Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

«Рада с Ратиборой десятый сон уж видят, конечно… Совсем из-за этих дел да учёбы не вижусь с доченькой. Ухожу – она ещё спит, прихожу – уже спит. За обедом только и встречаемся».

«Да когда по-другому-то было? – усмехалась Зорица. – Когда мы у матушки Твердяны жили, ты тоже чуть свет на работу уходила, а возвращалась к ночи. Бывало, и обедала, не отходя от наковальни».

«Ну, так Рада хоть мне обед таскала, – обнимая жену за плечи, с улыбкой вспоминала Огнеслава. – И крутилась там, около нас, к ремеслу привыкала».

«Что ты думаешь, лада, насчёт будущего её?» – прижималась к супруге Зорица.

«Учиться будет, – твердо отвечала княжна. – Чтоб как её прославленная тётушка Светолика стать. Я-то науки бросила и в кузню ушла – а судьба-то вон как повернулась… Теперь вот навёрстывать приходится».

Сегодня Берёзка с Зорицей закрутились, возясь в саду, и совсем забыли о распоряжении насчёт ужина для Огнеславы. Однако княжна была не гордая: сама сходила на кухню и разжилась там куском холодного пирога с солёными грибами. Пищу она любила простую, могла и калачом с молоком удовольствоваться, но ради гостей приходилось держать большую дворцовую поварню с кухарками.

– Не пора ли на отдых, мои родные? – Огнеслава с улыбкой обняла за плечи супругу и Берёзку, поцеловала обеих. – Стемнело уж.

– Заморозки грядут, сестрица, – ответила Берёзка. – Коли сад не защитить, схватит цвет нежный морозом, и не родится ничего на деревьях… Нельзя такое допускать! Уж лучше мы одну ночь не поспим, но сад спасём!

– Тебе не только о саде думать надо, хорошая моя, но и о дитятке. – Дыхание Огнеславы тепло коснулось щеки Берёзки, задумчивая ласка взгляда притаилась лучиками в уголках глаз. – Вовремя тебе следует спать ложиться, Берёзонька. С садом и работницы управятся, а ты давай-ка, в постельку ступай… Не спорить! Это приказ!

Подхватив возмущённо пищащую и сопротивляющуюся Берёзку на руки, она без церемоний понесла её во дворец, а Зорица, с усмешкой шагая следом, приговаривала:

– Так её, так, непоседу этакую! Ей беречь себя надобно, а она…

Снова Берёзка вдыхала от княжны запах работы, кузни, весны – в тёмно-синей сумеречной обёртке из острого холода. Из железных объятий вырываться было бесполезно, оставалось только смириться, как и в тот раз, и обнять сильные, трудовые плечи – непоколебимую, тёплую опору.

В опочивальне она села перед новым стеклянным зеркалом в золочёной оправе, мерцавшей синим узором из яхонтовых незабудок – подарком княжны. Чистота, правдивость и яркость отражения в нём приводила в замешательство, словно Берёзка вдруг раздвоилась. Из зазеркалья на неё смотрела грустная, усталая вдова с испуганными глазами в пол-лица; когда чёрный платок и повойник соскользнули, а косы распустились по плечам, вдова превратилась в совсем юную растерянную девушку.

Но как было улежать в тёплой постели, когда яблоням-невестам, вишням и их подружкам-черешням угрожал мороз? Гулко-тягучий двукратный удар колоколов на башне возвестил о том, что после полуночи миновало два часа: каждое обстоятельное, приглушённо-низкое «бом-м» большого колокола обрамлял светлый, затейливый перезвон колокольцев поменьше – что-то вроде «трень-брень-тили-тень». Обувшись и накинув опашень, Берёзка из тепла натопленной опочивальни выскользнула в туманный холод сада. Втянув носом воздух и учуяв горький запах гари, она поняла: это был не туман, а дым. На небе обильно вызвездило, изо рта Берёзки вырывался седой пар, а садовницы расхаживали со светочами между разложенными повсюду дымными кучами.

– Что вы тут устраиваете?… – кинулась к ним Берёзка.

