Дочь мадам Бовари

– Как у тебя со временем?

– Нормально…

– Тогда собирай юбочки и книжечки, мы летим с тобой в Страсбург!

– Ты с ума сошел?! У меня сплошные защиты и зачеты! И вообще, как ты представляешь эту поездку?

– Как исключительно дружескую – мне нужен помощник, во-первых, могут что-то купить, но, сама понимаешь, меня это не очень волнует, а вот связи полезные завести – это да! Без помощника я пропаду там. Соглашайся!

Берта уже приняла решение, но и как в случае с Дэннисом, потребовала у Егора определенных гарантий.

– О чем разговор?! Я с тобой совершенно согласен, никому мы ничего говорить не будем, – голос Егора выдавал радость.

Суматоху дороги Берта перенесла легко, поскольку все ее внимание было занято Егором. Сравнивать двух молодых людей оказалось делом непростым. Это как сравнивать две совершенно одинаковые вазы, только одну из черного дерева, другую из малахита. Вроде бы один и тот же предмет, а сравнить невозможно – характеристики разные. В отличие от Дэнниса, спокойного и уравновешенного, Егор был говорлив, смешлив и чрезвычайно активен. В сферу своей кипучей деятельности – неважно, получал ли он багаж или выбирал место в самолете – он непременно втягивал максимальное количество людей. Он заигрывал с женщинами и обстоятельно беседовал с попутчиками мужского пола, он успевал пошутить с ребенком и сочувственно поддакнуть пожилому – это был человек-оркестр, от которого Берта к моменту их заселения в гостиницу ужасно устала. Верная себе, принимая таблетку анальгина от головной боли, она думала: «Зато у него дом в центре Лондона. А гиперактивность… Ну что ж, ее надо направить в нужное русло. И цены этому молодому человеку не будет», – добавила она про себя, прикладывая к вискам влажное полотенце.

Осень, которая так радовала ее глаз в поместье Дэнниса, перешла в зиму, но на улицах Страсбурга по-прежнему стояли зеленые деревья, кустарники слегка покраснели, растопырив коротко остриженные веточки, да появились ряды предрождественских базаров. Раннее утро в Страсбурге – это запах круассанов. И хотя земля, в которой находился сей славный город, переходила то к французам, то к немцам, верх взяли привычки французские – круассаны, горячий шоколад, луковый суп, фуа-гра и прочие гастрономические прелести, не имеющие к Германии никакого отношения.

Берта стояла у окна в своем номере и в восхищении рассматривала главный собор города – построенный в традициях поздней готики. Отель, маленький, с плюшевыми креслами в тесном холле, пропах сигаретным дымом и чем-то кислым. Берта долго проветривала свою комнату, но каких-либо значительных результатов не добилась. Быстро разложив и развесив свои вещи, она ждала Егора и рассматривала город. Их отель стоял на узкой набережной, между ним и собором протекала река. У небольшого причала выстроились большие экскурсионные теплоходы со стеклянными крышами. Машин почти не было видно, а вот прохожих было достаточно – город спешил начать рабочий день. Берта вздохнула и пошла поторопить приятеля.

Она застала его у портье. Егор пытался на английском языке узнать дорогу к выставочному комплексу. Взаимопонимания достигнуть было сложно – никто друг друга не слушал. Егор что-то ожесточенно чертил на бумаге, а француз, не глядя на этот листок, упорно повторял: «Так удобнее! Так удобнее!»

Берта уже открыла рот, чтобы помочь, как вдруг портье, переменившись в лице, стал что-то бормотать. При этом краем глаза посматривал на нее.

– По реке можно добраться до выставки, – вмешалась Берта.

– Да, да, – закивал головой француз, тая от ее холодных зеленых глаз.

– Отлично, спасибо… Егор, пойдем, сейчас сами доберемся!

Ничто так не расскажет о городе, как раннее утро. Утро со спешащими прохожими, уже сумрачными витринами – вечерняя иллюминация погашена, а магазины еще закрыты, с запахом кофе, зябкого воздуха и влажной мостовой. В эти часы город еще остается самим собой, для своих. В эти часы даже случайный путник становится своим, местным, и невольно подчиняется утреннему ритму. Речной трамвайчик, на котором они намеревались добраться до выставочного комплекса, еще не ходил, в такси можно было сесть только на специальных стоянках – в старом городе большинство улиц были пешеходными, и только жители этого района могли в определенные часы выехать со своих дворов. Автобусы и трамваи Берту и Егора не соблазнили. Они решили идти пешком и заодно рассмотреть город. Площадь старого собора и близлежащие узенькие закоулки с малюсенькими внутренними дворами, мостовая шириной в три плитки – Берте вроде бы все это напоминало Бат. Но, приглядевшись, она поняла, вернее, почувствовала разницу – здесь не было староанглийской степенности и основательности, здесь была французская легкость, приправленная немецким уютом. Пройдя еще немного, Берта с Егором очутились на другом конце старого города.

