Доказательство
Шрифт:
— Вы правы, профессор, хотя сон — вопрос почти не филологический. Помогите-ка.
Вольского оттащили в соседнюю комнатку и уложили на тахту. Володька даже не пытался выкарабкаться из дремы, осмотреться или сопротивляться, просто провалился в темный и будто бы влажный сон. Он брел по пустынным улицам города, большого и раскаленного жарой. Никого и ничего вокруг, ни звука, кроме боя сердца, ни одного знакомого места, но ощущения потерянности не было, только цель — синий двухэтажный дом, зажатый в асфальт. Там должно выясниться всё. Что «всё», Володька не знал, не понимал, не спрашивал себя, просто шел по улицам, углубляясь в утробу городских кварталов. «Таверна» появилась неожиданно, будто вынырнула из грязного переулка совершенно не там, где должна находиться. Вольский остановился: из окна второго этажа, отчаянно хохоча, высунулся Геометр, размахивающий чайником на манер дирижерской палочки.
Профессор что-то доказывал Китайцу, не поднимая голоса выше громкого шепота. Мальчик спросонья никак не мог разобрать слов. В голове его после сна несколько прояснилось, однако видений он вспомнить не мог, да и не пытался. Желудок сворачивало от голода. Он поднялся и приоткрыл дверь.
— Ты просто не понимаешь, что твой план почти не имеет шансов.
— А отсутствие твоего плана-с прибавляет нам шансов существенно.
— Нужно все еще раз обдумать.
— Нет у нас времени думать, сам сколько раз изволил сказать-с.
— Нет.
— Значит, будем действовать.
— И да поможет нам…
— Утка! — Китаец вскочил со стула, заметив проснувшегося Володьку: — Как ты смотришь, мальчик-с, на то, что на ужин у нас будет утка?
Глава восьмая. Кристаллическая
«Таверна» снова ожила. Ёл шумно переводил дух, вновь развернув свой чертеж. Он глядел на пересечение линий рассеянно и грустно. Пес стоял у двери, задумчиво наблюдая за калекой. Время от времени его правая рука доведенным до автоматизма движением опускалась в карман, секунду пальцы пытались ухватить циркуль, но не находили. В этот момент он, словно обжегшись, выдергивал ладонь из складок ткани и озадаченно моргал.
Оба молчали. Ожидали ли они застать мальчика здесь? Это было бы слишком просто. Но именно сюда они торопились, испытывая совершенно неоправданную надежду. Оказавшись под крышей дома N 39, преследователи разочарованно вздохнули. И замолчали. В дороге они перебрасывались редкими фразами, но теперь слова казались лишними. Каким образом искать беглецов в Теневой, не уступавшей размерами огромному городу и, кроме того, хранящей тысячи закоулков, укрытых тайной этого места, ни один из них не мог понять. Без циркуля такие поиски могли растянуться на долгие дни.
— Куда запропастился Ман? — Пёс первым нарушил тишину.
— Я так и не понял, когда он отстал. Сказал, что должен с кем-то поговорить…
— Это я слышал, — Пёс задумался, почесал кончик носа, прищурился. — Уж не вызвали ли они его?
— Да ну! Как догадаются, что с циркулем делать?
— Эта душа не так проста. Всё это не так просто, старик. Ты не понял еще? Что-то с этой душой не так, необычная, больно самостоятельная. Сам подумай, какой выкрутас выкинула. Думаю, что и парень не сам додумался бежать — это всё она.
Ёл рассеяно пожал плечами, почти утыкаясь носом в свой чертеж, ему вовсе не хотелось размышлять об этой душе. Если бы всё прошло нормально, то он был бы уже дома, а не здесь. Кто виноват в случившемся? Геометр, душа Володьки, обстоятельства? Какая теперь разница?
Пёс же задумался. Он вообще больше думал, чем разговаривал. Каждая фраза давалась ему с трудом, будто слова не желали соединяться в предложения. Он мог говорить долго, обстоятельно, язвить и завуалировано высмеивать, но не делал этого потому лишь, что не интересно и лень. Ему гораздо больше нравилось размеренное скольжение циркуля, ровный ход времени и долгие рассказы Геометра о математике. В свое время, еще до того, как Гончий получил столь не любимое им прозвище, он изучал физику, энергетические потоки, взаимодействия крошечных частиц, создающих Вселенную, — атомов. Сейчас он почти не вспоминал о них, но когда-то эти крохи составляли всю его жизнь. И четкая структура всего сущего завораживала его. Как завораживало и хитрое сплетение генома его болезни, медленно убивающее начинающего физика. В тот момент он не задумывался ни о чем, кроме идеальной конструкции, разъедающей неидеальное тело, — и писал. Писал ту научную работу, которую от него ждали. Не скулил, не тиранил, не умирал, но сгорал медленно, продолжая дело, начатое до него и продолженное уже не им. Только когда тело пронзал новый спазм боли, он отрывался от измерений, долго смотрел на стену и рассуждал о том, что производимые им вычисления помогут многим, а сам он может и подождать… Еще немного подождать.
