Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

И всё-таки она сделала этот шаг в холодящую бездну правды.

– Госпожа Седвейг… Я… Особа, к которой обращены эти строки – ты. Я осмелилась полюбить тебя не как матушку, не как покровительницу, а… – Слова казались грязными и уродливыми, и Гледлид морщилась, не в силах подобрать что-то пристойное.

Госпожа Седвейг с грустным вздохом закрыла глаза. Доверительно-нежным движением уткнувшись своим лбом в лоб девушки, она проговорила:

– Ты ещё совсем дитя, Гледлид. Всё, что я к тебе когда-либо испытывала и буду испытывать несмотря ни на что – это огромная родительская нежность. Ты – моя радость, моё счастье. А это… Это просто юношеская чувственность в тебе ищет выход. Всё пройдёт со временем. Давай так: ты ничего не говорила, я ничего не слышала. Всё хорошо.

С целомудренным поцелуем в лоб хозяйка дома отпустила Гледлид и уехала по делам.

В их отношениях как будто ничего не изменилось: госпожа Седвейг была по-прежнему ласкова, внимательна и щедра, но в горле Гледлид навсегда поселился горький и колючий ком. За годы учёбы она испробовала телесную близость с несколькими девушками, но глубоких чувств к ним не испытывала. В груди спотыкалось хромое, немощное сердце, неспособное испытывать ничего ослепительного, потрясающего, безумного и сладостного.

Её родное княжество Шемберра стало частью объединённого государства, возглавляемого владычицей Дамрад. Несколько лет спустя, получив учёную степень мастера изящной словесности, выпустив ещё два сборника стихов уже под своим именем и заняв преподавательскую должность в своём учебном заведении, Гледлид решила раздвинуть тёмный полог, за которым она похоронила своё прошлое.

Она отправилась в Церех одна, объяснив своей покровительнице, что ей необходимо побыть наедине с родными местами. Шагая по знакомым улицам, Гледлид дышала запахом свежевыпавшего снега и улыбалась. Она выжила. Её стихи обрели печатный облик. В конце Ореховой улицы по-прежнему стоял особняк госпожи Нармад, а его владелица прогуливалась в саду, облачённая в чёрный наряд и такого же цвета перчатки. Увидев Гледлид, она едва не лишилась чувств от радости.

– Дитя моё, я верила, что ты жива, – шептала она, вытирая бегущие по щекам слёзы. – А когда мне принесли вот это, я удостоверилась в этом окончательно.

С этими словами госпожа Нармад положила на колени Гледлид потрёпанный, зачитанный до дыр сборник под названием «Невысказанное» – тот самый, в который вошли работы из папки «Стихи отца».

– Твоего батюшки нет в живых, но кто-то выпустил книгу под его именем… Это могла быть только ты, – с залитой слезами счастья улыбкой молвила госпожа Нармад. – Я пыталась тебя разыскивать, но твой след оборвался в глубине земель Дамрад.

Это была тихая, грустновато-светлая встреча. От госпожи Нармад Гледлид узнала, что мать жива и здорова, но была отстранена от должности, а её место заняла ставленница Дамрад. Теперь Лильвана стала мелкой чиновницей и уже не могла жить на широкую ногу; Хорг остался при ней, а наложника Архида она отправила работать пекарем в хлебной лавке. Погостив у второй супруги отца несколько дней, Гледлид всё-таки решилась направить свои стопы в сторону родительского дома.

Падал снег, повисая на волосах и усыпая плечи искристыми блёстками, поскрипывал под шагами и касался щёк холодными поцелуями. Ворота открылись, едва она протянула руку к звонку.

– Добро пожаловать, госпожа Гледлид, – приветствовал её дом.

Внутри почти ничего не изменилось, даже привычные запахи сразу защекотали память и заставили сердце ёкнуть. Мать стояла посреди гостиной – вся олицетворённое ожидание; её спина осталась несгибаемо прямой, но рыжее пламя её волос поутихло, словно прихваченное с висков инеем. От зоркого глаза Гледлид не укрылись неприметные заплатки на локтях её служебного кафтана, который она, по-видимому, носила теперь и в качестве повседневного.

Звон молчания рассеялся от тихого голоса матери:

– Здравствуй, детка… Моё сердце умерло, когда ты не вернулась тогда с прочими пленными. Но теперь оно воскресло.

Расстояние между ними сократилось, и Гледлид почувствовала непривычно тёплое кольцо объятий. Сколько она себя помнила, от матери всегда веяло прохладой – этакая морозная волна духов катила перед нею. Сейчас от госпожи Лильваны не пахло ничем, кроме простого мыла и чуть засаленной ткани кафтана – того же самого, в котором она ходила десять лет назад.

– Все твои сёстры и братья живы и здоровы. Их выкупила из плена какая-то богатая чудачка…

– Я даже знаю, как эту чудачку зовут, – улыбнулась Гледлид. Давно зревшее в душе слово проклюнулось светлым ростком наружу: – Прости меня, матушка. Я заставила тебя пережить горе.

– Мне не за что тебя прощать, дорогая, – ответила Лильвана. – Что сделано, то сделано. Я просто рада, что ты здесь… Живая.

Умный дом уже вкатил столик со скромным угощением: поджаренным хлебом, маслом к нему, печеньем и двумя чашками с душистым травяным отваром. Матери и дочери предстоял долгий разговор – о многом.

***

Трёхлетняя Светолика тянулась к спелым черешенкам, и кормилица Бранка подняла девочку-кошку повыше. Вечерние лучи усталым золотом отягощали ресницы Берёзки, задумавшейся под сенью плодоносящих деревьев.

– Пойдём, кое-что покажу тебе, – шепнула стоявшая сзади Гледлид, наклоняясь к её ушку и прижимая ладонями хрупкие, но много вынесшие на себе плечи.

Они шагнули в проход и очутились во дворе нового дома навьи, построенного по белогорским обычаям, но отделанного снаружи светящимся камнем. Гуляя по саду, Берёзка с любопытством спросила:

– А почему тут столько свободного места? Можно ещё много чего посадить…

– Этот сад я вырастила сама – благодаря твоим урокам. – Гледлид завладела руками молодой колдуньи, пожимая её пальцы со зрелой, выношенной в сердце нежностью. – А место оставила, чтоб и ты могла тут хозяйничать и сажать всё, что тебе захочется. Тогда это будет уже НАШ сад.

Склонившись, она осторожно прильнула к задрожавшим губам Берёзки. Та в первый миг застыла, но не отпрянула, не оттолкнула навью. Её ресницы сомкнулись, а руки поднялись и легли на плечи Гледлид.

Тихий вечер догорал в кронах черешен. Смущённая Берёзка пыталась заставить коленопреклонённую Гледлид подняться, но та лишь крепко держала её руки в своих.

– Я солгала тебе, сказав, что никогда не умела любить. Я просто закрыла своё сердце для любви, но ты его растормошила, ворвалась в него светлым чудом… Я люблю тебя, Берёзка. И не встану, пока ты не ответишь мне. Ты согласна стать моей женой? Каков будет твой положительный ответ?

Сад зашелестел, наполненный звенящим смехом кудесницы.