Дочь солнца. Хатшепсут

— Что вы узнали в городе?

— Многое. Если человек похож на пастуха, его не стесняются. При мне они говорили свободно. Но дело не в свободе... — Тот невольно умолк, когда на него один за другим обрушились каскады сначала холодной, а потом тёплой воды. — Дело не в свободе, с которой они говорили, — продолжил он, когда Унас начал тереть его мыльной глиной. — Я не слышал ни одного слова против царицы. Против сборщиков налогов — да, против судей, против продажных чиновников... но не против божественной Маке-Ра. Они не связывают её имя с этими злоупотреблениями... пока.

— Подождём сбора урожая. Половодье в этом году было ниже обычного. Неужели никто из них не заметил этого?

— Естественно, заметили. Но говорить не хотят.

— Так же, как о пустых казармах?

— И о казармах тоже. Я сам заговорил об этом, но они сменили тему.

Оба мгновение смотрели друг на друга.

— Они знают, — сказал Рехми-ра. — Просто ещё не столкнулись с этим лицом к лицу.

— Да, я думаю, ты прав. Но когда столкнутся, будет поздно. Они ничего не смогут сделать. Она фараон, а они никто. Народ не восстанет.

— Однажды он это сделал.

— Да, однажды! — Тот улыбнулся. — Египту три тысячи лет, а его народ восстал лишь однажды. — Его снова окатили струёй воды, на сей раз только холодной. Он вздрогнул, ощутив, как по жилам устремилась кровь, завернулся в полотняную простыню и пошёл к столу для массажа. — Всего один раз, но воспоминание об этом ужасе живёт в памяти прапраправнуков восставших. После этого в стране на четыреста лет воцарился хаос. Рехми-ра, я бы не хотел, чтобы это повторилось. Только не при мне. Ни за что! Уж лучше вторжение. Гиксосы оставались здесь всего двести лет. Народ может победил, захватчиков, но не самого себя.

— Но если вы поведёте их...

— Я? За мной они не последуют. Ещё рано. О боги! Я для них ничто. Ма-ке-Ра — всё. — Какое-то мгновение Тот лежал молча, положив подбородок на сжатые кулаки и вдыхая густой аромат мирры и розового масла, которыми были пропитаны усердно работавшие ладони Унаса. — Прибыл гонец из Тару?

— Да, но он ничего не обнаружил.

— Так я и думал.

С тех пор как старый Туаа был отозван, никто ничего не мог обнаружить. Заменивший его молодой жрец не посылал разведчиков в пески, не расспрашивал обитателей пустыни и не обращал внимания на слухи, приходившие с востока и севера. Тот молча проклинал его и пытался понять, что происходит в землях по соседству с Тару, где царь Кадеша поднимал против египетских гарнизонов город за городом, превращая их в своих союзников, и отгрызал от царства кусок за куском. В Южной Палестине его дела шли хуже — Шарукен и некоторые тамошние города ещё слишком хорошо помнили деда Тота, чтобы пытаться сбросить египетское иго. Однако кое-кто и в Палестине стремился присоединиться к кадетским ордам. Этот конфликт перерос в гражданскую войну. Но так было в ту пору, когда отозвали Туаа. Что творилось в этих странах сейчас, никто не знал и не мог узнать.

«Ничего, в ближайшие годы узнаем, — горько думал Тот. — Когда улицы Фив наполнятся азиатами. О боги, если бы у меня была армия! Если бы я мог сделать хоть самую малость, обладал каким-нибудь оружием!»

Но даже армия не помогла бы ему вернуть корону. Кто дерзнёт поднять меч против Ма-ке-Ра, Доброго Бога, благодаря которому живёт и дышит каждый египтянин?

— Для того чтобы народ повернулся ко мне, сказал Тот, — он должен отвернуться от неё. Все должны бросить её — простолюдины, знатные, приближённые... Она обязана остаться в одиночестве, как это было со мной. Только так можно потерять корону. Но ускорить это невозможно. Остаётся только ждать, ждать... и надеяться на то, что бога помогут Шарукену выстоять.

