Дочь Сталина
Шрифт:
В феврале Светлана уехала в Москву поездом, оставив Ольгу одну в Тбилиси. В детстве она каждое лето ездила по этому пути с севера на юг. С тех пор железнодорожные вагоны, стук колес которых навевал сон, нисколько не изменились. Но это путешествие превратилось для нее в пытку, потому что она все время думала, в какой переплет снова попала. Выпустят ли когда-нибудь их с Ольгой из золотой клетки? Два дня в поезде Светлана потратила на придумывание аргументов, которые ей предстояло использовать в споре с партийными функционерами. В этот раз она не могла себе позволить ложных шагов и случайно сорвавшихся с языка слов.
Она остановилась в квартире своего двоюродного брата Владимира на улице Горького. Жена Иосифа была в ярости: как он мог пустить к себе
Через два дня, приехав в Тбилиси, Светлана позвонила директору школы «Френдз», чтобы сказать, что Ольга возвращается в школу. Он сказал, что они будут очень этому рады и что приехать ей надо к 16 апреля, к началу весеннего семестра. Удивившись, что ей удалось дозвониться в Англию со своего телефона — Светлана полагала, что он прослушивается, — она набрала номер Сэма Хаякавы в Сан-Франциско, чтобы сказать, что Ольге разрешили выехать из СССР. Она попросила его передать эту информацию журналистам, чтобы Советы не могли все переиграть обратно, и умоляла дать знать американскому посольству в Москве, что она тоже хочет вернуться, но ее американский паспорт был конфискован. «Вы и представить себе не можете, во что я впуталась!» — жаловалась она. Хаякава был недавно избран в Сенат Соединенных Штатов. Он заверил ее, что все будет хорошо.
Теперь Ольга получила разрешение на выезд, но Светлана, должно быть, была в ужасе от мысли, что она окажется в Москве в ловушке, разлученная с дочерью. Могла ли она потерять еще и третьего ребенка? Она снова написала Горбачеву, на этот раз приложив к письму формальное прошение в Верховный совет с требованием отменить ее советское гражданство.
Светлана вернулась в Тбилиси как раз вовремя, чтобы отметить свой шестидесятилетний юбилей. Несколько друзей приготовили для нее настоящий грузинский пир и пели для нее под гитары. Она ничего не сказала им о своих планах. Зачем делать их «соучастниками»? Светлана с нежностью вспоминала этот вечер: «начали петь под гитару, под рояль, дуэтом, трио — полились рекой нескончаемые мелодии меланхолических песен о любви, о расставании, о смерти, о тоске, о прекрасных глазах… Вечные темы, вечная красота. Грузинские напевы печальны, меланхолия разлита в старинных мелодиях, журчащих одна за другой, как ручей». Она слушала, как Ольга поет, аккомпанируя себе на рояле. Это было красиво и грустно. Светлана плакала, чувствуя благодарность к этим грузинам, которые приняли их с дочерью с такой теплой дружбой. И в какой-то момент она даже почувствовала, что весь вес ее тревог улетучился.
Пока Светлана была в Москве, Ольге удалось раздобыть маленького щенка пекинеса, которого девочка назвала Макой. Светлана также обнаружила, что ее дочь, которой в мае должно было исполниться пятнадцать, переживает влюбленность во взрослого мужчину. Она беспокоилась. Не станет ли это обстоятельством, затрудняющим все дело? Они должны уехать немедленно. Но она знала достаточно, чтобы обращаться с Ольгой осторожно. Она сказала, что они скоро поедут в Москву, но волноваться не надо, они будут часто приезжать в гости.