– А вот это и есть Франс-Пти! Между прочим, с этого острова и началась современная Франция как государство. Именно с этого островка!

Егор весело посмотрел на нее:

– А ты откуда знаешь?

– Я читала когда-то. Очень давно, в каком-то древнем географическом словаре. Но я даже представить себе не могла, что когда-нибудь буду здесь! Огромное спасибо, что взял меня! – Берта повернулась к Егору и увидела на его лице смущенную улыбку.

– Это хорошо, что ты согласилась, а то сейчас как навалятся там на меня!

– Не навалятся, не дадим навалиться!

Болтая о пустяках, они прошли мимо старых, еще средневековых домиков, мимо шлюза, мимо поздних, уже девятнадцатого века, больших парадных зданий, окруженных огромными пятнистыми платанами, и подошли к низкому, растопырившему, словно щупальца, свои корпуса выставочному комплексу.

Егор лукавил, когда говорил, что ему нужны помощники. Договариваться он умел, правда, делал это шумно, радостно, словно не склонял на свою сторону собеседника, а приглашал его на дружескую вечеринку. Противоположная сторона поначалу пыталась сопротивляться, но сдавалась под напором его буйного обаяния. Картины были уже освобождены от упаковки и стояли вдоль стен. Берта, покинув Егора, который с куратором мероприятия, темноволосой милой француженкой, сверяли какие-то списки, прошла вдоль стены.

Раньше она не уделяла особенного внимания творчеству Егора – ей был важен его статус, большой дом, связи. «А у него очень интересные картины. Необычные». Берта не была большим любителем современной живописи – полотна восемнадцатого и девятнадцатого веков в гостиной Дэнниса ей были ближе и понятнее, но не отдать должное экспрессии этих работ она не могла. «Это его натура, его характер, – решила она, – свободный, стремительный какой-то, бескомпромиссный. В нем чувствуется такая воля к движению, что невольно поддаешься ей! А Дэннис немного другой. В нем что-то есть такое, такое… дистиллированное». Берта издалека посмотрела на Егора. Высокий, спортивный. Разговаривая, он часто откидывал со лба прядь волос. В этом движении не было мужского кокетства, но было изящество силы и свободы. Стоял он немного расставив ноги, как бы пружиня. «Он очень хорош! Как я этого раньше не замечала. Он даже красив! И, бесспорно, талантлив!» Берта вдруг почувствовала укол ревности. Миловидная куратор явно строила Егору глазки, а она, Берта, так недальновидно распоряжается тем, что само идет ей в руки.

– Егор, дорогой, заканчивай, я просто умираю от голода! – эту фразу Берта против обыкновения произнесла по-русски, таким образом обозначив имущественные претензии. Француженка досадливо оглянулась, но, оценив противницу, сдалась. Егор удивленно оглянулся – в тоне Берты впервые за все это время послышалось что-то личное. Он внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и так же по-русски ответил:

– Берта, две минуты, и пойдем тебя кормить!

Действительно, решение организационных вопросов заняло совсем немного времени, и к четырем часам Берта с Егором уже были свободны. Они медленно шли по улицам города. Было тепло. Солнце, падавшее на желто-красную листву, украсило отсветами сумрачные строения, вода мерцала в гранитном желобе набережных.

– Куда пойдем обедать? – Егор лукаво посмотрел на Берту.

– Туда, где сытная еда! – Берта рассмеялась. – Я не хочу фиглей-миглей, как говорят мои бабушки. Я хочу еды!

– Хорошо, – кивнул Егор, и они свернули с набережной, прошли площадь с каруселью, которая издавала щемящие шарманочные звуки, миновали пятачок, главным на котором было изваяние печатника Гуттенберга, перешли мост и, пройдя еще немного по петляющим улицам, оказались у огромного красноватого здания. На большой мраморной доске было начертано «Биржа».