— Тьесу... ожидание закончится. Клянусь Амоном, должно закончиться! Это не может тянуться слишком долго.

— Может... и даже сам Амон бессилен против этого. Когда он с помощью своего оракула назвал меня фараоном? Тринадцать лет назад, Рехми-ра. Кажется, этот бог не слишком торопится. — Тот коротко хмыкнул и приподнялся на локтях. — Но когда время придёт... я обещаю тебе, когда время придёт!..

— Да... вы станете таким, как ваш дед. Можете не убеждать меня, я знаю.

Тот задумчиво посмотрел на него и снова лёг на стол.

— Нет, я не стану таким, как мой дед. Он неправильно пользовался своей властью.

— Неправильно? Он поставил пограничные столбы Египта там, где вам довелось жить — на берегах реки, которая течёт не в ту сторону и отмечает собой край света. А в землях между Египтом и Вавилоном не оставил ни одного города и ни одного мятежника. Первые стали пеплом, а вторые — его рабами!

— Да, — сказал Тот. — А через двадцать четыре года после его ухода к богам пепел снова стал городами, а рабы — мятежниками.

— Это вина Ма-ке-Ра!

— Возможно. — Тот сел и жестом отослал Унаса. — Но возможно, что и его собственная.

— Тьесу, ни один завоёванный народ не остаётся покорным по собственной воле. Для этого нужна тяжёлая рука и частые карательные экспедиции. Вы ведь не ждёте...

— Естественно. Город, превращённый в пепел, возрождается в ненависти. В каждом месте, к которому прикасались факелы моего деда, они сеяли семена нынешнего мятежа. Разве это мудро? Какой смысл сравнивать города с землёй и избивать их жителей после того, как они завоёваны?

— Так делали всегда, — озадаченно ответил Рехми-ра. — Дикарей нужно наказывать... учить их, что они не должны сопротивляться.

— Рехми-ра, это учит их только одному — что они должны сопротивляться. И стоять насмерть, поскольку сдача означает для них только ещё более страшную гибель. Сам подумай, почему бы не помиловать их? Если город сдался, пощади его — не жги дома и не убивай жителей. Может быть, тогда следующая крепость будет сопротивляться не так отчаянно? Разве не скажет себе каждый дикарь: «Если я буду сражаться, то умру; если я сдамся, то сохраню свою жизнь, дом и семью, как жители города такого-то и такого-то»? Разве они не станут сдаваться быстрее, чтобы сохранить то, что осталось? Да... и разве тамошние цари не получат возможность быстрее собрать для меня дань, если я оставлю им живых подданных и не превращу в пепел их города?

— Нет, — сухо ответил Рехми-ра. — Они получат возможность быстрее поднять мятеж. Как только вы вернётесь в Египет.

— Не получат, если я заберу с собой их детей.

Рехми-ра прищурил глаза, опушённые густыми ресницами, сделал несколько шагов по мокрому полу, остановился рядом с массажным столом и посмотрел Тоту в лицо.

— Понимаю, — сказал он, но Тот видел, что друг ничего не понимает. — Вы будете миловать сдавшихся, щадить их царей, а потом брать заложников и приводить их в Фивы, чтобы обеспечить этим покорность побеждённых. Но, Тьесу... если вы будете держать их сыновей в тюрьме, они будут ненавидеть вас сильнее прежнего.

— Но я не буду держать их в тюрьме! — ликующе заявил Тот. — Я сделаю их египтянами... а потом отошлю домой, чтобы они надели отцовские короны!

Он пытливо вглядывался в сизощёкое лицо Рехми-ра, следя за тем, какое впечатление произвёл на друга его план. Затем Тот спрыгнул со стола, сверкающий маслом, чувствующий, как руки и ноги покалывает иголками от сильного растирания, и ощущающий собственную силу. В этот миг, как и много раз прежде, молодость и энергия кипели в нём с неистовством разлившегося Нила, и он ощущал, что мог бы голыми руками поставить на колени десяток чужеземных царей.