Дочь мадам Бовари
Шрифт:
– Ага, это ты?! – Валдис выглянул из-за плеча одного из санитаров. – Давай фотографируй, а потом я тебе подробности сообщу.
Один из санитаров откинул простыню, и Гунар в самоубийце узнал сотрудницу их газеты Ларису Гуляеву.
Часть II
Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек!
Когда на уроках истории класс начал проходить Первую мировую войну, Берта поняла, что ее жизнь, превратилась в настоящую пытку: надо же было немцам назвать пушку Большой Бертой.
Из Берточки-конверточки (кто это только придумал!) она молниеносно превратилась в Большую Берту. Класс ликовал – наконец-то эта долговязая воображала получила по заслугам. Прозвище было не в бровь, а в глаз!
К своему имени она относилась со стоическим спокойствием. Что делать, если в их
– Это самый знаменитый член нашей семьи. Это первый представитель интеллигенции в нашей семье. Светлая голова и редкой душевности человек.
Родственники поджимали губы, поскольку, с одной стороны, мемориальную доску с решительным профилем тети Берты они, конечно, видели, а с другой стороны, они знали историю ее трех замужеств. Так, свою дочку тетя Берта оставила на попечении второго мужа, когда уходила к третьему. Легенды о ее романах были столь же известны, как и выведенный ею закон физиологии. В альбоме, сохранившемся от тети Берты, можно было найти исключительно мужские фотокарточки. Мужчины все как один были усаты и щеголеваты.
Маленькая тезка тети Берты считала, что имя это неблагозвучно и подходит, скорее, какой-нибудь старой высохшей тетке, а не изящной белокурой девочке. При этом она не обращала внимания на клички, прозвища и ухмылки. Только один раз, в пятом классе, когда она случайно познакомилась с симпатичным мальчиком по имени Андрей, неожиданно для себя соврала:
– Меня зовут, – тут Берта запнулась, а потом уверенно продолжила: – Марина.
И все же на всю свою жизнь она осталась Бертой.
В школе к ней относились по-разному. Ситуация осложнялась тем, что по семейным обстоятельствам она пропустила полтора года учебы и в классе была самой старшей. Девочки в свою компанию ее не принимали, потому что не любили. И было за что – ноги длинные, носик идеальный, коса толстая. К тому же всезнайка – Берта училась почти на «отлично». Мальчики сначала не обращали внимания, потом, с наступлением пубертатного периода от них не стало житья – только самый ленивый ее не дразнил, не дергал за косу, не подставлял подножку и не ржал, когда вслух произносили ее имя. Берта научилась быть терпеливой. В десятом классе эти же мальчики объяснялись ей в любви, пытались проводить до дома, звонили и дышали в трубку. От ее взгляда из-под челки сердца поумневших школьных шалопаев замирали – глаза изумрудного цвета были такими красивыми. Двадцать пятого мая, когда в школе звучал «последний звонок», девочки их класса в белых фартуках и с бантами-капустой на головах суетились, организовывая по случаю окончания занятий вечеринку, в школу вошел молодой человек характерного облика. Он был по-спортивному крепок, плечи обтягивала дорогая черная кожаная куртка, а его широкая шея, украшенная золотой цепью, была втиснута в узкий ворот темной рубашки. Молодой человек поигрывал ключами от машины, на брелке можно было разглядеть логотип культового автомобильного бренда.
– А как мне найти Берту? – молодой человек обратился к пробегающей мимо десятикласснице.
– Какую Берту? – удивилась та.
– А что, в вашей школе много девушек с таким именем? – в свою очередь удивился молодой человек.
– Ах, эту… – десятиклассница внимательно посмотрела на него. – Наверно, в библиотеке зубрит.
Через пять минут из школы выходила Берта под руку с молодым красавцем.
– Куда поедем, в ресторан к Гиви перекусить или сразу в клуб?
– Давай пообедаем, а потом я домой – заниматься надо, – Берта отлично видела, что за ними наблюдает не одна пара глаз. Она вытянулась на носочках и поцеловала молодого человека в щеку:
– Хорошо, что ты догадался меня отсюда вытащить – здесь такая тоска с этими детскими мероприятиями, – добавила, чтобы все слышали.
Выпускные экзамены Берта сдавала уже с ореолом «подружки бандита» Сани. Ей было на это абсолютно наплевать. Она считала дни, когда уедет учиться, а там у нее будет совсем другая жизнь, и ни одноклассники, ни друг Саня, полубандит в кожаной куртке, ни домашние уже не смогут помешать ей сделать то, что она давно планировала.
Сколько себя Берта помнила, ее всегда окружали тайны. И шла ли речь о семейном альбоме с фотографиями, о старых письмах в вечно закрытом на ключ ящике письменного стола или папке со старыми газетными вырезками – Берта понимала, что допытываться и приставать с вопросами к родным, которые прерывали разговоры при ее появлении, бесполезно.
