Дочь орла

— Нет, нет, нет! Ты понимаешь? Нет!

Императрица Аделаида вышла следом, совершенно не обращая внимания на то, что кто-то может слышать их спор. Она была выше и массивней своего сына. Она грозно нависала над ним.

— Ты не послушаешься своей матери?

Оттон покачнулся, словно от удара, но устоял.

— Ты моя мать. Но я император.

— По какому праву?

Она повторила слова Генриха прямо в лицо Оттону. Он побелел.

Феофано поднялась. Она делала это медленно, чтобы привлечь к себе все взгляды. Так обучают византийских цариц. Напрасно: эти двое не замечали никого, кроме себя. Но в ее арсенале было и другое оружие. Она сказала:

— Добрый вечер, мой господин и моя госпожа.

Оттон вздрогнул, как олень. Аделаида обратила всю силу своего гнева против Феофано.

— Конечно, это добрый для тебя день, лишивший моего сына последнего разума.

Феофано подняла бровь.

— И как же, по-вашему, это мне удалось?

— Она тут ни при чем! — У Оттона был такой вид, как будто он готов кого-нибудь прикончить. — Моя госпожа тут ни при чем! Это ты готова лишить меня трона и посадить на него двоюродного братца!

Аделаида внезапно остыла.

— Может быть, он и заслуживает этого. Разве ты совершил что-нибудь, достойное твоего отца?

Что бы там ни было, Оттон был ее сыном. Он тоже остыл, остыл и успокоился.

— Это изменнические слова.

— Это правдивые слова, — сказала она. — Здесь не твоя любимая Византия. У нас не бывает династий. Трон достается тому, кто больше всех достоин занять его.

Оттон засмеялся резким, почти истеричным смехом.

— Сколько же заплатил тебе братец, чтобы ты предала собственного сына? Или это просто ядовитая ревность, поскольку моя жена — моя императрица, и ее советы достойны внимания?

На щеках Аделаиды запылали безобразно яркие пятна.

— Значит, ты не сделаешь, как я прошу?

— Я не откажусь от моей императрицы, сколько бы дочерей она ни принесла мне. Я не буду твоей игрушкой, не буду плясать под твою дудку. Хотя ты мне и мать, — сказал Оттон.

Феофано слушала с завидным самообладанием. Она прекрасно знала, чего добивается Аделаида от сына: у нее везде были свои глаза и уши. Она также прекрасно знала, что мать-императрица просила за мятежников, уговаривая сына вернуть Сварливому его герцогство. Может быть, Аделаида действительно верила, что иначе мира в королевстве не добиться. Конечно, ее неприязнь к Феофано выросла уже почти до ненависти, ненависти, вскормленной острой ревностью, поскольку Феофано не нуждалась в чьих-либо советах и учила Оттона поступать так же.

Теперь заговорила Феофано, как могла мягко:

— Конечно, мать может соперничать с женой сына за власть над ним. Это естественно и, может быть, даже неизбежно. Но предавать сына ради его врагов — это скверно.

— Я не… — начала Аделаида.

Феофано оборвала ее:

— Мы знаем, что это было. Или это называется верностью императору, когда открыто идут к его врагам и обещают им всю возможную помощь?

— Я поступила так в память о моем покойном муже. Мой сын, который жив, — мой сын связался с сыном изменника, отдал ему Баварию, вместо того, кому она принадлежит…

— Вместо того, кто потерял ее, восстав против своего законного повелителя? — Феофано смотрела на нее широко раскрытыми темными глазами, вся воплощенное наивное недоверие. — Ты так ненавидела принца Людольфа? Он был твоим пасынком, английским львенком и, действительно, поднял восстание против своего отца. Но отец простил его. Если бы он не умер, он бы стал императором. Ты хотела свергнуть своего собственного сына, потому что он осмелился жить в дружбе с сыном Людольфа?

— Не из одной лишь дружбы он отдал этому щенку герцогство Баварское. — Голос Аделаиды был полон яда.

Глядя на нее, Аспасия думала об ее доброй славе, заслуженной набожностью и длинным списком благих дел. То была действительно одна из сторон ее личности. А здесь проявлялась другая. Такая злобная ревность и ни капли сочувствия к женщине, которая учила ее сына думать своей головой. На теперешнем этапе женской войны все сошлось вместе.

— Этот щенок, — сказал Оттон не так ядовито, но с не меньшей яростью, — предан короне. Он с полным правом мог бы быть императором, как старший сын старшего сына императора Оттона. Он согласился, что Бог не пожелал этого; он служит мне, как герцог, слуга и друг. А тот, кто так нравится тебе, сын младшего сына, наследник бесконечной и бесплодной ссоры, — неужели ты думаешь, что он может стать послушным? Он бы мог, я уверен. Но его мать, как ни посмотри, еще худшая ведьма, чем ты.

От неожиданности Аделаида прямо задохнулась.

— Как ты смеешь…

— Как ты смеешь, — повторил Оттон. Позади него был стул. Он сел на него. С прямой спиной, с гордо поднятой головой, как на трон. — Ты моя мать, и я долго терпел твои выходки. Заметь, я не называю их изменой. Ты видишь, что из этого получилось. Господь на моей стороне. Покоришься ли ты воле Бога?

— Бог никогда не хотел, чтобы ты отнял у своего родственника то, что принадлежало ему, и отдал сыну мятежника.

Оттон слегка улыбнулся.

— Мой родственник, как ты его называешь, не просто сын мятежника — он сам мятежник, причем неисправимый. — Он покачал головой. — Оставь это, мама. Ты примкнула не к той стороне; ты проиграла. Я не передумаю.

— Не ты думаешь, — сказала Аделаида, — пока здесь сидит эта чужестранка, улыбается притворно и плетет свои сети.

Феофано заговорила очень любезно:

— Ты никогда не одобряла того, что твой муж выбрал для сына невесту из Византии. Это было разумно: византийка слишком хорошо знает, что такое императрица, и никогда не поддастся твоей власти.

— И будет вливать яд в его уши. — Аделаида набросилась на нее почти с удовольствием, удовольствием, о котором давно уже мечтала, но не могла себе позволить. — Он был любящим сыном, пока ты не настроила его против меня.

— Может быть, его не нужно было настраивать. Может быть, он уже устал от того, что ты всегда лезешь не в свое дело.

— Лезу не в свое дело? — Аделаида взвилась от ярости. — Лезу не в свое дело? Я была императрицей и матерью, а он просто ребенком в короне!

— Не просто ребенком, — возразила Феофано, — даже тогда. Теперь он мужчина; и, поскольку он не хочет оставаться в пеленках, ты отвергаешь его и обращаешься к его врагам. Ты плохая мать, плохая королева и изменница, достойная позора.

Аделаида ударила ее по лицу с размаху, так сильно, что голова ее дернулась.

Аспасия рванулась вперед, исполненная гнева. Рука Феофано удержала ее. Она покачала головой. След удара горел на ее щеке ярко, как кровь. Лицо побелело, как кость.