Доизвинялся

Я прочесывал пачкающиеся типографской краской страницы таких обязательных музыкальных изданий, как «Новый музыкальный экспресс» и «Мелоди мейкер», выискивая крупицы сведений о гастрономических авантюрах рок-звезд. Сплетен про омары и шампанское было недостаточно. На них кто угодно может швырять деньги. Такие лжеделикатесы – пустая победа наличных денег над невежеством. Я выкапывал те маловероятные личности, которые понимали важность услад желудка, а найти их оказалось непросто, хотя временами и такие встречались. Например, из одного интервью в «НМЭ» я узнал, что Дэвид Боуи любит расслабиться, читая итальянские поваренные книги, и что он сам готовит собственную пасту из эксклюзивной марки муки твердой пшеницы, которую ему привозят самолетом из одного магазинчика в Болонье туда, куда забросят его гастроли или прихоть. Это была счастливая случайность, ведь, по общему мнению, Боуи недавно заново обрел второе дыхание после выхода своего альбома «Летс Дэнс». Говорить, что ты фанат Боуи, стало модно; но я решил, что еще круче, если фэнство основано на неизвестных гастрономических фактах Боуи («Ну да, на самом деле он сам готовит собственные тортеллини [34] с дичью и белыми грибами. Он просто чудеса творит с машинкой для изготовления лапши и макарон». Еще я выяснил, что Дейв Гилмур из «Пинк Флойд» владеет внушительной коллекцией вин, – приятная новость, потому что «Стена» оставалась обязательным альбомом для коллекционирования.

34

макаронные изделия в форме кольца с начинкой. – Примеч. пер.

Прочие привязанности поддерживать было непросто. Долгое время я был большим поклонником «Роллинг стоунз», а вот это даже в середине восьмидесятых было своего рода снобистским ретро-шиком. Мой интерес основывался на интервью Мика Джаггера в «Мелоди мейкер», где он сообщил, что собирает коллекцию хороших портвейнов и хересов. Однако позднее я обнаружил, что покупает он их лишь как капиталовложение для подрастающих детей. После такого я уже никак не мог убедить себя им увлекаться. Я продал все его альбомы и сорвал со стен постеры. И просто немыслимо было утверждать, что тебе нравится Крис де Бург, сколько бы ящиков Бордо Первого Крю он ни натаскал в подвалы своего ирландского замка. «Дама в Красном» – преступление против музыки, и никакими бочками «Шато Марго» его не загладить.

Со временем я, конечно, начал понимать, что некоторые композиции хороши вне зависимости от диеты музыканта, их сочинившего. Почему-то я сомневаюсь, что «Клэш» так уж хорошо питались перед тем, как записали «Лондон зовет». Это голодный альбом, подстегиваемый сосанием в желудке. Более того, я осознал, что до ухода на покой большинство рок-звезд недоедали и потому в шеф-поваре не нуждались, а их замысловатые заказы блюд за кулисами – лишь одно из правил в бесконечных играх шоу-бизнеса, которые так или иначе всегда ведутся и потому никакого отношения к аппетиту не имеют.

Однако с фантазиями о рок-звездах я так и не расстался. Они все еще проигрывались в воображаемом кинотеатре, где в дальнем закоулке моего мозга всегда крутится какое-нибудь кино. Но иногда, пусть даже на одно мгновение, таким фантазиям выпадает шанс обратиться в реальность. Принесенное Дженни письмо предвещало, что как раз такое мгновение вот-вот наступит.

– «Ю-Ту» хотят, чтобы я вышел с ними на сцену?

– Это честь, о которой мечтают все государственные деятели международного уровня.

Я не верил своим ушам.

– Сам Боно попросил, чтобы я поднялся с ним на сцену?

– Тут так говорится. Я связалась с его людьми. По предварительным прикидкам, Джимми Картер выйдет с ними в Детройте, а Боб Гелдоф сыграет в одном отделении на нью-йоркском концерте. Тебе они предлагают Филадельфию.

– Скажи им «да»!

Фрэнки и Алекса это не порадовало.

– Соображения безопасности…

– Фрэнки, с ними выступает бывший президент Соединенных Штатов.

– Но мы получили весьма серьезные угрозы в ваш адрес.

– Нет. Мы получили одно письмо от душевнобольного, у которого только половина положенного набора хромосом и которого невинности лишила собственная сестра.

– Наша работа – обеспечивать вашу безопасность, сэр.

Вмешалась Дженни:

– Мальчики, Марк примет это приглашение. Позаботьтесь об остальном.

Дженни понимала: Боно не отказывают.