На все она получала многозначительное молчание или ответ: «Это совершенно тебя не касается». Именно из этого ответа Берта сделала вывод, что тайны и загадки касаются именно ее. А еще мамы, которая «ушла». Берта очень хотела узнать, почему они всей семьей переехали в этот маленький морской город, почему дедушки и бабушки, жившие раньше, как они рассказывали, в разных концах страны, вдруг приняли решение поселиться здесь? Почему отец упрямо отказывается перейти на работу в одно солидное учреждение большим начальником, ведь для этого всего-навсего надо вернуться в Ригу, в которой они жили с мамой. «Ты характером в маму пошла, она такая же была несговорчивая и такая же упрямая и дотошная. А еще у тебя такой же взгляд…» – Обычно отец не договаривал. А Берта потом подходила к зеркалу и рассматривала себя. В зеркале отражались глаза, смотревшие из-под густой волнистой челки. Став постарше, Берта уже не донимала вопросами родных. «Ничего, вырасту и обязательно все узнаю. Но только тогда, когда эта правда уже никому не принесет огорчения». Так Берта росла, терпеливо ожидая свободы взрослого возраста. Пока же она спорила с отцом о своем будущем:– Я не хочу быть врачом. У меня нет призвания к этой профессии. Как нет призвания к педагогике, строительному или швейному делу. – Заметив, что отец огорчался, она добавляла: – Пап, подожди, я еще немного подумаю, может, что-то такое и выберу.
Но это она говорила, чтобы не беспокоить отца, который в последние годы сильно болел. «Сердце. А что вы хотите?! При таких нагрузках, при такой ответственности?» – вопрошал громким шепотом знакомый кардиолог Петров, который по-дружески обследовал отца каждые полгода.
На свой выпускной вечер Берта не пошла. Ей было некогда – она собирала чемодан. Правда, вместо столичного университета она летела в далекий и туманный Лондон. Отец, наблюдавший за сборами, грустно молчал.
– Пап! – не выдержала Берта его осуждающего молчания. – Что ты меня казнишь, мы же с тобой вдвоем выбирали этот колледж, мы же с тобой вдвоем решили, что, уж если предоставляется такая возможность поучить язык и литературу в Англии, почему от этого надо отказываться? И сочинение экзаменационное я писала с твоей помощью, а твой приятель его прямо в Лондон и отвез. Зачем мы все это делали?
– Да, конечно, – соглашался отец, но Берту это согласие не обманывало. Она понимала, что, расставаясь с ней, отец обрекает себя на одиночество. В последние годы их связывали не только отцовская и дочерняя любовь, но и крепкие дружеские отношения.
– Ну, хочешь, не поеду?! Плюну и не поеду?! Пропадут билеты – только и всего. А колледж сэкономит на моей стипендии.
Отец рассмеялся – его дочь была на удивление практичной.
– Так, ты давай глупости не говори, собирайся, а на меня внимания не обращай. Я это так для вида, чтобы ты не очень хвост там распушила.
– Ага, только ты не усердствуй больше в своем осуждении, – Берта бросила на диван платье, – представляешь, пап, я закончу колледж, получу диплом и устроюсь там, в Лондоне, на работу?! Я тогда сразу вас всех туда перевезу, будете со мной жить в Англии.
– Нет, дорогая. Нам и здесь хорошо. А что касается тебя, то помни, что старая Европа с ее старыми, отмытыми до блеска деньгами, с ее традициями представляет собой образец предрешенности. Чудеса там случаются, но редко. Там, как и везде, есть свой социальный лифт, но он такой тихоходный, такой тесный и такой неповоротливый, что подняться в нем на верхние этажи чужаку очень проблематично. Так что, дорогая, ты можешь сделать попытку проехаться на этом лифте, но мой тебе совет – возвращайся домой, здесь будущего гораздо больше.
Берта слушала отца – она в душе была с ним согласна. Она не хотела оставаться на чужбине, а эта ее поездка была не более чем эксперимент.
Напоследок, перед самым отъездом отец с Бертой пошли погулять. Город, в котором они жили, округлыми улицами спускался к морю. Но когда казалось, что вот-вот выйдешь на берег и увидишь воду, перед тобой вдруг вырастали махины судов, которые, как правило, толпились у причалов самого большого западного порта. Берта не любила ходить в этот шумный, наполненный железным лязгом, угол города. «Это какое-то гулливерское место!» – говорила она отцу и тащила его в другую сторону, туда, где город заканчивался небольшими деревянными строениями, где начинали встречаться вычурные «ганзейские» дачки, построенные в начале двадцатого века, туда, где под ногами шуршал белый песок. Море здесь, проявляя снисходительность, подходило прямо к ногам и притворялось послушным. Берта с отцом обычно садились на толстую упавшую сосну, доставали бутерброды – колбаска на черном хлебе и сыр – на белом, неторопливо жевали и молча смотрели на море. В этот раз они не нарушили традицию – съели бутерброды, хотя голодны не были. Им казалось важным в эту прощальную прогулку сделать все как обычно. Помолчав, отец неожиданно сказал: