Доктор Лерн, полубог

А между тем, это странное распоряжение: «Приезжай один, предупредив о своем приезде», дважды подчеркнутое моим дядей Лерном в своем письме, сначала не произвело на меня особенного впечатления. Но теперь, когда, подчинившись этому распоряжению, я мчался, совершенно один и предупредив заранее о своем приезде, в замок Фонваль, непонятный приказ преследовал меня, не давая мне покоя. Мои глаза видели эти слова повсюду, я слышал их во всех раздававшихся вокруг меня шумах, несмотря на все усилия прогнать их. Нужно ли было прочесть название деревушки, мои глаза читали: «Приезжай один», пение птиц звучало в моих ушах, как: «Предупреди». А мотор без устали, доводя меня до остервенения, повторял тысячи и тысячи раз: «О-дин, о-дин, о-дин, при-ез-жай, при-ез-жай, при-ез-жай, пре-ду-пре-ди, пре-ду-пре-ди»… Тогда я начинал мучить себя вопросами, почему мне отдан такой приказ и, не будучи в состоянии найти причины, страстно стремился приехать поскорей, чтобы раскрыть эту тайну, не столько из любопытства получить, вероятно, банальный ответ, сколько, чтобы отделаться от преследовавшей меня навязчивой фразы.

К счастью, я приближался к своей цели, и местность становилась мне все более знакомой. Воспоминания детства овладевали моей душой и с успехом боролись в моем мозгу с мучившей меня мыслью.

Нантель — многолюдный и полный сутолоки город — задержал меня немного, но, как только я выехал из пригорода, я увидел, наконец, вдали покрытые облаками арденнские вершины.

Наступал вечер. Желая добраться до своей цели до наступления ночи, я пустил автомобиль с предельною скоростью; он задрожал, захрипел, и дорога пролетала под ним с головокружительной быстротой, — мне казалось, что дорога наматывается на автомобиль, как нитки на катушку. Ветер свистит и гудит, как буря, туча комаров попадает мне в лицо, как заряд дроби, по стеклам очков барабанит ряд мелких предметов. Солнце у меня теперь справа, почти на самом горизонте. Дорога, то опускаясь, то подымаясь, принуждает его несколько раз заходить и взойти для меня. Наконец, оно совсем скрылось. Я мчусь в сумерках с такой быстротой, на которую способна моя милая машина — и, полагаю, вряд ли другая могла бы ее перегнать. При таком ходе, горы не далее получаса езды. Смутные очертания их проясняются и принимают зеленоватый оттенок, цвет покрывающих их лесов, — мое сердце хочет выпрыгнуть от радости. Ведь пятнадцать лет, целых пятнадцать лет я не видал моего милого леса, старого, верного друга моего детства.

Замок находится здесь же, в тени леса, на дне громадной котловины. Я ее помню совершенно отчетливо и даже различаю, где она — темнеющее пятно выделяет ее. Надо сознаться, что это довольно странный овраг. Моя покойная тетя Лидивина Лерн, влюбленная в старинные легенды, уверяла, что этот овраг образовался от удара гигантским каблуком Сатаны, разозлившегося на какую-то неудачу. Но многие оспаривают это объяснение. Во всяком случае, легенда недурно характеризует место: представьте себе громадное круглое углубление с совершенно отвесными краями, с одним только выходом — широкой просекой, выходящей в поле. Другими словами — равнина, входящая в гору в виде земляного залива, образует в ней тупик; остроконечные края этого амфитеатра тем выше, чем дальше котловина входит в гору. Так что можно подъехать к самому замку по совершенно ровной дороге, ни разу не встретив ни малейшего подъема, хотя котловина и врезывается почти в самую глубь горы. Парк находится в самой глубине котловины, а утесы служат ей стенами, за исключением ущелья, через которое проникают к замку. В этом месте выстроена стена, в которую вделаны ворота. За ней идет длинная, совершенно прямая, липовая аллея. Через несколько минут я выеду на эту аллею… и немного времени спустя, я узнаю, наконец, почему никто не должен сопровождать меня в Фонваль. «Приезжай один, предупредив о своем приезде». К чему эти предосторожности?

Терпение. Массивные горы все ближе. При той быстроте, с какой я мчусь, кажется, точно они все время в движении: вершины гор то исчезают, то снова выплывают, величественно подымаясь, как громадные волны, и зрелище постоянно меняет свой вид, напоминая громадное море.

За поворотом показывается село. Оно мне знакомо с давних пор.

В былые времена на станции в этом селе меня с матушкой каждый год в августе ожидал дядюшкин шарабан, запряженный лошадкой Бириби. Отсюда нас везли в замок… Привет, привет тебе, Грей-л’Аббей! До Фонваля всего три километра. Я нашел бы дорогу с завязанными глазами. И вот дорога, прямая, как стрела; скоро она углубится в тень деревьев и перейдет в аллею…

Почти ночь. Какой-то крестьянин кричит мне что-то… должно быть, ругательства. Я привык к этому. Моя сирена отвечает ему своим угрожающим и болезненным ревом.