Однажды он уснул — и проснулся в совершенно незнакомом ему мире, лежа на кушетке в комнате со сводчатым потолком. Над ним
склонялся темноволосый мужчина и придирчиво осматривал физика:— Ну-с, друг мой, как вам поживается? — упор был сделан на последнее слово, а мягкий голос убаюкивал и успокаивал мгновенно.
— Спасибо, пока… — физик недоуменно моргал, пытаясь приподняться на локтях, но оказался тут же уложенным обратно и заботливо накрытым пледом.
— Не «пока», друг мой, а «уже». Вам, чтобы сразу всё встало на места, уже не надо думать о «пока», — незнакомец гаденько хихикнул и тут же протянул чашку чая. — Ну, вы меня понимаете, мы же с вами натуры в некотором смысле родственные. Точные науки уважаем. Уважаем ведь?
— Уважаем, — физик растерялся. Он никак не мог понять, где же находится, и кто этот человек, произносящий слова с такой несусветной скоростью, однако чашку чая принял. Пить лежа было крайне неудобно, поэтому молодой человек только разместил блюдце на животе, впился в тонкий фарфор пальцами и выжидательно уставился на человека напротив. Страха нет, только удивление и ожидание — будто физик так давно знал об этой встрече, что уже перестал к ней готовиться, напрочь забыл о ней, а она случилась в самый неподходящий момент.
— Исходя из этого вашего постулата, я делаю вывод, что трижды вам объяснять ничего не придется, — между тем продолжал неизвестный, — атомы, знаете ли, а-то-мы. Атомы располагают к тому, чтобы все понимать с первого раза. Я так полагаю, что мы общий язык найдем. Ведь найдем? Мы не можем не найти! Мы же математики! И не какие-нибудь там, а с большой буквы! Ах, да! Я Геометр. — физик понял, что в глазах говорящего само слово «геометр» уже подтверждало большую букву «м» в «математиках».
Цепкая память Пса почти дословно сохранила повествование Геометра о Теневой, судьбах и чертежах. Даже выражение лица своего нового учителя в те часы Пес мог бы вспомнить без каких-либо усилий. Молодой человек на лету схватывал основы, но когда Геометр объяснил ему круг задач, стоящих перед Хранителем душ, Пес наотрез отказался. Ему казалось, что его знаний недостаточно для такого рода поручений: кто он такой, чтобы блюсти баланс едва ли не наравне с Геометром? Гончий отлично уловил саму суть существования этого места — баланс. Он прекрасно понимал, чего может стоить нарушение меры: его наука слишком точна и не терпит упущений. Как можно охватить всё то, о чем говорил математик, простому человеку? Простому ли?.. Тут физик задумался, впервые задумался о себе самом, как о мыслящей, творящей единице. Ведь не случайно он оказался здесь, не просто так именно ему доверено звание Хранителя. На каждый довод приходилось несколько «но», и молодой человек продолжал отказываться. Однако едва не взбесившийся от такой неуверенности Геометр вылил столько словес о важности физики и физиков для всего сущего, что Пес постепенно утвердился в мысли, что всё может получиться.
— Слушай, а как ты с ними управляешься?
Пёс вздрогнул, голос Ёла выдернул его из размышлений.
— С кем?
— С душами, — Ёл наконец оторвался от своей бумажки и посмотрел на Хранителя.
— Как? — молодой человек задумался на несколько секунд. — Всё не так сложно, как может показаться. Техника, да и только. Другое дело, что все они требуют понимания, снисхождения, интереса к себе. Самостоятельные слишком, а всё как дети.
— А ты? — калека спрашивал осторожно. Его немного смущала такая разговорчивость обыкновенно молчаливого Пса. Он был опасен: Ёл понял это как только впервые увидел темный взгляд и прямую напряженную линию губ. Мужчина съеживался всякий раз, когда Хранитель появлялся поблизости. Сейчас рядом нет Мана, который обычно легко сворачивал силу Пса на себя, а Ёл пронзительно ощущал одиночество и безнадежность, хватаясь за разговор с Гончим, чтобы хоть как-то смягчить нахлынувшие эмоции.
— А что я? Послушаю, покиваю, иной раз и помогу: бывшим родственникам передать что-нибудь, о новом теле позаботиться, график с Геометром прояснить…
— А бунтующие?
— С теми и разговор короткий. Если Ману не удается утихомирить, то циркуль в дело идет. — калеке вовсе не хотелось знать, что происходит с душой, если «циркуль идет в дело», а вот Пёс говорил обо всем так, словно рассуждал о походе за грибами или покупке нового пиджака. Лишь сначала он пугался обязанностей, старался не применять силу, но затем осознание собственных возможностей раскрылось перед ним. Гончий спокойно смотрел на бунтующих, ловко справлялся с неуравновешенными, иногда даже улыбался по вечерам. — А если Там что не нравится, человека в сон, а душу на ковер. Пусть с Геометром объясняется. Мое дело маленькое — доставить, но если что серьезное, то это не ко мне, к нему. Ответственность — дело хлопотное, Геометр это любит, а я — нет.