Дочь генерального секретаря
Шрифт:
– Разве что в Питер. Больше некуда...
Ночью на кухне он открывал окно и, просыпая табак, разминал папиросу. "Север" - пятого класса. Из расползшейся пачки. Упираясь локтями, улетал в темноту, оставляя свой кокон в шлакоблоке. Ангел отчаяния. Всевидящий, отрешенный. Над горящим в ночи Подмосковьем. Над этой гангреной коммунизма вширь и вглубь. Каждый понял, никому не дано изменить. Только он червячок, человечек, вопрос. Продолжает пульсировать. Бьется, трепещет. Мол, зачем?
Она не спала.
– Ты не молчи...
– А что тут скажешь?
– А ты скажи. И я останусь...
Он
– Уехать мне?
– Уехать.
– Почему?
– Потому.
– Потому что не любишь?
– Потому что, - сказал он, - люблю.
За три дня до развязки заставили выйти - и на воздухе засаднило. Прячась за лакированной твердью двери, он приоткрыл на цепочке.
– Кто это был?
Он подал телеграмму из-за Урала.
Вылетаю с любовью Альберт тчк
– Странно, - сказала Инеc.
– Так и не поняла я вас, русских. Действительно, может быть, тайна?
– Может быть.
– А какая?
– Не знаю. Пустота...
После второго захода - "Si tи те permets"* - Альберт расстегнул свой мундир, в вырезе майки белая кожа шла пятнами.
– Разбавляет... Друг мой разбавляет. Водой. В литровой бутыли с притертой по-химически пробкой был спирт. Бокалы хрустальные.
– Не могу, друг, позволить.
– Раньше мог. Он на все был способен, Инеc. Кроме любви...
– Выдохнув, он запрокинулся и приложился к своему кулаку.
– Х-ха. Экзистансу искали мы в совреальности. Спросишь, как это выглядело? Видимой стороной? Крайним релятивизмом. Отношения, личность... Это все побоку. С кем попало. Ё...й мистик оргазмов. Мальчика с толку сбивал. Мол, границы - это только внутри. Инеc? Ти m'епtends?**
– Je t'entends, Albert***.
– И заметь, не Камю. Человек действия. Напрямую. Не его бы теории, я в другом бы мундире сидел. Legion etrangere****...
* С твоего позволения (фр.)
** Ты меня понимаешь? (фр.)
*** Я тебя понимаю... (фр.)
**** Иностранного легиона (фр.)
Он поет. Сначала без слов напевает пластинку, что крутилась когда-то по ночам у Нарциссо.
– Ле солей э ле сабль... Но годы любви - тю мантан сэт ир-р-репарабль... Он не может. А я вот могу. Все! Не хочу, что могу, а могу, что хочу. Тю мантан?
– А я нет. Не могу.
– Почему?
– Семя свое исцеляю. Хромосомы.
Альберт вывинтил с хрустом.
– Не поможет. Мутанты. Чтоб воскреснуть, должны умереть.
– Ну, давай. Будет, будет...
– Инеc, за тебя!
90° это... это - глаза прикипают. К глазам.
– Сейчас я скажу.
– Что?
– Что запретили. Чего мне нельзя...
– Альберт ухмыльнулся и всхлипнул - изумленно. Глаза помертвели, стекленея.
– Сделай что-нибудь, - говорила Инеc.
– Ну... Изо тра у него вздулся и лопнул пузырь:
– Друзья, я убил... Человека.
Александр наложил свои руки ему на погоны.
– Успокойся. Все тут свои.
И захлебнулся. От удара под ложечку. Засмеялся, но внутренне. Вслух же не смог. Только выдавил:
– Друг...
И влетел в угол с вертикальной железной трубой. Пришел он в себя на проигрывателе. Из конверта со сверкающе потным от ярости -"It's a man's world!"* - черным певцом вынул полдиска. Вдали на полу - прозрачный
стеклянный кирпич, еще почти полный. Он все понимал, начиная с армейских полуботинок, на которые нависали, ломаясь по стрелке, брюки. Сверху ботинки блестели - сунул под вращение щетки в аэропорту. Снизу грязь, привезенная из-за Урала. Через бортик тахты Инеc подала ему ложку. Супную. Гладковыпуклый холод на челюсть. Неужели ломал?* Это - мир мужчин (англ.)
– Убил он... Тоже мне сверхчеловек. Дай руку, - протянул Александр как "хайль Гитлер". И был поднят рывком.
– Хайль, Альберт. Я насквозь тебя вижу.
– Потому что такой же. Зиг хайль, Александр.
Он ударил и промахнулся.
– Бой с тенью, - сказал Александр.
– Обучили?
Спьяну он не поверил финту, и Альберт улетел ему за спину, кулаками вперед.
Инеc вспрыгнула на тахту.
Сколько пыли, сколько солнечной пыли... Развернувшись, Альберт наступал:
– Потому что!
– и бил.
– Энтропия закрытых систем! И не только Москва! Сверхдержава еще загорится! Сама!
Александра притерло спиной. Дверцы треснули. Ломая фанеру перегородок, они провалились. Вместо кляпа Альберт заталкивал с языком ему "слипы". Отдай ее мне... Ты молчи!
– и затылком приложил о цемент.
– Шанс мне дай. Обожди ты!
– и снова по цементу.
– Дай возникнуть. Дай выбраться... Друг, Сашок. Ты ж Россию любил? Что же ты, падло, стране изменяешь? Ты ж себе изменяешь, себе!
– Ударил в левый глаз и заплакал. Ослабевая, обливая слезами, зубами он вырвал трусы и впился поцелуем, при этом кусая, - ну, с-сука.
Сбросив его, Александр продрался наружу.
К воде. К ледяной...
Но она еле теплая. В зеркало улыбался Альберт. В кровь разбитый. Александр был не лучше.
– Только глаза от нее и остались... Отдай.
– Послезавтра она улетает. До послезавтра.
– Иди на х...
– Скажешь, любовь? Не способен.
– На все я способен.
– А убить человека?
– Альберт снял со стекла его станок. Вывинтил "Жилетт" и резанул по воздуху.
– "Любовь"... Знаю, что ты задумал. Что у тебя на уме.
– И в мыслях читать научили?
– А это наш долг. Предупреждать преступления. До того, как свершилось.
Александр сплюнул: струйка из крана стала размывать красный узел, обесцвечивая нити слюны. За спиной Альберт чиркал бритвой крест-накрест. Ауру полосовал.
– Красивый... Я такого, как ты, разрывными по сугробам разнес. Сволочь, изменник. Нарушитель границы.
Бросив лезвие, он размахнулся. Александр вылетел из зеркала, но удержался за раковину. Они сцепились, ломая друг друга. В ванной не было места. Альберт стал кусаться.
– Я тебя съем!
– И смеялся, слабея.
– Ам, ам!
Александр свалил его в ванну. Переключил воду на душ и ударил струей. Мундир намокал, и под тяжестью он перестал вырываться.
– Партбилет! Партбилет!
– и колотил себя по сердцу.
Отлетела щеколда, ворвалась Инеc.
– Перестань. Партбилет у него.
– Пьяный бред...
Она перекрыла душ. В квартиру стучали соседи - в двери, в стены и в потолок. Альберт вытащил красную книжечку.
– Умоляю, Инеc... Под утюг.