Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
– Запечатываю проход!
Древняя простота этих слов заструилась по жилам жарким ядом, разрывающим тело на сотни кусочков, разложенные по сторонам света пряди-змейки взвились огромными сияющими ящерами и переплелись в затейливой пляске. Они опутали Дамрад шевелящимся раскалённым клубком, и кошки-воительницы заслонились руками от ослепительного света.
В прохладном молчании еловой ночи и бесстрастном покое звёздного шатра родился новый утёс, напоминавший женщину, вцепившуюся себе в волосы и в мученическом крике устремившую лицо к небу. Сверху медленно падали, задумчиво кружась, не то хлопья пепла, не то пушинки, не
Радимира натягивала лук и посылала стрелу за стрелой. Пыль скрежетала на зубах, забитая хмарью грудь горела ядовитым жаром, но дотянуться до баклажки с водой из Тиши было некогда. Навии в яростном безумии рушили Зимград, хороня жителей под обломками домов; те из людей, кто успел выскочить на улицу, растерянно метались, сталкиваясь друг с другом. Бабы кричали, прижимая к себе детишек, мужчины пытались швырять камни и палки в беснующихся разрушителей, но отлетали прочь, получая невидимые удары хмарью.
От нестерпимого звона в ушах Радимира потеряла чувство тверди под ногами. Упав на колено, она нащупала на боку заветную баклажку и выпила несколько глотков живительной воды; сразу стало легче дышать, тугая переполненность в лёгких начала отступать. Отвар яснень-травы действовал сильнее, но его уже было не достать: все запасы чудо-травы израсходовали. По улице под откос катились брёвна от разрушенного дома, догоняя бегущих с воплями горожан и сбивая их с ног…
Радимира бросилась в богатую часть города с каменными домами. Её взгляду открылся ужасающий вид: от построек остались только развалины с одной-двумя стенами, словно какой-то великан швырялся по Зимграду огромными железными шарами. Верный лук натянулся, стрела запела и вонзилась под лопатку оборотню, который с остервенением посылал из своих рук тёмные сгустки силы в полуразрушенный дом; с рыком обернувшись, навий запустил жутким чёрным шаром в Радимиру, но женщина-кошка мягко откатилась в сторону, вскочила на ноги и метким выстрелом в глаз уложила врага.
Удар в спину выбил из неё дыхание с неукротимой мощью таранного бревна, и Радимиру выбросило в высокую траву. Вокруг шелестел залитый солнцем цветущий луг, струи ветра обнимали и ласкали грудь, а навстречу Радимире шла она – та, кого ей довелось целовать только в снах. Иссиня-чёрная коса отливом вороньего пера блестела на её плече, а ясные незабудки очей прожигали душу насквозь дыханием белогорских вершин… Она шагала сквозь волны высокой травы, обдавая Радимиру тёплой силой своей улыбки, и нельзя было спастись от надвигавшейся солнечной неизбежности поцелуя.
– Радимира! Радимира, ты живая?
Над ней склонилась рыжая Ковена и трясла её, поливая из своей баклажки водой. Закрывшись рукой от струи, женщина-кошка встряхнула головой и села на хрустящих обломках того, что когда-то было домом. Череп гудел, как медный таз, по которому ударили кувалдой.
– Живая, – засмеялась Ковена. – Ну и хорошо. А там Дамрад взяли!
Следом за своей дружинницей Радимира шагнула в проход. От роскошных княжеских хором осталась только гора обломков; в оцеплении кошек стояла высокая навья в белом плаще и рогатом шлеме, вся седая и бледная – припудренная пылью с головы до пят. У её ног простёрлась убитая девушка-оборотень; восемь тёмных кос дохлыми змеями разметались вокруг её головы, а из глаза торчала
стрела. Гордая Шумилка бросила на начальницу детски-самодовольный взгляд: мол, знай наших!– Ты, что ли, главную навью взяла? – усмехнулась Радимира.
– Она самая, – ответил кто-то из кошек.
– Ну, красотка. – Радимира хлопнула молодую лучницу по плечу. – Напишу на имя государыни доклад о твоём подвиге. Награду получишь.
Ночь выдалась бессонной и жаркой: охваченных бешенством отчаяния навиев выкуривали из города и сгоняли в обнесённые зачарованной нитью кучки – пригодилась волшебная пряжа Берёзки. Всего в живых под Зимградом осталось около пятисот вражеских воинов.
Лучи утренней зари осветили унылый вид разрушенной столицы. Кошки разбирали завалы и вытаскивали оттуда погибших и раненых; улицы оглашал женский плач, от которого сердце Радимиры покрывалось ледяной корочкой ожесточения… Истекающая кровью маленькая темноволосая девочка хрипела, придавленная деревянной балкой. Радимиру обожгло гневом и жалостью, и она, отбросив балку, осторожно приподняла малышку. Её затуманенные болью глазки мертвенно отражали небо, а в движениях посеревших губ угадывалось слово «матушка».
– Звери… Просто звери, – вырвалось у Радимиры сквозь стиснутые клыки. – Сейчас, сейчас, моя маленькая… Я попробую что-нибудь сделать.
– Не шевели её, у неё хребет сломан, – раздался вдруг сильный, как горная река, и такой же чистый, молодой голос.
Женщина-кошка подняла глаза… К ней в серебристо-седых лучах блёкло-розовой зари шагала ОНА – пристально-синеокая, с чёрной косой, неотвратимая и прекрасная, только вместо цветущего моря высокой травы она торжествующе и властно рассекала холодные струи тумана – неостановимая и неуязвимая победительница.
– Олянка? – сорвалось с губ Радимиры, поражённой в грудь тёплым солнечным лучом-стрелой.
Видение усмехнулось и оказалось незнакомой молодой навьей, почему-то не боявшейся дневного света. Её ошеломительная, снежно-свежая, сиятельная и величественная красота обрушилась на Радимиру горным оползнем, и она безропотно отдала девочку. Навья склонилась над ребёнком, и щёточки её опущенных ресниц лоснились собольим мехом. На ней был серый женский навий кафтан и чёрные сапоги выше колен, а на плечах небрежно висел незастёгнутый опашень местного, воронецкого пошива.
– Я – костоправка, – сказала эта красавица, пробегая чуткими пальцами с длинными, хищно заострёнными ногтями по телу девочки. – На бедняжке живого места нет… Сейчас я всё сделаю, потерпи, крошка.
Верхняя губа незнакомки дрогнула, открывая белоснежный клыкастый оскал, прекрасное лицо застыло в напряжённой сосредоточенности, а в следующий миг девочка вскрикнула от боли, дёрнувшись всем телом.
– Сейчас, сейчас всё пройдёт, – ласково зашептала навья, доставая из мешочка на шее радужно переливающийся прозрачный камень.
Таких самоцветов Радимира никогда не видела и названия им не знала. Навья прикладывала камень к местам переломов и внутренних повреждений, и он отзывался тёплым, солнечно-мягким сиянием. Девочка перестала кричать, из её глаз ушёл мертвенный туман боли, а вскоре она смогла и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Такого чудесного мгновенного исцеления не давал даже самый мощный поток света Лалады.
– Матушка! – заплакала девочка, принимаясь вдруг царапать брёвна. – Там мои матушка с батюшкой, сестрицы и братец!