Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

Настоящая же, отдав дочку супруге после очередного ночного кормления, устало обхватила голову руками и закрыла глаза.

– Не могу больше в себе это держать, – глухо промолвила она. – Ты должна кое-что знать, ладушка.

Любимые серые очи блеснули тревогой.

– Слушаю тебя, родная.

– Боюсь, то, что ты услышишь, может тебе не понравиться, – горько усмехнулась Мечислава. – Узнав это обо мне, ты более не захочешь называть меня ладой...

– Что бы это ни было – расскажи, облегчи душу. – Убаюкивая дочку, Беляна придвинулась к супруге ближе.

В этом тёплом единении не было места прошлому, но раз уж Мечислава заикнулась...

– Горлинка, до тебя я вела дурную, разгульную жизнь. Соблазняла девушек и покидала их без жалости и зазрения совести. Не раз меня государыня за мои «подвиги» отчитывала, а я всё не унималась. Последний мой загул был уже после того, как я нашла тебя, моя голубка. Ребёнком ты ещё была, а я ждала, когда моя невеста вырастет... И вот, на шестом году ожидания не удержалась, ударилась опять в свою гульбу. Ох и стыдила меня тогда государыня Лесияра... – Вспоминая выговор княгини, Мечислава вздохнула: былая горечь ожила, поднялась глухой стеной. – А потом мне ты приснилась. Сказала ты тогда: «Коли изменишь – умру я». Вот с тех пор и боюсь я... Боюсь тебя потерять, лада моя, а потому на других даже не гляжу.

Мечислава смолкла, переводя дух. Горечь стояла в горле, заливала сердце, затянула ночное небо беззвёздным пологом.

– Хорошо, что ты поведала о том, что мучит тебя, лада, – молвила Беляна. Даже тени укора не было в её ясных очах. – Что было – то прошло, к прошлому возврата нет. А потерять меня не бойся: как любила я тебя, так люблю и любить стану до конца своих дней.

– Это ещё не всё, горлинка моя мудрая. – Мечиславе хотелось прижать к себе свою сероглазую ладушку, стиснуть исступлённо, до стона, но она не смела этого сделать, пока не вся правда была досказана. – Есть у меня ещё дети, вне брака рождённые. Не растила я их, не воспитывала, только помощь высылала до совершеннолетия. Теперь уж выросли они... И вряд ли захотят знать меня. Не простят, не примут, не нужна я им уже. Не осмелюсь я никогда предстать перед ними, потому что горьким будет их ответ.

Мечислава закрыла глаза, страшась встретиться взглядом с супругой. Тёплая ладошка коснулась её щеки.

– Ладушка, ты не знаешь, каков будет их ответ, – вкрадчиво-ласково прозвучал голос Беляны. Как и во взоре, не было в нём укора и осуждения. – Ты его сама за них придумала, а настоящего выслушать не хочешь. Нелегко это, лада, но ты сама знаешь, что должна с дочками увидеться. Ежели этого не сделать, ты так и будешь мучиться в неизвестности. А вдруг не держат они на тебя обиды? Вдруг простили давно, а ты всё казнишься?

Всё ещё держа глаза зажмуренными, Мечислава отчаянно замотала головой.

– Нет, нет, горлинка... Не смогу я. Выше это моих сил. Боюсь я... Боюсь, что сердце не выдержит и разобьётся. Не смогу я посмотреть им в глаза, и не проси!

– Подумай над этим, лада, – мягко молвила Беляна. – Пока просто подумай... А уж когда созреет твоё решение – это от тебя будет зависеть.

Надолго задавила Мечислава в себе это душевное сокрушение, не решаясь поступить по совету супруги и встретиться с покинутыми ею старшими дочерьми. Всякий раз, прикладывая маленькую Градинку к груди, ощущала она отголосок глухой боли: так старый шрам к непогоде ноет – тупо, изнурительно, нудно. Градинка подрастала, окутанная любовью и заботой обеих родительниц; навёрстывая упущенное и исправляя былые ошибки, Мечислава вкладывалась в воспитание дочки, как могла. Преподавала она ей искусство охоты и владения оружием, с малых лет юная кошка бывала с родительницей на учениях войска, а на шестнадцатом году, достаточно окрепнув, вступила в дружину Мечиславы.

