Дохлая луна

Песнири

Всадник — мой соотчич. Белый конь топочет, До веселья охочий. Кто-то в деревне хохочет. Он лучезарней тел из солнц, В его глазах нам свято небо. Он благославляет дланью хлебы. О, гнед-буй-тур, гнед-буй-тур, красавец! Лети дорогой святой, Лети, мятежный небесавец, Хвостом маши, гнедо-золотой!

Леший

Изволь, представлю: гнед-буй-тур, Он будет радостный слуга. Устами белый балагур, Несет в высокие луга.

Песнири

Шею овьет рука княжны, К лицу прильнет княжна младая, Ей слуги мощные нужны, Над всем живущие владая. Ты полетишь под облаками. Где ветры облачные рвут, И ты опустишься, как камень, Где жив могучий Вейдавут.

Древяница

Я дщерь, любимая в лесу, Тебе бессмертие несу. Возьми его, венка как бремя. Конца не знающее время. Сквозь листья строгий взор сквозя, Ты будешь нежная стезя.

VII

Их провожает старая Табити, Прошамка(в): Берегитесь! Здесь бродит около . . . . . Они восходят на утес, Ждать часа, когда туч сизари, Златом озарены зари, Час возвестят святой поры Восхода солнца из-за горы, В лучах блаженственной игры. Чернь смотрит жадно чудеса. Они поднялись в небеса. — А я? — Промолвил жалобно Хаим. Они летели, смех тая. Им было весело двоим. Какое дело мощной радости До обезумевших старикашек. До блох и мух, и всякой гадости: Козявок, тли, червя, букашек? Среди толпы, взиравшей жадно На них, летевших в высоту, Хан едет хмурый, беспощадно Коня терзая красоту. И вдруг, — сосед, направо глянь-ка, — Он вынул из кармана склянку И в рот поспешно — бух! О чудо: коня не стало и седока, их двух. А вместо них, в синей косоворотке, С смеющейся бородкой, Стоял еврейчик. Широкий пояс. Он говорил о чем-то оживленно, беспокоясь, И, рукоплескания стяжав, Желания благие поведав соседственных держав . . . . . . . . . . . . . . . Упомянув, пошел куда-то. Его провожая, вышел друг брадатый. Хан был утешенный в проторях и потерях И весело захлопнув двери. Пронзая с свистом тихим выси, Касаясь головой златистой тучки, Летит, сидя на хребте рыси, внучка Малуши, (дочь) Владимира, Старинных не стирая черт, Сквозь зорю шевелился черт. Он ей умильно строил рожи, Чернявых не скрывая рожек. И с отвращеньем в речи звонко За хвостик вышвырнула гаденка. Послушен, точен оборотень Людмилы воли поворотам. Сидит, надувши губки, Княжна в собольей шубке. Уж воздух холоден, как лед, Но дальше мчит их самолет. Далеко внизу варили пиво, Звонко пропел в деревне пивень. Пахло солодом. И думает Людмила: Прощайте, девушки, поющие в Киеве. О, веселые какие вы… Вы пели: Сени мои, сени. И ваши души были весенни. — Стало холодно За гриву густую зверя Впилась, веря, Ручки туже. Они слегка синели. И чтоб спастись от стужи Морозной выси, Из рыси Он стал медведем. Она ему: «Куда мы едем?» Он отвернулся и в ветер бурк: Мы едем в Петербург Летят в слое ледяной стужи. О доле милом дева тужит. К холоду нежна Скукожилась княжна. «Напрасно черного петушонка Стрибогу в жертву не дала. Могла бы сообразить, девчонка, Что здесь ни печки, ни кола» И вот летят к земле турманом, Туда, где золотом Исакий манит, И прямо сверху, от солнечного лучбища Они летят в дом женского всеучбища. С осанкой важной, величива, Она осматривает (всех окружающих забава) Во-первых: помещение, Воздух, Освещение, И все, что город умный создал. И заключает: Я б задохнулась, Лиса лесная в силке, В сем прескучном уголке. Но что вы делаете? «Мы учимся!» Согласно девы отвечали «Стремимся к лучшему» «Вы учитесь. Чему?» Ее глаза блистали Лучами гнева вначале. Приятно, весело в лесу Создать первичную красу. Над вами (ж) веет Навь [1] сугроб

1

Навь — олицетворение смерти.

Училицы

Она права! Она права! В ее словах есть рокот бури. К венцу зеленые права, Бежим, где зелены поля, Себя свободными узнав, Свои учебники паля! Мы учителей дрожим: в них Навь. О, солнце там, о, солнце тут! — Их два! — Их два! В нас крылья радости растут Едва, едва! Мы оденем, оденемся в зелень, Побежим в голубые луга, Где пролиться на землю грозе лень, Нас покинет училищ туга. И прострим мы зеленую вайю [2] в высоту, И восславим, священные, ваю [3] красоту. Приятно в нежити дубравной Себя сознать средь равных равной. Приятно общность знать племен, Потерян в толпе древяниц, И перед не имеющим имен, Благоговея, падать ниц. Но что приятного, ответьте, О девушки младые, — Вот стены каменные эти И преподаватели глухие? Их лысины сияют, Как бурей сломанные древа, А из-под их слов о красоте зияют За деньги нанятые чрева. В зубах блистают зерна злата, Сердца налила жидким ртуть. Они над ужасом заплата, Они смехучей смерти суть. Вапно покрыло лавки, стол. На славу вапнен желтый гроб. Я вас спасти от смерти сол.