– Дык… это… – Работницы чесали в затылках. – Когда заморозки ударяют – окуривать сад надобно. Всегда так делается. Ниточки-то твои, может, сработают, а может, и нет – кто ж их знает! В деле их ещё не проверяли ни разу. А с дымом-то всё ж понадёжней будет. Ты уж не серчай…

Обижаться на их недоверие было трудно, но горечь наполнила горло Берёзки. Зябко кутаясь в опашень и дрожа до судорожной боли под ключицами, она бродила между деревьями, касалась стволов и ласково пожимала веточки. Едва она отходила от дерева, как нитка на нём превращалась в светящийся поясок.

– Глянь, глянь, чего делается-то! – переговаривались садовницы изумлённым полушёпотом. – Нитки-то… Ужель и правда ты колдунья, госпожа Берёзка?

– Правда, – усмехнулась та.

Этот сад не пропадёт, поняла она. Но остальные? Ударили ли заморозки повсеместно или похолодание пришло только к ним, в Заряславль? Сердце сжималось от боли и жалости, но она не могла защитить все Белые горы: не хватило бы ни ниток, ни масла, ни сил. Оставалось только надеяться, что в других садах хотя бы дымили этой ночью.

Перед рассветом трава заблестела сединой инея, а деревьям – хоть бы что. Всё так же белел и благоухал их цвет, целый и невредимый, не прихваченный морозом, и уже не имело значения, что помогло – дым или нитки. Сад был спасён. Ни разу за всю ночь не сомкнувшая глаз Берёзка устало опустилась на лавочку в беседке, поплотнее закуталась… Казалось, ресницы тоже заиндевели, смёрзлись, а тело разламывалось на куски от изнеможения.

– Она уже встала или не ложилась вовсе? – донёсся сквозь дрёму родной до слёз голос. Удивление, тревога, забота, возмущение и огорчение слились в нём в единый, неповторимый сплав.

– Не ложилась, госпожа, – ответила старшая садовница. – И мы тоже. Сад вот окуривали…

Шаги приблизились, руки Огнеславы крепко и тяжело, но ласково прижали плечи Берёзки, окутывая её уютным коконом мурашек.

– Берёзонька! Это что за ночные бдения? Разве ж можно так?

– А ты опять без завтрака на работу, да? – разлепив склеенные молочно-тёплой дрёмой веки, улыбнулась девушка.

Она прильнула к плечу сестры Светолики, с утомлённой, побитой морозом нежностью прижалась к её тёплой щеке своей, холодной.

– А ну-ка, отдыхать! Сейчас же! – нахмурилась княжна, а у самой в светлой глубине глаз, как в зеркале, отразилась эта нежность.

– Да какое ж «отдыхать» – вставать пора уж! – Берёзка потянулась с мучительным наслаждением, до хруста костей и звона в ушах расправляя истомившееся за бессонную ночь тело, зевнула. – Гляди вон – рассвело, солнышко вот-вот покажется…

– Ты сама – солнышко наше заряславское, – вздохнула Огнеслава с ласковой грустью во взоре. – Негоже тебе так себя утомлять, милая. Ну-ка, пошли… Хоть часок вздремни.

Опять Берёзка очутилась в её тёплых, бережно-сильных объятиях. С тихим обречённым смешком ткнувшись носом Огнеславе в гладкий висок, она шепнула:

– Ты меня всегда на руках таскать будешь?

– Всегда, – с пристально-нежным блеском в глазах ответила княжна. – И пощады не жди.

Водворив Берёзку в остывшую постель, так и стоявшую с двух часов ночи раскрытой, она чмокнула её в лоб и умчалась по делам – как всегда, натощак. Берёзка, свернувшись под одеялом калачиком, сквозь усталую истому ресниц обводила взором светлую уже опочивальню; совестно было валяться на перине, когда уж и пташки запели, и солнце готовилось брызнуть первыми лучами на выживший, спасённый сад… Не утерпев, она откинула прочь соблазнительно обволакивающее, тёплое одеяло, нашёптывающее мысли о лени и сне, плеснула в тазик воды из кувшина и промыла глаза, прополоскала рот. Сев у зеркала, Берёзка расчесала и заплела волосы, убралась в повойник и платок, оделась и вышла в уже ставшую родной и привычной острую прохладу утра.