К тому времени, когда вещий меч Лесияры предрёк скорое начало большого кровопролития, у Мечиславы с Беляной подрастали ещё две дочки – белогорские девы. Верность своей сероглазой ладушке женщина-кошка хранила свято, да это было и нетрудно: навек затмила любимая супруга всех прочих прекрасных дев. Случалось Мечиславе на княжеском пиру заглядываться на красавиц – по старой привычке, но серые очи были рядом; стоило пальчику супруги погрозить – и тотчас девицы оказывались Мечиславой забыты. А когда окончательно стало ясно, что войне – быть, княжеская военачальница ощутила, что решение созрело.

Сердцем чуяла она: побоище грядёт – не чета прошлым. Каркало вороньё, хриплыми голосами звало беду великую, а разлетевшийся вдребезги вещий клинок княгини указал на Мёртвые топи. Что за напасть грозила миру из этих заброшенных земель? Старые предания рассказывали, что давным-давно там полегла рать несметная – то боги остановили страшнейшую сечу, в которой схлестнулись пять войск, пять народов. Похоронило воинов болото, так и остались они там лежать и хмарью пропитываться.

Каркали вороны, призывали погибель на головы многих славных кошек-дружинниц... Предстояло их любимым супругам остаться вдовами, а деткам – сиротами. Как знать, суждено ли Мечиславе выйти из грядущей битвы живой?..

Вот оттого-то и вскинула она голову, склонённую старым грузом вины. Всё ещё пощипывала сердце горечь, но дальше откладывать было некуда. Разыскала Мечислава обеих внебрачных дочерей; не испив сразу после рождения молока кошки, обе выросли белогорскими девами. Одна из них, по имени Малиновка, жила хорошо: в положенное время встретив суженую, она создала семью и уже растила двух дочерей. С нею у Мечиславы разговора не получилось. Вышло как раз то, чего она и боялась: сердце дочери было ожесточено против родительницы-кошки.

– Ступай прочь, госпожа, не матушка ты мне и никогда ею не была, – только и сказала Малиновка. – Или, быть может, ты долг с меня спросить пришла? Ту помощь, что ты высылала, пока я была маленькой, я верну тебе, дай только время.

– Ничего ты мне не должна, – молвила Мечислава. – На внучек поглядеть хотя бы позволишь?

– Прости, госпожа, но не заслужила ты права видеться с ними, – ответила дочь непримиримо.

Тяжко кровоточило сердце Мечиславы после этой встречи, долго она приходила в себя, молчала и хмурилась. Беляна с расспросами не лезла, просто была рядом и согревала супругу мудрым, ласковым, ненавязчивым теплом.

Кричало вороньё, торопило Мечиславу. Ещё не вполне оправившись после короткого, но горького разговора с Малиновкой, она собралась с духом и отправилась к другой дочери. Ныло сердце, обливалось тоскливым холодом: что сулила ей эта встреча? Ещё одну пощёчину и заслуженную отповедь или, быть может, всё же надежду на примирение?

В отличие от сестры, у Вл'aнешки жизнь не складывалась. Была она уже в зрелых для белогорской девы годах, но суженая так и не постучалась у её порога, и жила Вланешка в родительском доме старой девой – вековушей. Родительницу её – ту самую девушку, которую Мечислава когда-то оставила – взяла в супруги пожилая кошка-вдова. Взяла с ребёнком и воспитывала Вланешку, как родную. Прожили они двадцать лет, после чего вдова ушла в Тихую Рощу, а вскоре и мать Вланешки угасла – рано, не дожив положенного для белогорской девы века. Сейчас Вланешка жила в семье Залюбы – сводной сестры-кошки, дочери своей приёмной родительницы, и помогала им с супругой нянчить деток. Славилась она как рукодельница-вышивальщица с выдающимся даром: работами её вся семья была одета, да и не только семья. Хоть умение вышивать для каждой девы в Белых горах разумелось само собою, но, как водится, были среди них и заурядные рукодельницы, и мастерицы знаменитые – как солнца среди звёзд.

Тихая, замкнутая и кроткая, Вланешка была словно не от мира сего. Огромные и светлые, странные её очи ни на кого не смотрели прямо, избегала она встречаться взглядом даже с родными, а когда сидела, то покачивала немного туловищем из стороны в сторону. Залюба пыталась избавить её от этой привычки, придерживая за плечо, и Вланешка на какое-то время замирала, но потом снова принималась качаться.

– Она как дитя, – сказала Залюба Мечиславе. – Беспомощная, не справится одна, вот и не бросаем её. Не сложилась до сей поры у неё своя семья, да видно, теперь уж и не сложится... Но мастерица она великая, даже издалече к нам приходят, чтоб ей вышивку заказать.