Дочь адмирала

— Может, ты в последний раз — моя дочь.

Но поскольку я не углядела в ее словах никакого смысла, они тотчас же вылетели у меня из головы.

Подошел состав, и Юра помог мне забраться в вагон. Я нашла место у окна и махала им, махала, пока они не исчезли из виду. Мельком вспомнила слезы мамы. Чего это она? В конце концов, речь идет всего о каких-то двух месяцах, а потом мы снова будем все вместе.

Открыв свой маленький картонный чемоданчик, я достала еду, которую дала мне с собой мама. Поверх платьев лежало запечатанное письмо, адресованное тете Зое.

ЗОЯ

— Я умру. Я знаю, этим утром я умру. Вот послушай, как бьется сердце, вот-вот разорвется.

Русланова рассмеялась, продолжая укладывать ее волосы.

— Ерунда, Зойка. Уж если ты не померла во Владимирке, то от счастья и вовсе не умирают. Погляди-ка лучше на себя.

Зоя подошла к зеркалу. На ней был новый, отлично сшитый темно-синий костюм. Туфли на высоких каблуках подчеркивали стройность и изящную линию ног. Не зря на все это ушла большая часть из тех трех тысяч семисот рублей, которые ей выплатило правительство — десятая часть стоимости имущества, конфискованного после ее ареста.

— Ну, что скажешь? — спросила Зоя.

— Ты выглядишь прекрасно. Поразишь свою дочь.

— Не думаю. Я смотрю в зеркало и вижу старую бабу. И она увидит то же самое.

Русланова подушила ее своими духами.

— Ты сегодня какая-то ненормальная. Москва до сих пор помнит и любит тебя. Почему ты боишься, что не понравишься ребенку? По-твоему, в Петропавловске она видела одних красавиц?

В дверь просунул голову генерал Крюков.

— Неужели вы столько лет ждали этого дня, чтобы опоздать к поезду? Пора ехать.

Зою била нервная дрожь.

— Я так боюсь. Что, если я ей не понравлюсь?

Русланова засмеялась.

— Да почему ты ей не понравишься?

Она подошла к гардеробу, достала из него свою меховую шубку и протянула ее Зое.

— Надень.

Зоя наотрез отказалась, но Русланова стояла на своем.

— Если ей предстоит стать дочерью кинозвезды, так пусть и увидит кинозвезду.

Генерал велел шоферу ехать на Казанский вокзал. Ехали в полном молчании. Зоя нервно вертела в руках сумочку, каждые несколько минут открывая ее и перечитывая телеграмму Александры, в которой она сообщала номер поезда и номер вагона Виктории. Потом снова и снова вытаскивала зеркальце и рассматривала лицо, устраняя несуществующие изъяны.

На вокзале выяснилось, что поезд опаздывает на четыре часа.

— Если вы не против, я оставлю вас, а потом вернусь, — сказал генерал. — Но если хотите, шофер отвезет вас домой.

Зоя замотала головой.

— Нет, я уж лучше останусь тут, вдруг поезд придет чуть раньше.

Она принялась ходить взад-вперед по вокзалу, не отходя далеко от перрона, на который должен был прибыть поезд. Время тянулось мучительно медленно. Если поезд скоро не придет, я сойду с ума, думала Зоя, прямо здесь, на вокзале.

Она не отдавала себе отчета, что чуть не двадцатый раз подходит к справочному бюро, пока мужчина в окошечке не ответил ей, не дожидаясь вопроса.

От артрита, который она заполучила в тюрьме, заныли колени. Она присела на скамейку, но ненадолго, даже боль не удержала ее на месте. Через несколько минут она вскочила и снова зашагала по платформе. Потом в очередной раз направилась к справочному бюро, а когда мужчина ответил, что поезд опаздывает на четыре с половиной часа, сердце у нее упало.

Зоя вернулась к скамейке и снова села. Посмотрела на себя в зеркальце. На лице выступил пот, кое-где виднелись следы пудры. Она вытерла лицо носовым платком и заново попудрилась.

Вернулся генерал. Узнав, что до прихода поезда осталось полчаса, он сказал:

— Я, пожалуй, подожду в машине. Наверно, вы предпочли бы встретить ее одна?

Это был вопрос, но Зоя не знала, что ответить. С одной стороны, она, конечно же, предпочла бы одна встретить Викторию, но, с другой, безумно этого боялась. Что, если она увидит на лице ребенка разочарование?

Но генерал уже ушел. Усилием воли Зоя заставила себя остаться на скамейке, но глаза ее были прикованы к перрону, к которому должен был подойти поезд Виктории. И вдруг далеко-далеко на железнодорожном пути она разглядела маленькую черную точку. Вот она все ближе и ближе. У нее перехватило дыхание, руки задрожали. А потом она и вовсе перестала что-нибудь видеть, все расплылось от набежавших слез. Достав платок, она вытерла их. Не может же она из-за слез пропустить этот момент. И ни за что не предстанет перед дочерью зареванной старухой.

Поезд медленно вполз под своды вокзала. Зоя стояла в самом начале перрона. Двери вагонов открылись, появились первые пассажиры. Зоя оглядела состав от головы до хвоста. Где же девочка в дурацкой шапке?

Но тут перрон заполнился выходящими из вагонов людьми, и она уже не могла разглядеть дальних вагонов.

ВИКТОРИЯ

Когда тетенька сказала, что мы уже в Москве и поезд стал замедлять ход я встала, стряхнула с платья крошки и надела пальто. Потом поблагодарила тетеньку за пирожок, которым она меня угостила.

Надев шапку с помпоном, я погляделась в вагонное окно, проверяя, достаточно ли хорошо выгляжу, чтобы понравиться тете Зое. Я отряхнула пальто и несколько раз прикусила губы, чтобы они покраснели, — я видела, так делают девочки постарше.

Поезд остановился, и все заторопились к выходу. Я подождала, пока почти все вышли на перрон, а потом взяла свой картонный чемоданчик и тоже вышла из вагона. Распрямив шапку, чтобы она стояла торчком, я двинулась вперед, но сразу вспомнила, что мама наказала мне не отходить от вагона.

Мимо двигалась толпа людей. Я поискала глазами кого-нибудь, кто бы напоминал мою тетю, но никого подходящего не увидела. Толпа понемногу редела, и тут я увидела бегущую по платформе женщину, которая заглядывала в лица прохожих. На ней была меховая шубка, точь-в-точь Такая, как на той красавице, которую я когда-то поджидала на скамейке в Петропавловске. Только эта женщина была еще красивее.

Вдруг она увидела меня и остановилась. Потом кинулась ко мне. Когда она подбежала ближе я увидела, что она плачет.