Дочь Сталина

Предположение о тайных кознях Власика против детей вождя кажется неубедительным. Никаких подтверждений этому мы не нашли ни в воспоминаниях, ни в письмах членов семьи Сталина. Подчиненные Власика, конечно, следили за детьми и докладывали отцу о каждом их шаге и даже слове. Но зачем было Власику так рисковать, интригуя против Василия и Светланы? Наоборот, он всячески добивался расположения избалованного сынка, чтобы в случае опалы Василий заступился за него перед отцом.

Власик был единственным человеком в окружении и охране, который прослужил до самой смерти Хозяина и не был изгнан. Он да няня Бычкова, но та была на особом положении, под защитой Светланы. Порой и на Власика обрушивались громы и молнии. Светлана вспоминает, как отец кричал на Власика и комендантов: «Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у вас сквозь сито проходит». Но в действительности он ничего не знал, он только интуитивно чувствовал, что улетают огромные средства… Генерал Власик распоряжался миллионами от его имени — на строительство, на поездки специальных поездов — но отец даже толком выяснить не мог, где, сколько, кому…»

В который раз Светлана пытается убедить своего безымянного друга и прочих читателей в удивительной доверчивости и беспомощности отца против мощной бюрократической машины, выросшей вокруг него. В тех же письмах к другу она не раз упоминает о редкой проницательности Сталина: он видел людей насквозь, угадывал их слабости и тайные пороки. Слабости и пороки Власика он действительно знал прекрасно. Не раз бранил его за чрезмерную любовь к прекрасному полу, за то, что начальник охраны крал и продавал на сторону продукты и вино из кухни!

И такой человек все-таки оставался при Сталине долгие годы, в то время как другие, честные и порядочные, впадали в немилость и изгонялись? Очевидно, именно власики его и устраивали. Ведь генерал и всю охрану подбирал по своему образу и подобию, поэтому Светлана писала, что о власиках ей даже неприятно вспоминать.

Правда, об одном из своих «дядек», Михаиле Никитиче Климове, она отозвалась сочувственно. По распоряжению Власика всех детей сопровождали охранники, куда бы они ни шли — в школу, позднее в университет, в театр, к друзьям. Михаил Никитич «топал» за Светланой с 1940 по 1944 год. Своего «хвоста» она страшно стыдилась перед друзьями, но с «дядькой» даже подружилась. Ведь он был человек подневольный, «беззлобный, не вредничал и по-своему жалел меня, так как видел всю эту мою несуразную жизнь».

Василий привык к телохранителям и, когда возрос в чинах, нигде не появлялся без трех-четырех охранников. А Светлана, когда поступила в университет, умолила отца отменить этот порядок. «Отец, очевидно, понял абсурдность ситуации и только сказал: «Ну черт с тобой, пускай тебя убьют». И только в семнадцать с половиной лет Светлана обрела головокружительное чувство свободы! Она могла пройти по улице совсем одна!

Каково это — постоянно жить «под наблюдением», ходить в школу с «дядьками», нам этого не понять. А дома со Светланы не спускала глаз Александра Николаевна Никашидзе, дуэнья, «сестра-хозяйка», лейтенант, а потом майор госбезопасности. На это теплое местечко пристроил Сашу Берия, ее родственник.

«Сестра-хозяйка» не умела ни готовить, ни вести дом. Плохо говорила по-русски, хотя пыталась проверять тетрадки Светланы. Главной ее обязанностью было — соглядатайство! Она шпионила за всеми — Анной Сергеевной, Евгенией Александровной, детьми и «стучала» Берии и Власику.

Саша была молода, смешлива, довольно добродушна и вначале понравилась Светлане. Стукачкой, доносчицей она стала позднее, когда Светлана влюбилась. Никашидзе слишком ретиво исполняла свои обязанности — подслушивала телефонные разговоры своей подопечной, рылась в ее столе, читала письма. Светлана ее возненавидела.

Это только несколько лиц из многолюдного и пестрого окружения Светланы в конце тридцатых — начале сороковых годов. Семьи уже не было. Василий уехал в училище, родственников разогнали, отец все реже появлялся дома. Жили они вдвоем с бабусей, как на необитаемом острове.