Душным вечером конца лета, когда в воздухе сладко пахло бензином и гарью, мы караваном многодверных лимузинов направились по перегретым, малоэтажным улицам южной Филадельфии на Стадион ветеранов. Когда мы прибыли на место, группа уже вышла на сцену (единственная уступка опасениям мальчиков), и из недр здания доносились рык и грохот басов. Поверх басов волной накатывал несмолкающий рев, точно могучий ветер несся через бескрайний лес. Этот шум издавали семьдесят пять тысяч человек, собравшихся в одном месте по одной причине. Все в этом стадионе было монументальным: высоченные закопченные стены огромных коридоров, по которым меня вели (каждый был настолько широк, что по нему мог проехать грузовик с прицепом), гигантские, укрытые в тенях пандусы и вентиляционные шахты, бесконечные мотки и линии прикрепленных промышленным скотчем кабелей и сокрушительный звук, который по мере того, как мы приближались к его источнику, не столько становился громче, сколько тянулся к нам, чтобы нас поглотить.

Когда за кулисами я подошел к краю сцены, точно прорвало плотину: раздался кристально чистый звук, в котором слились гитарные переборы и грохот ударных, басовые рифы и рев толпы. «Ю-Ту» заканчивали композицию «Внимание, детка», которую я к моему стыду едва узнал. На последних аккордах Боно совершил осторожный проход, пятясь по сцене, как это делают рок-звезды: чтобы не споткнуться о кабель, каблуки сапог поднимаются высоко, как копыта у выезженных для соревнований лошадей. Он глянул в мою сторону за кулисы и кивнул, его глаза прятались за гротескным сценическим макияжем. Большего ободрения не требовалось. Он держал зал привычно и уверенно, и скоро (говорил его кивок) то же сделаю и я. Я услышал, как он представляет меня в простых изящных фразах, называет «совестью планеты», от чего я зарделся, и… Поехали… Мое время. Он протянул мне микрофон и, обняв меня за плечи (на самом деле он совсем небольшого роста), повел по спуску, ведущему глубоко в переполненный зал.

– Встречайте, дамы и господа. Верховный Извиняющийся Соединенных Штатов.

На Филадельфию спускалась ночь. Помню глубокое, ясное ультрамариновое небо, фейерверки прожекторов и эпилептические вспышки камер, прокатывающиеся по прибойным волнам лиц. Признаюсь, на несколько секунд я замер, мои ноги словно вросли в клин сцены, я смотрел на человеческую массу, тянущуюся во все стороны, сколько хватает глаз. Наконец я открыл рот и, выкрутив микрофон так, что испугался, не исказит ли он звук, сказал то единственное, что хотел от меня услышать каждый на этом стадионе:

– Извините.

В ответ на меня накатил и отдался во мне эхом рев:

– И НАС ТОЖЕ ПРОСТИТЕ!

Это было поистине оглушительное мгновение.

Потом была пресс-конференция, которую устроили в жутковатой подвальной комнате отдыха, где обычное стадо репортеров задало обычный набор вопросов о том, что я чувствую. Этого только следовало ожидать. В конце концов, я же теперь выразитель эмоций, я – кронпринц искренности, верховный жрец сострадания.

– Мистер Бассет, что вы почувствовали?

– Море тепла, Дженис.

– Реакция вас удивила, Марк?

– Майк, я не устаю удивляться. С тех пор, как взялся за эту работу, меня каждый день ждут все новые сюрпризы.

– Вы хотите сказать, что подобной реакции не ожидали?

– Что вам сказать, Дик? Я никогда раньше не был на сцене с «Ю-Ту». Я понятия не имел, чего ждать.

– Как ваши старые друзья в Лондоне отреагировали на интерес к вам всего мира?

Солидный и округлый английский акцент среди американского говора сбил меня с толку. Я поискал, откуда раздался голос. Увидел густые черные волосы. Увидел яркую помаду. Увидел знакомое сочетание черного и серого в одежде.

Я изумленно уставился на нее:

– Линн? Что, черт побери, ты тут делаешь?

Мы вместе пошли в гримерную, которую мне отвели, и там я налил ей стакан вина, выбрав бутылку из выставленной на столе огромной батареи. Она оглядела загроможденный стол.

– Ты ожидаешь уйму народу?

– Нет. Честно говоря, никого. Мне всегда столько ставят, куда бы я ни поехал. Может, меня считают алкоголиком. Даже неловко.

– Но не настолько неловко.

– Нет, наверное, не настолько. Понемногу привыкаю. – Мы смотрели на бутылки. Я сказал: – Ну и зачем ты тут?