Доктор Великанов размышляет и действует

Дальнейшие события развивались с катастрофической быстротой. Мазепа, очевидно, недовольный отсутствием стимулов, деловым шагом направился прямо к тому месту, где был установлен немецкий пост. Неизвестно, о чем помышлял этот мерин, но каждый его шаг носил характер вполне осмысленной измены. Увидев доктора, он громко заржал и перешел на рысь. Когда же доктор сумел все-таки взобраться на телегу, он помчался вскачь, разбрасывая лежавший на подводе груз, и в конце концов вынес телегу на опушку леса.

Запыхавшаяся Ульяна Ивановна поспешила к месту происшествия, но было уже поздно. Навстречу телеге шел с автоматом в руках немецкий солдат.

Глава седьмая

Подлая тварь явно не желала понимать содеянного ею зла. Выкатив телегу на дорогу, Мазепа сразу успокоился и остановился в ожидании осторожно приближавшегося немецкого солдата.

– Никак, немец? – в смятении спросила Ульяна Ивановна.

– Настоящий! – подтвердил доктор, барабаня пальцами по оглобле.

– Что же теперь нам делать?

– У нас нет выбора. Остается одно – действовать, смотря по обстоятельствам.

Пока Ульяна Ивановна размышляла над смыслом этого слишком отвлеченного для ее практического ума решения, немец приблизился, оглядел наших героев г, определив на глаз их достаточно почтенный возраст и очевидную безопасность, спросил:

– Кто вы такие?

Спрашивал он по-немецки, и эта фраза показалась Ульяне Ивановне ужасно грозной. К вящему ее ужасу, доктор Великанов безмолвствовал, презрительно рассматривая немца.

– Кто вы такие? – повысив голос, повторил тот.

Ульяна Ивановна не выдержала.

– Батюшка, Арсений Васильевич, онемели вы, что ли? Что же вы ему, извергу, ничего не отвечаете? Ведь он и застрелить может. Пукнет из этой штуки и дальше пойдет… Что он спрашивает-то?

– Он спрашивает, кто мы такие, но я его не понимаю.

– Это было свыше разумения Ульяны Ивановны.

– Как не понимаете? И с ихними профессорами про всякие болезни беседовали, и в самой немецкой Германии жили – и не понимаете?… Уж скажите ему что-нибудь, а то, ей-богу, трахнет. Вон глазища-то у него какие круглые.

– Ульяна Ивановна, я прекрасно понимаю этого остолопа и неплохо говорю по-немецки, но дело в том, что сейчас я вовсе не желаю разговаривать с немцами.

Ответ доктора, полный достоинства, не успокоил Ульяну Ивановну.

Между тем часовой, некоторое время терпеливо выжидавший конца разговора, начал сердиться.

– Будете вы говорить? – крикнул он и вдруг перешел на русский язык: – Я спрашивай: ви кто?

Поняв, что доктор Великанов твердо решил уклониться от разговора, Ульяна Ивановна набралась духу и выступила вперед.

– Ты, милок, не очень кричи, – сказала она немцу. – Мы не глухие и люди почтенные, в возрасте… Это доктор наш, а я – сестра-хозяйка.

Ровно ничего не поняв, немец задумался, потом решил:

– В комендатуру.

Он вскочил на телегу и рванул вожжи.

Путникам осталось одно – послушно двинуться вперед.

До села было километра четыре, и доктор имел время войти в новое для него положение конвоируемого. И он вдруг вспомнил, как встретил однажды на улице города нескольких арестованных.

Особенно запомнилась доктору фигура одного, по-видимому, закосневшего в правонарушениях парня. Шел он, посвистывая, поминутно сплевывая, заложив руки за спину. Воротник его пиджака, несмотря на хорошую погоду, был поднят. И это было не совсем бессмысленно. Поднятый воротник казался злобным вызовом здравому смыслу людей, передвигающихся по улицам без помощи конвоира. Всем своим поведением парень подчеркивал полнейшее пренебрежение ко всему окружающему, даже к собственному будущему.

В свое время, в обстановке мирного советского города, поведение этого шалопая огорчило и возмутило доктора Великанова. Но сейчас он внезапно почувствовал желание возможно убедительнее и нагляднее продемонстрировать свое неуважение к немецким порядкам. Доктор поднял воротник плаща, сдвинул на затылок шляпу и, заложив руки за спину, сменил деловую, целеустремленную и очень прямую походку на ленивую, разболтанную поступь закоренелого бездельника.

– Что теперь будет только? – проговорила Ульяна Ивановна, с ужасом наблюдая за происходившей с доктором Великановым метаморфозой.

Тот пожал плечами.

– Об этом, Ульяна Ивановна, мне известно столько же, сколько и вам. Да и, в конце концов, это не так уж интересно: два безоружных старика, если даже погибнут, хода войны не изменят.

– Как же так неинтересно, Арсений Васильевич? – возмутилась Ульяна Ивановна. – Очень интересно. И старики совсем разные бывают. И вовсе незачем нам с вами на рожон лезть. Уж вы там старшему-то ихнему объясните, что, мол, мы народ медицинской специальности по мирной женской части.

– Мирной специальности, а сын – подполковник?

И доктор Великанов окинул Ульяну Ивановну таким взглядом, как будто она с головы до ног была увешана гранатами, пистолетами и кинжалами.

– Но дело сейчас даже не в том, что я не признаю термин «мирная специальность», – продолжал доктор, – а в том, что я сейчас принципиально не желаю разговаривать на немецком языке. Как вы не понимаете, что это унизительно?

– Ну, а если по-русски спрашивать станут?

Доктор подумал и ответил:

– Тоже не желаю.

– А ежели пистолет наставят?

– Пусть. Тем больше оснований для молчания.

Ульяна Ивановна вздохнула.

– Если каждый так рассуждать начнет, ужасно много убитых будет и совсем докторов не останется.

И она всхлипнула так жалобно, что доктору Великанову стало больно, и он решил найти такую форму непримиримости к врагу, которая не расстраивала бы Ульяну Ивановну.

– Хорошо, – сказал он, – по-русски я буду отвечать, но только то, что найду нужным. Что же касается немецкого языка, то я его позабыл.

Беседуя таким образом, они подошли к крыльцу Больше-Полянской школы, где разместилась немецкая комендатура. Первое, что они увидели там через окно, была большая голова обер-лейтенанта Густава Ренке.

Так как Густаву Ренке предстоит в этой повести сыграть некоторую роль, нам придется посвятить несколько страниц и ему.

Густав Ренке, в прошлом бухгалтер корсетной фабрики «Миллер унд Келлер», обладал некоторыми личными взглядами, которые он называл «собственным мировоззрением».

Мир, по мнению Густава Ренке, был устроен очень удобно и просто – из двух половин неравной величины. Одна, очень большая, состояла из самого Густава Ренке и его интересов, а другая, очень маленькая, вмещала в себя все остальные элементы вселенной.