Штат казенной обслуги и охраны непомерно разрастался не только в семье Сталина, ни и у соседей по Зубалову Микоянов, и в домах членов правительства и членов Политбюро. «Но нигде так не властвовал казенный полувоенный дух, ни в одном доме не было такой полной степени подведомственности ГПУ — НКВД — МГБ, как у нас, — вспоминала Светлана, — потому что у нас отсутствовала хозяйка дома, а в других присутствовала и несколько смягчала и сдерживала казенщину. Но по существу система была везде одинаковая: полная зависимость от казенных средств и государственных служащих, державших весь дом и его обитателей под надзором своего неусыпного ока».

Часть III ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Война. Первая любовь

В «Двадцати письмах к другу» не запечатлелся первый день войны с его волнениями, страхами и растерянностью. Война оставляла в памяти Светланы вехи и маленькие вешки всякий раз, когда происходили события, связанные с ее близкими, перемены в однообразном существовании школьницы и редкие встречи с отцом.

Так, вскоре отправился на фронт брат Яков, в самое пекло, в Белоруссию, а уже 16 июля попал в плен. Конечно, Яков без труда мог устроиться где-нибудь в тылу. И ему, как и Василию, придумали бы какую-нибудь мифическую должность «инспектора». Но он был болезненно порядочным человеком и желал воевать, как все, без поблажек.

Осенью Светлана с няней, «дядькой» и всей домашней свитой из Саши Никашидзе, подавальщиц, поваров, охраны эвакуировалась в Куйбышев. Для них наспех отремонтировали старинный особнячок, бывший музей. С большим трудом семья и «обслуга» в нем разместились. При этом бабушка воевала и ссорилась с экономкой Никашидзе. Дедушка, предвидя всю эту суету и неразбериху, предпочел остаться в Тбилиси и не жалел об этом.

Светлана тосковала по Москве. Но не только по этой причине невзлюбила Куйбышев. В город приехала вся московская каста, привыкшая к столичному комфорту и развлечениям. Местные жители встретили их враждебно. Во-первых, «беженцы» заняли все дома и заставили горожан потесниться. Но главное — тут же взлетели цены на продукты и товары.

А что касается привилегированных беженцев, то их вскоре дружно возненавидели и местные, и приезжие. Даже школу для детей московских вельмож организовали «специальную». И «эти знатные московские детки, собранные вместе, являли столь ужасающее зрелище, что некоторые местные педагоги отказывались идти в класс и вести уроки», — вспоминала Светлана в «Двадцати письмах к другу». Уже в первой своей книге она стала яростной обличительницей «касты», хотя сама к ней принадлежала.

По отзывам учителей и одноклассников, она училась хорошо и не доставляла особых хлопот, в отличие от многих избалованных «сынков и дочек». Но все же за ней ходил по пятам «дядька», пальто она снимала в особой комнате и завтракала на перемене отдельно от остальных детей. Эта изолированность Светлану очень раздражала. Ей так хотелось быть, «как все», вместе со всеми. К тому же было стыдно перед одноклассниками.

Молодая жена Василия Галя тоже эвакуировалась в Куйбышев. В октябре она родила сына Сашу, и Василий прилетел на несколько дней проведать семью и посмотреть на первенца. Светлана уговорила его взять ее в Москву. Самолеты часто летали в Москву и обратно в Куйбышев, но отец не позволял ей возвращаться. Осень сорок первого была тяжелой, напряженной. И когда Светлане удавалось дозвониться к отцу, тот всегда пребывал в хмуром, раздраженном настроении и сердито отвечал, что ему некогда с ней разговаривать.

Москву бомбили. В тот день, когда Светлана с братом прилетела в город, одна бомба попала в Большой театр, другая — в университет на Моховой. Для Сталина в Кремле построили бомбоубежище, в точности скопировав комнаты любимой его кунцевской дачи — те же панели, та же мебель.

В большом кабинете, куда привели Светлану, толпились военные. Повсюду на столах были разложены карты, все были возбуждены. Обсуждалась обстановка на фронтах. Отец долго не замечал Светлану, а когда заметил, рассеянно задал ей несколько вопросов: как они устроились в Куйбышеве, как школа. Светлана почувствовала, что мешает ему, что он и слушает ее вполслуха.