Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

– Ау! Это что такое? Что за?… – возмущённо барахталась навья.

Крыжовник ожил, кусты дышали и шевелились, и она тонула в зелёном пенном кружеве их мелких листочков, терзаемая колючками.

– Что это за чудовищные растения?! – вопила Гледлид, кувыркаясь. – Они плотоядны?! Помоги мне… Вытащи меня, они меня сожрут! Неси топор или меч… Их ветки в меня вцепились!

– Ты, кажется, любишь острые слова? – посмеивалась Берёзка. – Испытай же всю их колкость на себе! Прочувствуй на своей шкуре то, что достаётся от тебя окружающим! В чем дело? Тебе не нравится? Начинаешь что-нибудь понимать?

– Что это значит? – Глаза Гледлид негодующе блестели из кустов двумя синими ледышками. – Это… это ТЫ делаешь?! Прекрати! Хватит! Больно же!

– Больно тебе, да? – упёрла руки в бока Берёзка. – А скольким людям ты сделала больно своим языком?

– Чего ты хочешь? Извинений? Хорошо, я прошу прощения! – воскликнула навья, а скорее, пропыхтела: её кафтан задрался, обтянутый синими штанами зад возвышался над колдовски колышущимся морем листвы, а голова с запутавшимися в колючках волосами скрывалась в гуще веток.

– Твои извинения идут не от сердца, – с горечью покачала головой Берёзка. – У тебя его просто нет, так что это бесполезно. Впрочем, довольно. Урок ты, я думаю, усвоишь некоторое время спустя.

Её руки опустились вдоль тела, пальцы замерли, и крыжовник успокоился. Гледлид наконец кое-как выкарабкалась – сердитая, растрёпанная, исцарапанная, потерявшая шляпу. Возмущённо сопя и опасливо косясь на кусты, она отошла от них подальше. Пощупав голову, она досадливо сморщилась.

– Доставай убор свой, – усмехнулась Берёзка.

– Нет, я больше туда не полезу, – махнула Гледлид рукой. С её до крови оцарапанного лба медленно сбегала натужная краснота, но на щеках румянец лежал розовыми плитками.

– Трусиха, – хмыкнула девушка.

Волнообразным покачиванием пальцев она приподняла и раздвинула ветки, и открылся пятачок земли, на котором лежала треуголка. Берёзка спокойно прошла между кустами, подняла шляпу, вернулась и вручила её владелице.

– Ах ты… Ведьмочка! – Глаза Гледлид полыхнули синим пламенем, клыки оскалились, и она бросилась на Берёзку, намереваясь её схватить.

Однако рядом с крыжовником росла малина, и девушка туда проворно юркнула. Навья в раздумьях притормозила, подозревая подвох, но малиновые колючки были не столь заметны, и она всё-таки ринулась в гущу высоких, огороженных перекладинами кустов. А Берёзка только того и ждала, чтобы спустить их с «цепи». Пятясь из малинника, она с мстительно-озорной улыбкой ворожила пальцами, и на Гледлид посыпался град хлёстких ударов.

– Опять?! – взревела навья, заслоняя лицо руками. – Это уже подло!

– Ну, я же ведьмочка! – расхохоталась Берёзка. – Очень, очень злая!

Смех сыпался раскатами серебряных горошинок, Берёзка щедро бросала его горстями, кружась, приплясывая и раскрывая небу объятия. Кроны цветущих деревьев колыхались, и между их белоснежных веток гуляли звенящие отзвуки-смешинки. На мгновение она споткнулась от осознания того, что это был её первый настоящий, полноценный смех после закрытия Калинова моста, неукротимый и льющийся светлым водопадом; Гледлид тем временем продралась сквозь малинник и застыла на месте, не сводя с Берёзки неподвижно-задумчивых глаз, в которых уже не было злости.

– Что? – фыркнула девушка. – Опять шляпу потеряла, смотри!

– Да я согласна хоть голову на плахе потерять, только чтобы услышать вот это, – сказала та вдруг с совершенно новым, восхищённо-мягким выражением на лице.

Смех рождался в светлом источнике глубоко в груди, изливаясь свободно и мощно, и всё вокруг тоже смеялось голосом Берёзки – весь сад звенел и потешался, роняя лепестки, а ветер подхватывал их и кружил маленькими душистыми вихрями.

– Это самый прекрасный звук, который мне доводилось слышать, – проговорила Гледлид с мечтательно затуманенными глазами.

– Ну, теперь-то тебе понятно, что не всё на свете постижимо одной лишь головой? – Берёзка коснулась пальцем виска навьи.

Та поймала её руку, крепко, но ласково сжав в своей, а потом приложила к груди слева.

– Когда ты смеёшься, вот здесь что-то откликается, – проговорила она. – Щекотно.

– Это и есть твоё сердце, – улыбнулась Берёзка. – Только оно всё время висело там ненужным грузом, не используемое и оттого уснувшее. Мы его разбудили.

– И что же теперь будет? – Лицо Гледлид приблизилось, дыхание касалось губ Берёзки, а глаза мерцали солнечными искорками.

– Не знаю… – Берёзка осторожно высвободила свою руку, отступила на шаг. – Может, ты встретишь кого-то, кто станет тебе очень дорог… И будет что-то очень, очень хорошее.

– Мне кажется, я уже встретила. – Рука Гледлид скользнула вокруг талии девушки вопросительно-нежным объятием, а ветер трепал её рыжую гриву, золотившуюся в утренних лучах. Лепестки запутались между прядями, как хлопья снега.

Сад вздохнул вместе с Берёзкой, роняя последние звездочки смеха, стих и погрустнел. Девушка выскользнула из объятий навьи и отошла, зябко обхватив себя руками.

– Это невозможно, Гледлид. Закрыв Калинов мост, моя супруга закрыла и моё сердце. Я не могу сейчас впустить туда больше никого… Всё здесь дышит ею, отовсюду на меня смотрят её глаза, а деревья, посаженные её руками, стоят на страже моей памяти о Светолике. Мне стыдно перед ними даже за мысли о ком-то другом.

– А такие мысли были? И о ком же? – В сузившихся лукавыми щёлочками глазах Гледлид опять зажёгся колючий блеск, но уже не холодный и не злой. – Уж не о сестрице ли Огнеславе? То-то я гляжу, она так задумчиво смотрит на тебя… А её супруга – слепая клуша-простушка, ничего в упор не замечает. М-м, да тут у вас, похоже, весьма занятный треугольничек вырисовывается! В тихом болотце, оказывается, кипят страсти!

– Опять твой яд! – Берёзка горько нахмурилась, уязвлённая в сердце, и легонько оттолкнула навью. – Слова не можешь сказать, не съязвив! Между мной и сестрицей Огнеславой ничего нет и быть не может. Она любит Зорицу и дочку, а я живу и дышу Светоликой, и ничего с этим сделать нельзя.