Дочь адмирала

— Вы, наверное, шутите, — сказала она. — Если вам все обо мне известно, значит, вам известно и то, что эта фотография сделана на одном из званых обедов.

— В самом деле? Форма так хорошо смотрится вместе с флажком. А эта?

Он положил перед ней еще один фотоснимок. На нем она была снята танцующей на одном из посольских приемов с Авереллом Гарриманом.

— Да, я была приглашена на какой-то прием в американское посольство, и посол пригласил меня на танец, не более того. Это произошло по крайней мере за год до моей встречи с Джексоном. Ну и что этот снимок доказывает?

Лихачев закурил сигарету и, выпустив в потолок струйку дыма, задумчиво следил за уплывающими вверх колечками.

— Сам по себе — ничего, но в совокупности с другими уликами, он дает представление об очень недалекой женщине, которая большую часть своей жизни провела не с советскими людьми, а с теми, чьи интересы противоречат интересам Советского государства.

Зоя наклонилась к нему через стол.

— Вы же знаете, что это неправда. Я актриса и потому встречаюсь со многими людьми из разных стран. Меня приглашают и на наши приемы, где тоже присутствуют иностранцы. Неужели вы думаете, что, будь я фабричной работницей, меня позвали бы в американское посольство? Что мне было ответить послу? «Благодарю вас за оказанную честь, но нет, я не могу танцевать с вами, потому что вы американец?» Мне что, обязательно надо было выбросить этот флажок, так? И только потому, что он американский? Да ведь он — то немногое, что осталось у меня на память об отце моего ребенка! Мне надо было сообщить на студию, что...

Полковник открыл ящик стола и положил на стол пистолет.

— А что вы скажете об этом?

Она остолбенела.

— Я не разбираюсь в оружии.

— Да? — улыбнулся он. — А ведь он тоже из вашей квартиры. ,

Зоя в испуге и недоумении уставилась на пистолет.

— Можете взять его, он не заряжен, — сказал полковник.

Она взяла его в руку и по его легкости сразу все вспомнила. Это был кожух пистолета с вынутым механизмом.

— Да, помню. Один летчик подарил мне его, когда я выступала с концертом на фронте. Он сказал, что взял его у немцев.

Полковник усмехнулся.

— Это браунинг. Скорее всего, американский.

— Вы же слышали, я не разбираюсь в оружии. Я знаю только то, что сказал мне тот летчик. Если пистолет американский, значит, летчик отобрал его у немца, а немец в свою очередь отобрал у американца. Что еще я помню? Я тогда сказала летчику, что до смерти боюсь таких штучек, а он показал, что он внутри пустой, из него нельзя стрелять.

— Вы так считаете? Но ведь даже пустой пистолет можно весьма ловко использовать, чтобы куда-нибудь проникнуть, ну, скажем, в Кремль.

— Это какое-то безумие! Просто безумие! — закричала Зоя. — Неужели вы действительно можете представить, как я пробиваюсь в Кремль с этим игрушечным пистолетом? И что мне в Кремле делать?

Его ответ поразил ее, как удар грома.

— То же, что и всякому другому врагу Советского государства. Убить нашего великого вождя, Иосифа Сталина.

Зоя в ужасе прижала руку ко рту. Только теперь она осознала всю чудовищность предъявленных ей обвинений. В отчаянии откинувшись на спинку стула, она сидела, дрожа всем телом и горестно качая головой. Весь тот ужас, который она пыталась перебороть в себе с первой секунды пребывания на Лубянке, всколыхнулся вновь. Боже всемогущий, взмолилась она, помоги. С ней случится удар. Она потеряет сознание. Предъявленное обвинение грозило ей расстрелом.

Полковник усмехнулся.

— Наконец-то вы испугались. Еще бы. Я же сказал, что нам все известно.

— Нет, нет, нет! — крикнула Зоя. — У меня и в мыслях никогда не было кого-нибудь убивать. Я даже не умею обращаться с оружием. Клянусь вам!

— Вы знаете, что у вас нет никаких законных прав на владение оружием? И только полный идиот—а вы, на мой взгляд, отнюдь не глупы — станет хранить у себя оружие, не умея им пользоваться.

— Клянусь, не умею. Да это и выстрелить-то не могло, это же пустой корпус, сувенир.

Полковник изо всех сил хватил кулаком по столу.

— Хватит! С вашими лживыми утверждениями мы только топчемся на месте. Мы располагаем сделанным вами заявлением. Оно зафиксировано в письменном виде. Вы произнесли его в присутствии всей вашей группы. Вы сказали: «Я хочу освободить мир от тирана». Теперь вспомнили?

— Я не убийца, — сказала Зоя.

— Вы думали, что все члены вашей маленькой ячейки верны вам, да? Вы заблуждались. Среди них нашелся один честный советский гражданин, который сообщил нам о вашем предательстве.

Но к этому моменту паника уже улеглась. Ладно, сказала она себе, меня расстреляют. Ладно. Больше мне этого не вынести. Лучше пусть расстреляют, чем переживать день за днем этот кошмар. Надо с этим кончать. Они хотят моей смерти. Они ее получат. Но помощи от меня не дождутся.

— Я никогда не делала такого заявления. Что касается ячейки, то единственная ячейка, о которой я знаю, это та камера-ячейка, в которую вы меня упрятали.

— Да что вы? Тогда позвольте привести вам имена людей, вместе с которыми вы готовили заговор.

— Вы можете назвать их, помешать вам не в моих силах. Скорее всего, вы их придумали — так же, как придумали и мою революционную группу.

Он покачал головой.

— Уверен, что вы хорошо знаете каждого из этих предателей. Вы ведь знаете Марину Вигошину, костюмершу с вашей студии? И композитора Сашу Мирчева? А певца Синицына? А журналистку Пятакову, которая докатилась до того, что перевела свою фамилию на английский язык и стала подписываться «Пенни»? А Елену Терашович, вашу давнюю приятельницу?

— Да я не видела ее со школы!

— И еще одно имя Мария Федорова, или вы будете отрицать, что знакомы с собственной сестрой?

Зоя чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

— Я всех их знаю, но, клянусь жизнью дочери, — никто из них не виновен.

— Мы выясним это, потому что все они арестованы. Они признаются, как признаетесь и вы, и будут наказаны за то, что по глупости стали вашими сообщниками в подготовке заговора.

Из ее глаз хлынули слезы. Пускай видит, подумала она. Это слезы моего горя и его позора.

— Я не знаю, почему вы так со мной поступаете, и мне это уже безразлично. Но арестовать людей, вина которых только в том, что они мне дороги, — это так чудовищно, что не поддается человеческому разумению.

— А ваш заговор против Сталина? Он поддается человеческому разумению?

— Я никогда не встречалась со Сталиным Я даже не знаю, где его искать. И что бы я могла сделать с этим пустым пистолетом?

Полковник жестом приказал ей замолчать.

— Я хочу от вас одного — назовите ваше имя.