2

вайя — ветка

3

ваю — род. п. 2 ч. от «вы»

Училицы

Слава. Слава тебе, поборовшей века, Нам принесшей заветы Владимира! Наша цель, наша цель далека, Мы тобою пойдем предводимые!

Бегущие с огнями

О гей-э, гей-э, гей-э! Загорайтесь буйно, светы, Зажигайте дом учин [4] . Смолы, лейтесь с веток, Шире, выше свет лучин! Вон учителя бегут толпой, С обезумелыми телами И с тоскою на лицах тупой, Бурно плещимы жара лозами. Сюда, сюда несите книги, Слагайте радостный костер. Они — свирепые вериги, Тела терзавшие сестер. Вон, златовея медным шлемом, Пожарных мчится гордый стан. Девы, гинем мы И раним раной древних ран. Сюда, училицы младые, В союз с священными огнями, Чтоб струи хлябей золотые От нас чужие не отняли. Слагайте черных трупов прелесть, В глазницах черный круглый череп, И сгнившую учебночелюсть, И образцы черев, И мяс зеленых древлемерзость, И давних трупов навину [5] . В этом во всем была давно когда-то дерзость, Когда пахали новину. Челпанов, Чиж, Ключевский, Каутский, Бебель, Габричевский, Зернов, Пассек — все горите! Огней словами — говорите! И огнеоко любири Приносят древние свирели… При воплях: «жизни сок бери!» Костры багряны догорели…

4

Учиться — ученье.

5

Навина — владения смерти.

Черный любирь

Я смеярышня смехочеств Смехистелинно беру Нераскаянных хохочеств Кинь злооку — губирю Пусть гопочичь, пусть хохотчичь Гопо гоп гопопей Словом дивных застрекочет Нас сердцами закипей В этих глазках ведь глазищем Ты мотри, мотри за горкой Подымается луна! У смешливого Егорки Есть звенящие звена. Милари зовут так сладко Потужить за лесом совкой Ай! Ах на той горке Есть цветочек куманка заманка.

«Я нахожу, что очаровательная погода…»

Я нахожу, что очаровательная погода, И я прошу милую ручку Изящно переставить ударение, Чтобы было так: смерть с кузовком идет по года. Вон там на дорожке белый встал и стоитвиденнега! Вечер ли? Дерево ль? Прихоть моя? Ах, позвольте мне это слово в виде неги! К нему я подхожу с шагом изящным и отменным. И, кланяясь, зову: если вы не отрицаете значения любви чар, То я зову вас на вечер. Там будут барышни и панны, А стаканы в руках будут пенны. Ловя руками тучку, Ветер получает удар ея, и не я, А согласно махнувшие в глазах светляки Мне говорят, что сношенья с загробным миром легки.

Владимир Маяковский

Исчерпывающая картина весны

Лис — Точки После Точки Строчек Лис — Точки.

От усталости

Земля дай исцелую твою лысеющую голову Лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот Дымом волос над пожарами глаз из олова Дай обовью я впалые груди болот Ты нас двое ораненных загнанных ланями Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней Дым из-за дома догонит нас длинными дланями Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней Сестра в богадельнях идущих веков Может быть, мать мне сыщется Бросил я ей окровавленный песнями рог Квакая, скачет по полю канава зеленая сыщица Нас заневолить веревками грязных дорог.

Любовь

Девушка пугливо куталась в болото, Ширились зловеще лягушечьи мотивы, В рельсах колебался рыжеватый кто-то, И укорно в буклях проходили локомотивы. В облачные пары сквозь солнечный угар Врезалось бешенство ветряной мазурки, И вот я — озноенный июльский тротуар — А женщина поцелуи кидает как окурки Бросьте города глупые люди Идите голые лить на солнцепеке Пьяные вина в меха-груди Дождь поцелуи в угли-щеки

Мы

Ле — Зем Зем — Ле Выколоть бельма пустынь На губах каналов дредноутов улыбки поймать. Стынь злоба На костер разожженных созвездий взвесть Не позволю мою одичавшую дряхлую мать. Дорога Рог Ада Пьяни грузовозов храпы! Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь Перья линяющих бросим любимым на шляпы, Будем хвосты на боа обрубать у комет ковыляющих в ширь

«По эхам города проносят шумы…»

По эхам города проносят шумы На топоте подошв и на громах колес, А люди и лошади это только грумы, Следящие линии убегающих кос. Проносят девоньки крохотные шумики. Ящики гула пронесет грузовоз. Рысак прошуршит в сетчатой тунике. Трамвай расплещет перекаты гроз. Все на площадь сквозь туннели пассажей Плывут каналами перекрещенных дум, Где мордой перекошенный размалеванный сажей На царство базаров коронован — шум