Дочь орла

Оттона такой договор вполне устраивал. Он получал лучшую часть и знал это.

Он повел себя очень разумно. Он не стал требовать большего и был безукоризненно вежлив с королем франков. Аспасия так гордилась им, как будто сама его воспитала.

Лотар отправился восвояси, может быть, без ликования, но и без неудовольствия. Его брат Карл, из-за которого и началась война, остался у Оттона.

— Хороший конец скверной ссоры, — говорил Оттон на досуге, расположившись с императрицей и с друзьями в возрожденном городе Аахен. Феофано приехала сюда принимать ванны, как и год назад, потому что так ей было легче переносить беременность. Он был рад побыть с ней, когда наконец не было никакой угрозы вторжения.

Аспасия подумала, что они хорошо подошли друг другу. Оттон всегда был более пылким, более откровенным в проявлении своих чувств. Он испытывал к Феофано любовь или что-то очень близкое к тому.

Но Феофано не разделяла его чувства. Аспасия видела, что он ей нравится. Она получала удовольствие на супружеском ложе. Но на долю Феофано не выпало того, что было у Аспасии с Деметрием, что она снова обрела с Исмаилом. Она была императрицей для императора. Она никогда не была любимой для любимого.

Это был удачный брак. Они разделяли то, что имели. Они правили вместе. Они были согласны в большинстве случаев.

Но, к сожалению, не всегда. Это случилось, когда Аспасия была при дворе, в преддверии летней жары, в конце изнуряюще жаркого мая. Феофано избежала бы стычки, если бы не чувствовала себя так плохо. От жары портится характер. Было слишком жарко кататься верхом, слишком жарко охотиться, отвратительно жарко сидеть в душном зале, обливаясь потом в парадных одеждах, решая дела империи.

Аспасия, при поддержке Исмаила, запретила Феофано делать все это. Но Оттону деваться было некуда. Он пришел из зала еще в парадном платье и застал Феофано лежащей на кушетке. Исмаил предложил устроиться по арабскому обычаю: над кушеткой висел огромный веер, смоченный в воде и приводимый в движение слугами. Но даже так Феофано чувствовала себя нехорошо. Ее тонкая рубашка прилипала к располневшему телу. Она раздраженно оттягивала ее, вздрагивая, когда начинал шевелиться ребенок.

— Уже скоро, — успокаивала ее Аспасия.

Феофано хмурилась. Приход мужа помешал ей ответить, если она вообще собиралась это сделать.

Она была с ним приветлива. Она даже слегка улыбнулась, когда он поцеловал ее в лоб.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Все в порядке, — отвечала она нетерпеливо.

Любого другого Аспасия быстро выставила бы. Но этого гостя приходилось терпеть и надеяться, что он задержится ненадолго.

Ему хотелось поговорить о государственных делах. Он, казалось, не замечал, что Феофано отвечает односложно. Он снова был полон планами своей итальянской экспедиции.

— Осенью, — говорил он, — когда ребенок будет уже достаточно большой, чтобы путешествовать, мы поедем на юг. Я послал гонцов в Павию, Равенну и Рим. Они будут готовы встретить нас.

— Булыжниками? — спросила Феофано.

Он заморгал, потом засмеялся:

— Надеюсь, что нет. Даже в Риме. Тебе придется помочь мне окультуривать их.

— По-моему, это невозможно.

— Все возможно, когда есть ты. Германия влюблена в тебя. Италия падет к твоим ногам.

— Не знаю.

— Не сомневайся. — Он взглянул на веер, потом на свои одежды. Слуга поспешил помочь ему раздеться.

Оставшись в одной рубашке, насквозь мокрой и прилипающей к телу, он вздохнул и потянулся.

— Какая благодать. Где вы раздобыли такое чудо?

— Мастер Исмаил научил нас, — сказала Феофано. Она заворочалась, ей было неудобно лежать. Служанка подскочила с подушками. Она махнула рукой, чтобы та ушла.

Оттон запустил руку в волосы. Они уже начинали редеть; борода же, словно в возмещение, стада гуще, рыжая, почти огненного цвета. Он пригладил ее заботливо, с явной гордостью.

— Я подумал, сказал он, — что, когда мы поедем в Италию, надо бы задержаться в Бургундии. Это же по дороге. Было бы любезно навестить тамошнего короля.

Феофано сощурилась.

— Только короля?

Может быть, только казалось, что он не замечает ее настроения. Аспасия чуть не забыла, что он не глупее своей императрицы. Конечно, он был не так хитроумен, но вовсе не наивен.

Он продолжал гладить свою бороду.

— Может быть, и мою мать.

— Она предала тебя.

— Она совершила ошибку. Не думаю, что она ее повторит.

— Как ты можешь быть уверен в этом?

— Как я могу быть уверен, если сам не проверю?

Феофано закрыла глаза. Может быть, от слабости. Может быть, она хотела скрыть гневный блеск.

— Ты император. Поступай как хочешь.

— Конечно, — сказал Оттон. — Может быть, она будет нам полезна. В конце концов, она же королева Ломбардии.

— Королева, — согласилась Феофано. — Да, это прежде всего. Только потом она мать.

— Разве с тобой не так?

Дыхание ее стало свистящим, но лицо оставалось спокойным.

— Я твоя королева. Она принадлежит только себе.

— Тогда придется научить ее принадлежать мне. — Оттон взял руки Феофано. Вялые, они не вырывались, но и не отвечали на его прикосновение. — Моя дорогая, я знаю, что ты никогда не любила ее. Трудно испытывать к ней симпатию, не то что любить. Но она располагает властью, которой мы могли бы воспользоваться.

— Если она не воспользуется твоей.

— Ты в силах помешать этому.

Феофано открыла глаза.

— Ты слишком много хочешь от меня.

— Потому что я знаю, что ты это можешь.

Наступила пауза. Феофано сжала губы, потом лицо ее смягчилось.

— Если ты ошибаешься, ты можешь потерять все, за что боролся.

— Но если я прав, — сказал он, — я смогу получить больше, чем имел до сих пор. Она хранит ключ от Италии, как она хранила его для моего отца. Мы поступили неосмотрительно, изгнав ее.