Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

– Солнышко! Солнышко вернулось! Тётя Искра его спасла!

Отвыкшим от света глазам было невыносимо больно смотреть на горный снег, и Лебедяна с дочкой вышли под расчистившееся небо только через пару часов. Ветер приносил тонкий, щемяще-пронзительный, еле различимый дух весны, гладя щёки княгини с нежностью лепестков кошачьей белолапки [32] , и слёзы катились горячими ручейками.

– А скоро тётя Искра вернётся? – прозвенел голосок Златы.

32

кошачья белолапка – вымышленное название белогорской разновидности эдельвейса

– Скоро, счастье моё, – вздохнула Лебедяна, прижимая дочку к себе и подставляя закрытые веки поцелуям соскучившегося по земле солнца.

Ожидание пело натянутой струной, а светлое небо пророчило близкую встречу. Хрустальные бусины дней нанизывались на нить радости, и Лебедяна вздрагивала от каждого стука и скрипа, выглядывая в окошко: не Искра ли это возвратилась? Когда порог домика переступила княгиня Лесияра, сердце Лебедяны горестно дрогнуло: никогда прежде она не видела свою родительницу такой постаревшей. Цвет спелой ржи в прядях её волос вытеснила мертвенная изморозь седины, а в улыбке сквозила усталость.

– Ну, как вы тут, мои родные?

Лебедяна бросилась в раскрытые объятия Лесияры и прильнула к холодным пластинкам брони на её груди, а повелительница женщин-кошек подхватила на руки подбежавшую внучку.

– Всё, мои девочки, всё закончилось. Войне конец, – ласково шептала она, целуя обеих. – Нам осталось совсем немного – выпроводить навиев восвояси.

Один-единственный вопрос горел в сердце Лебедяны, и Лесияра прочла его в глазах дочери.

– Уже совсем скоро Искра вернётся домой, – улыбнулась она. – Но можно устроить ей и отпуск на пару деньков, чтоб она могла с вами повидаться.

– Благодарю тебя, государыня. – Лебедяна прильнула головой к плечу родительницы.

Принесла белогорская княгиня и скорбную весть. За возвращение в небо солнца пришлось заплатить очень высокую цену: в четвёрку, пожертвовавшую своими жизнями при закрытии Калинова моста, вошла Светолика. Благодаря ей Злата сейчас подставляла личико солнечным лучам, сидя у окошка, и в груди Лебедяны гулко отдалось эхо пронизывающей боли, а горло на несколько мгновений стиснулось в незримой удавке.

– Сестрицы Светолики больше нет… Ты возлагала на неё такие надежды, государыня, – смахивая слёзы, сдавленно пробормотала она. – Светолика была рождена, чтобы стать правительницей Белых гор… Такая умница, такая труженица! Это несправедливо!

– Так распорядилась судьба, – вздохнула Лесияра. – Я хотела пойти вместо неё, но… Обстоятельства неодолимо сложились против этого. Судьбу не обманешь.

– Что же теперь будет? – Горечь дурманным зельем разливалась в крови, и яркий свет дня для Лебедяны померк, а все слова сыпались пустой, глупой, ненужной и неуместной шелухой.

– Огнеслава справится, – молвила Лесияра, улыбаясь с тусклым, усталым прищуром.

– Честно говоря, не представляю её себе на белогорском престоле, – вздохнула Лебедяна. Нужно было хоть о чём-то говорить, чтобы обжигающе-ледяная сосулька скорби, вонзившаяся под сердце, понемногу растаяла. – Ведь она же совсем далека от государственных дел…

– Ум и способности у Огнеславы не хуже, чем у её сестры. – Лесияра подошла к окну, снова подхватила Злату на руки и с нежностью потёрлась носом о её щёчку. – Надо их только направить в нужное русло. Ничего, втянется. Всё будет хорошо, дитя моё.

Она не осталась на обед: дела звали. Лебедяна поставила на стол ещё горячий рыбный пирог, отмякший под подушками, и созвала телохранительниц; щедро отрезая куски и подавая их кошкам, она улыбалась в ответ на их почтительные поклоны, а её душа была сдавлена весенним льдом, словно холодная река. Хотелось плакать от прозрачности воздуха и светло-зеркальной выси неба, оплаченной четырьмя жизнями, в том числе и жизнью сестры. Кусок не лез Лебедяне в горло, и она, очистив для дочки ломтик рыбы от костей, выскользнула из дома.

Как она могла отблагодарить самоотверженную Четвёрку? Некому уже было поклониться, припав к ногам и обняв колени, разве только пустить по ветру песню, чтобы та облетела всю землю и рассыпалась мерцающими слезинками. Эхо подхватывало голос Лебедяны на свои прозрачные крылья и уносило к небу, а в груди оседали блёстки утешительного инея.

Обернись, душа, белой птицею, Стань подругою ветру-страннику, Расчеши ему кудри буйные, Жемчугами звёзд перевитые. Расскажи, душа, рекам боль мою, Да излей её всю до донышка: Полной мерою я пила её, Горькой мерою, неизбывною. Ты рассыпь её по лесам-лугам, Да по клеверу медоносному, Припади, душа, грудью к травушке, Сладких рос испей хмель предутренний. Как мороз побьёт рожь несжатую, Так и в косы мне иней просится. Серебрится боль нитью белою, Клюквой в снег уйдут губы алые. Ты лети, душа, над вершинами, Разыщи вдали поле бранное; Упади слезой, снегом утренним В неподвижные очи воинов.

Ветер, обдувая щёки Лебедяны, студил на них тёплые солёные ручейки, а на плечи ей опустились руки дружинницы Иволги:

– Не кручинься, госпожа. Скоро и радость придёт.

Чёрными собольими дугами гнулись брови Иволги, светлой лазурью сияли пронзительные, ясные очи, хищный вырез ноздрей точёного носа пленял нервным изяществом очертаний, а из-под шапки вились тугие русые кудри; смотрела она на княгиню до мурашек пристально, ласково. Хороша была кошка, да сердце Лебедяны навек принадлежало кареглазой мастерице золотых дел.

– Придёт, куда ж денется, – освободив вздохом стеснённую грудь, улыбнулась Лебедяна.

Не заставила себя долго ждать радость – всего два дня пролетели, как два лебединых крыла. Как всегда, чтобы не скучать, кошки-охранницы занимали себя делами: белокурая Бузинка выстругивала ножом игрушки для девочки – деревянных зверушек и птиц, кучерявая и темноволосая Денница плела корзинку, а Иволга отправилась за дровами. Злата, прильнув к плечу Бузинки, не сводила зачарованного взора с рождающегося из куска дерева медвежонка; из-под ножа сыпались золотистые стружки, а кошка рассказывала малышке:

– Медведь-берложник, лесной хозяин, всё ест. Рыбу ловит, гнёзда птичьи разоряет. Ягоду любит разную, орехи, грибы. Яблоки да груши лесные тоже уважает… Сперва падалицу съест с земли, потом к веткам тянется. Зверь умный: коли деревце тонкое и сломаться под ним может, он на него не полезет, а трясти будет, чтоб плоды наземь сыпались. Встанет на задние лапы, передними упрётся и трясёт. Лапища у него хоть и большая, да ловкая: ежели в дупле соты медовые отыщет, выковырнет так осторожно, что даже не поломает.