20 марта, вечером перед отлетом из Тбилиси, из-за непереносимого стресса от беспокойства, не останется ли она одна в Москве, у Светланы началось недомогание, которое показалось ей сердечным приступом. Вечером в четверг она легла
спать, чувствуя боли в груди и левой руке, а также одышку. В конце концов, она разбудила Ольгу и попросила вызвать врача. Как это могло случиться, когда она приготовилась к побегу! Ольга в ужасе смотрела, как у матери синеет кожа. Она решила, что Светлана умирает.В больнице врачи нашли, что у Светланы был не сердечный приступ, а сердечно-сосудистый спазм, вызванный стрессом. Ей начали настойчиво предлагать остаться в больнице на пару недель, чтобы пройти обследование. Светлана немедленно почувствовала подозрение. Почему надо оставаться на две недели и почему именно сейчас? Один ее друг связался со своим знакомым, работающим в больнице, и выяснил, что ее состояние не требует длительной госпитализации. Тогда Светлана пришла к выводу, что это указание пришло из Москвы. Они хотели не дать ей уехать из Грузии.
Конечно, Светлана была права: в Москве знали о каждом ее шаге. В тот самый вечер, когда ее увезли в больницу, Политбюро решало их с дочерью судьбу. В совершенно секретном документе от 20 марта 1986 года был по минутам записан протокол собрания, которое вел Михаил Горбачев и на котором присутствовали как минимум пятнадцать партийных функционеров, в том числе товарищи Громыко и Лигачев.
На повестке дня стояла война в Афганистане (обсуждалось психологическое состояние лидеров страны) и телеграмма от Адена — СССР в то время был главным сторонником Йемена. Аден спрашивал разрешения «казнить пятьдесят человек». Эта мера не получила одобрения, поскольку «такие действия могут привести к конфликту внутри страны». Затем обсуждали, не назвать ли новый ледокол в честь Брежнева. Тут все согласились, но решили, что этот ледокол должен быть спущен на воду без особой шумихи. В эти смутные времена имя Брежнева было не очень-то популярно.
Затем товарищ Горбачев сказал: «Есть еще один вопрос» и прочитал письмо Светланы Аллилуевой. Товарищ Виктор Чебриков, председатель КГБ СССР, заметил: «Первые письма были хороши, но это — просто великолепно. Кажется, о половине своих проблем она даже не упомянула. Сегодня вечером ее увезли в больницу с сердечным приступом».
Горбачев ответил: «Нам нужно что-то решить насчет ее дочери и личной встречи». Сам он не хотел встречаться со Светланой: «Если я пойду на эту встречу, то придется говорить о Сталине, Сталинграде и так далее». Для Горбачева это была больная тема. После обсуждения было решено, что со Светланой встретится товарищ Е.К. Лигачев.
Светлана была права, предполагая, что КГБ следит за ней, но ее одержимость мыслью о том, что государство пытается контролировать ее, была паранойей. На самом деле, они не знали, что с ней делать. Очень грустно, что именно такой приступ подозрительности произошел со Светланой, когда позвонил ее сын Иосиф. Она не дала ему шанса попытаться принести извинения. Светлана сразу разозлилась. Почему он позвонил именно сейчас? Он не удосуживался позвонить ей восемнадцать месяцев — ведь мог он звонить хотя бы Ольге! Неужели у него такие крепкие связи с властями, что ему уже сообщили, что она в больнице? Светлана грубо ответила Иосифу: «Ты что, хоронить меня собрался? Еще не время». После этого они оба повесили трубки.
Светлана была уверена, что власти собираются использовать ее сына, чтобы не дать ей уехать. Возможно, она слишком долго прожила в Советском Союзе. Привычка подозревать всех и вся так глубоко въелась в ее душу, как и в души многих ее сограждан, что Светлана уже не могла видеть реальность такой, какая она есть. Она везде искала скрытый подтекст.
На самом деле, власти как раз размышляли над тем, чтобы выпустить ее из страны. Как отмечал двоюродный брат Светланы Леонид Аллилуев, «Светлана была бомбой: Сталин, ее побег. У правительства было так много проблем из-за этого, что они мечтали избавиться от нее». Светланой же владела единственная мысль — как бы побыстрее выбраться из больницы, пока ее здесь «не отравили». В итоге, в воскресенье, когда вокруг не было врачей, она просто вышла из больницы и на троллейбусе уехала домой.