Дочерь Божья

Талия пригляделась.

— Да. — Она отошла на шаг и посмотрела на Зою. — Все верно. Я этого никогда не замечала. — Она обреченно вздохнула.

— Тебя наверняка смутили сияние красок и великолепная игра света и тени, которая ему удается, — сказала Зоя. — Наверняка ты про себя думала, что если этонастолько хорошо, то нечего сомневаться и в остальном.

— Впечатляет, — сказала Талия. — Действительно впечатляет. Но как твоя голова определяет, когда играть музыку, а когда издавать шум? Откуда ей известно, что на этой подделке исполняется какофония, а на этом гениальном шедевре — политональность Бартока?

Зоя расхохоталась:

— Вообще-то даже подлинный Джексон Поллок звучит так, будто Барток дурно играет гаммы.

Талия рассмеялась вслед за ней. Отсмеявшись, Зоя объяснила:

— Все то же программное обеспечение. В каждой приличной галерее или музее есть подвал или склад, где хранят выявленные подделки, чтобы ученые могли посмотреть на признанные фальшивки. Даже самые опытные коллекционеры иногда ошибаются. Чтобы сохранить реноме, подделки не выставляют на публику, но и не уничтожают, чтобы эксперты могли учиться на чужих ошибках. Самые позорные заведения не держат такого в подвалах. Они продолжают выставлять подделки, отказываясь признавать свою неправоту, поскольку очень боятся своих инвесторов или директоров. — Она задумалась на секунду. — Короче, я в общей сложности потратила пару лет своей жизни, шатаясь по запасникам и подвалам, сравнивая фальшивки и оригиналы.

Талия кивнула, с любовью глядя на своего «Вермеера». После долгой паузы она взглянула Зое в глаза и спросила:

— Так ли уж важно?

— Что «так ли уж важно»? — удивилась Зоя такому повороту разговора.

— Если картина приносит радость… если даже не каждый эксперт может определить… так ли уж важно для ее владельца или посетителей музея, кто на самом деле ее автор? — Талия снова перевела взгляд на полотно. — Я любила эту картину, еще когда была совсем маленькой девочкой. — Она посмотрела на Зою, и ее глаза наполнились слезами, которые она тут же смахнула.

— Конечно важно, — ответила Зоя, пытаясь сдержать чувства. — Любить поддельные картины — это как… любить неверного мужчину… или ненастоящего бога. Это неправильно. Это… это — зло.

Талия понимающе улыбнулась:

— Даже если ты этого не знаешь? И никогда не узнаешь?

— Ты хочешь сказать, что лучше жить в неведении? — Зоя негодовала.

— Возможно, — ответила Талия, — возможно.

— Я так не могу. Просто не могу. Я верю, что… — Зоя проглотила жестокие слова, готовые сорваться с языка. Они были правдой, но не несли Талии ничего, кроме лишней боли.

— Я знаю… — Талия дотронулась до Зоиного плеча кончиками пальцев. — Знаю, во что и как сильно ты веришь. Я и не говорю, что неведение — лучший вариант, но только те, кто не ведает, чаще всего счастливее других — со своим Богом и со своими друзьями. — Талия снова взглянула на «Вермеера», потом обратно на Зою. — И со своим искусством. — Она глубоко вздохнула. — Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, почему папа всегда отказывался продавать эту картину. — Она опять с сожалением вздохнула. — Теперь мне будет проще с ней расстаться. — Она бросила прощальный взгляд на картину и поставила ее за другой.

Талия решительно повернулась спиной — как Зоя уже знала, этот жест означает, что решение окончательно. После паузы Талия произнесла:

— Ладно. Так что, эти «песенки с приветом» у тебя в голове да теплые воспоминания о признанных фальшивках делают тебя чемпионом среди экспертов по искусству?