Вот и лес. Ах, какой дивный воздух! Он напоен ароматом былых расставаний. Разве воспоминания могут пахнуть чем-нибудь другим, а не лесом?.. Очаровательно… Как мне хочется продолжить этот праздник обоняния.

Я замедляю ход, и автомобиль потихоньку подвигается вперед. Шум мотора превращается в шепот. Справа и слева начинаются стены широкого въезда, постепенно повышаясь. Если бы было светлее, я мог бы увидеть замок в глубине аллеи. Ого! В чем дело?..

Я чуть не опрокинулся: против моего ожидания, на дороге оказался поворот.

Я поехал еще медленнее.

Немного спустя, опять поворот, потом опять…

Я остановился.

Звезды высыпали и мерцали на потемневшем небе, как светляки. При свете весенней ночи мне удалось разглядеть над собой гребни утесов, направление которых меня удивило. Я хотел вернуться и открыл за собой разветвление дороги, которого не заметил на пути туда… Поехав направо, я встретил новое разветвление, — точно решал логарифмическую задачу; оттуда я поехал по направлению к замку, ориентируясь по утесам, но попал снова на перекресток. Куда же девалась прямая аллея?.. Это неожиданное приключение поставило меня в тупик.

Я зажег фонари и долго разглядывал при их свете окружавшую меня местность, но не мог разобраться и найти дорогу: столько аллей выходило на эту площадку, да, кроме того, многие из них кончались тупиками. Мне показалось, что я возвращаюсь все к одной и той же березе и что вышина стен не меняется. По-видимому, я попал в настоящий лабиринт и ни на шаг не подвигался вперед. Может быть, крестьянин, окликнувший меня в Грей, пытался меня предупредить об этом? Весьма возможно. Но все же, рассчитывая на случай и чувствуя укол самолюбию, я продолжал исследование. Трижды я выехал на тот же перекресток, к той же самой березе с трех разных аллей.

Я хотел позвать на помощь. К сожалению, сирена испортилась, а рожка у меня не было. Кричать же не имело смысла, потому что я был на слишком далеком расстоянии как от Грей-л'Аббей, так и от Фонвалевского замка.

Я стал волноваться: а вдруг у меня не хватит бензина?.. Я остановился на площадке и проверил резервуар. Он был почти пуст. К чему истощать остаток без толку? В конце концов, пожалуй, легче будет добраться до замка пешком, идя через лес… Я пошел напрямик, но решетка, скрытая кустарником, помешала мне пройти.

По-видимому, этот лабиринт не был устроен у входа в сад для забавы, но преследовал определенную цель помешать входу в убежище.

Чрезвычайно смущенный этим, я стал размышлять:

— Дядюшка Лерн, я вас совершенно не понимаю, — думал я. — Сегодня утром вы получили извещение о моем приезде, а между тем, меня задерживает самое лукавое из всех приспособлений… Какая странная фантазия натолкнула вас на эту мысль? Неужели вы переменились даже больше, чем я предполагал? Вы, наверное, не стали бы прибегать к таким хитрым выдумкам пятнадцать лет тому назад…

…Пятнадцать лет тому назад ночь, наверное, была похожа на эту. Небо озарялось теми же звездами, и точно так же молчание ночи нарушалось кваканьем лягушек, светлым, коротким, чистым и нежным. Соловей пел то же, что поет сегодняшний. Дядюшка, та давнишняя ночь была так же очаровательна, как и эта. А, между тем, тогда моя тетя и моя мать только что умерли с промежутком в восемь дней, и после исчезновения обеих сестер мы с вами остались вдвоем, одинокими — один вдовцом, а другой — сиротой.

И вот в моей памяти воскрес образ дяди таким, каким он был тогда; каким его все знали в Нантеле: в тридцать пять лет уже знаменитый хирург, славившийся изумительной ловкостью рук, удачливый и смелый, не хотевший изменить родному городу, несмотря на славу. Фредерик Лерн был клиническим профессором медицинского факультета, членом-корреспондентом многих ученых обществ, кавалером многих орденов и, чтобы уж ничего не упустить, опекуном своего племянника Николая Вермона.

Я очень редко посещал этого нового отца, назначенного мне законом, так как он никогда не пользовался каникулами и проводил в Фонвале лишь воскресенья, да и то только летом. Да и в эти дни он работал без передышки, в стороне от всех. Он вознаграждал себя за сдерживаемую в течение всей недели страсть к садоводству и проводил все время в маленькой оранжерее, возясь со своими тюльпанами и орхидеями.

И все же, несмотря на редкость наших свиданий, я его хорошо знал и очень любил.

На вид это был здоровый, уравновешенный, скромный малый, может быть, немного холодноватый, но большой добряк.