Восхитившись, как быстро Талии удалось справиться с чувствами, Зоя ответила:

— Ну, не совсем. Лучший способ отшлифовать мастерство эксперта — познакомиться с хорошим фальсификатором, чтобы он научил тебя секретам своего мастерства. Лучше всего — видеть самой, как создается подделка, чтобы потом с первого взгляда понимать, на что следует смотреть.

— Непростая задача.

— Задача непростая, но выполнимая, — ответила Зоя.

Брови Талии поползли вверх.

— Ты что, знала такого мошенника?

— Ага, — кивнула Зоя. — В библейском смысле слова.

— О-о, подруга… — Лицо Талии просветлело. — Давай-ка сделаем перерыв. Я должна это услышать.

9

Одноэтажный мотель втиснулся на узкий шмат земли между латаным асфальтом Тихоокеанского шоссе и буерачистой набережной, уступами спускавшейся к пляжу. В сгущавшемся сумраке смутно мигала табличка «СВОБОДНО», тщетно стараясь завлечь постояльцев, которые обычно ездили по трассе № 5 в шести милях дальше в глубь материка, а останавливаться предпочитали в мотелях поновее, что липли к развязкам.

Портье, который час назад зарегистрировал Риджуэя, Страттона и всех остальных, теперь бесстрастно разглядывал сквозь пуленепробиваемое стекло проезжавшие машины, чьи фары бурили временные дыры в ткани тьмы. Если здесь по ночам всегда так оживленно, ему предстоит заселить разве что заблудшего автомобилиста, выбравшего не тот съезд с федеральной автострады и заехавшего слишком далеко на запад, да, быть может, морпеха с базы Кемп-Пендлтон неподалеку — с подружкой или чьей-нибудь женой. На что ему было глубоко наплевать. В конце концов, сдать он мог всего четыре комнаты.

Мотель был одним из тех заведений, от которых местные жители ждут, что они вот-вот закроются либо сползут в океан. Владельцы и портье сменяли друг друга постоянно, и ни один не задержался настолько, чтобы лично познакомиться с кем-то из местных. И уж точно никто не догадывался, что это здание с 1963 года имеет лишь одного хозяина — Агентство национальной безопасности США.

Портье выдал Страттону ключи от комнат со стороны океана. В спокойный летний день открывался дивный вид на побережье от Сан-Онофре до Оушнсайда, тихоокеанские волны, усеянные серферами, яхты и рыбачьи лодки. Но в этот вечер уходящий шторм все еще пробовал на прочность стены мотеля, свистя и завывая в щелях под дверью и в окнах. Шторы, которые Страттон сдвинул, чтобы не было сквозняков, мягко колыхались при каждом дуновении ветра.

— Черт вас побери! — орал Сет на Страттона. — Вы не имели права. Вообще никаких прав.

Это было сумасшествие. Сет Риджуэй снова и снова видел перед глазами эту сцену: салон лимузина, стонет от боли телохранитель Ребекки Уэйнсток на переднем сиденье, голова убийцы откидывается назад, лицо расслабляется, кровь, которую вытирают с лезвия складного ножа.

Сет сразу узнал Страттона. Но прежде чем он смог произнести хоть слово, чьи-то руки вытащили его из лимузина и перенесли в седан, ждавший неподалеку. Промокший и продрогший Риджуэй трясся на заднем сиденье седана, пулей летевшего от того места; за рулем сидел Джордан Хайгейт, напарник Страттона, сам Страттон сидел на переднем сиденье.

Хайгейт гнал седан на юг от Марина-дель-Рей. По дороге они заехали в торговый центр у Лонг-Бич, Страттон зашел и через полчаса вернулся с сухой одеждой, бумажным пакетом с туалетными принадлежностями и, самое главное, горячим кофе. Руки у Риджуэя так тряслись, что Страттону сначала пришлось поить его из чашки, как маленького.

В машине царила тишина. Хайгейт вел седан, профессионально объезжая забитые автострады. Сет напился горячего кофе, переоделся в сухое, но не спускал глаз со своего окровавленного халата с мокрой пачкой тысячедолларовых купюр в кармане.