Докторица
Шрифт:
По расчетам подлётное время – меньше пяти минут, надо ещё немного снизиться и высматривать, куда их угораздило плюхнуться. Но сначала замечаю подаренный мне штурманом ориентир в виде характерного пятна кустарников с двумя тёмными ёлочками, очень похоже на голову какой-то зверушки. Замечательно, от этих ёлок метров триста на юго-запад. Чуть мимо не пролетела, когда сбоку и чуть сзади увидела торчащее из болота двойное хвостовое оперенье бомбардировщика и площадку на островке у лесочка на взгорке. Но людей никого не вижу, потихоньку закладываю круг, продолжая снижаться. Наконец меня с земли наверно разглядели и выскочили двое, машут руками, лучше бы посадочную полосу обозначили, но сказать им этого сейчас всё равно не смогу. Главное, что немцев я не видела, а значит, не меньше получаса у нас будет. Когда уходила на круг, выбросила дымовую шашку и сейчас захожу на посадку против ветра, который сегодня порывами до десяти метров у земли…
Едва успеваю выскочить, как меня сгребают в охапку и радостно тискают, еле удаётся вырваться и отдышаться. Начинаю выяснять практические и важные вещи… У них при посадке побился штурман, а они двое совершено не пострадали, несколько синяков и ссадин не в счёт. Немцев не видели, и никто не летал, я после отлёта наших первая. Обхожу площадку, нужно
У двери с ножом сидит командир – старлей, представился Сергеем, его задача по моей команде перерезать верёвку, которую сделали из строп одного парашюта. Эта верёвка должна удержать нас вместо тормоза, она привязана за те несколько кустов, пару чахлых берёзок и здоровенную корягу, ничего другого позади нас на болоте нет, пока привязывали, унты в грязи вывозили, грязи в Тотошку натащили, кошмар. Вдох-выдох. Запускаю двигатель, почти сразу добавляю мощность, самолёт немного протащило до натяжения верёвки, он дрожит от нагрузки, машу рукой и словно получаю пинка сзади, начиная разбег. Ребята совсем не дюймовочки и в зимнем обмундировании, перегруз у меня серьёзный, уже приближается край полянки, дальше вроде бы ровная поверхность скорее всего замёрзшего болота, только болото – такая штука, никогда не скажешь действительно оно замёрзло или только снегом припорошило, [9] пытаюсь подорвать самолёт, но мне его не поднять… Трясёт на кочках, скорости для взлёта не хватает… Выскакиваю на болото, меня трясёт как на необъезженном коне… И только метров через пятьдесят по болоту удаётся набрать скорость и отрываюсь от земли, или болота, если быть точнее. На колёсах я бы здесь точно не взлетела. Аккуратно, блинчиком разворачиваю самолёт, убираю закрылки, ложусь на курс. Всё теперь лёту всего около получаса. Меня трясёт, вот уж не думала, что по болоту взлетать придётся. Пассажиры сидят тихо, как мышки, им тоже хватило впечатлений от нашего взлёта…
9
Однажды сама в болото провалилась зимой, хотя стояли свирепые морозы, и все окрестные водоёмы давно замёрзли. Как мне объяснил местный лесовик, тут дело не обязательно в тёплых ключах, да и нет там таких. А вот экзотермические гнилостные процессы в глубине болота вполне имеют право быть, и это тепло может не дать болоту замёрзнуть даже в лютые холода.
На аэродроме нас уже ждут. Зашла на посадку, села, к самолёту бегут и резко тормозят приблизившись. Глушу мотор, вылезаем, сначала я, потом выпрыгивает командир и стрелок. Их начинают радостно тискать, они чего-то объясняют, шум, крик, а я поворачиваюсь к Тотошке и понимаю, почему народ притормаживал на подходе. Вся задняя часть фюзеляжа и хвост в замёрзших буро-чёрно-зелёных ошмётьях болотной грязи, кусков мха и что там ещё в болоте плавает. Наконец, первые эмоции схлынули и мне с жаром рассказали, что видели, как выглядел след нашего взлёта на болоте. Что во время взлёта, когда мы выскочили на болото, то неслись по нему, как глиссирующий катер у которого из-под лыж во все стороны летела грязь. Они всё это рассказывали как замечательное весёлое приключение, почему-то они уверены, что так и было мной задумано. А я стою и осознаю, что будь у нас скорость хоть немного меньше или даже встречный ветер потише, да просто попади под лыжу любая крепкая кочка или притопленная коряга, мы бы в этом болоте утонули так же, как их самолёт, от которого меньше чем за сутки только хвост торчать остался. Как там Сосед говорил, про песца, который на мягких лапках рядышком прошмыгнул и в затылок подышал, даже в жар бросило…
Отчистить эти замёрзшие ошмётья нет возможности, они уже успели примёрзнуть, теперь только если сначала отогреть. Но это потом, а сейчас не доверяя никому, сама залезаю на нос Тотошки и заливаю из канистр бензин. Не очень удобно и тяжело стоять наклонившись и стараясь лить из канистры в воронку, особенно когда порывы ветра сдувают струю бензина, если лить с высоты, да и металлическая обшивка под подошвами унт скользит, нужно это помнить. Пока заправляла, штурмана уже увезли в госпиталь, стрелок с командиром явно предпочитают лететь со мной, да я особенно и не возражаю, двое и с нормальной полосы – это не нагрузка… Лечу и думаю, ведь после пережитой смертельной опасности я должна испытывать почти эйфорию и экстаз, ну, как минимум возбуждение, а меня наоборот словно разморило и спать ужасно хочется. Привычно кручу головой, пешка комэска давно улетела вперёд, погода на тройку с большим минусом, других самолётов не видно. Как раз в такую погоду немецкие транспортники попытаются прорваться к окруженцам, а наши истребители их будут в облаках ловить, у нас на фронте, говорят, радар появился, и на перехват истребители пытаются по нему наводить, но меня это никак не касается. Солнце ещё не поднялось высоко, поэтому иногда возникают разные световые эффекты вроде вертикального сияющего столба напротив выглянувшего низкого солнца. А в просветах и между слоями облаков вообще нечто сказочное порой, вроде коридоров из подсвеченных низким солнцем облачных стен или пуховых куч, в которых иногда играют такие краски, что радуга рядом выглядит чёрно-белой блёклой столетней фотографией. И единственное, что не даёт в эту сказку провалиться – это мерное ритмичное тарахтение двигателя раскручивающего винт у меня на носу…
По прилёте на наш аэродром снова бурная эмоциональная встреча, хотя мне не до того. Я же пытаюсь объяснить озадаченному Евграфычу, как это меня угораздило так изгваздать наш самолёт, а он приседает вокруг, пытаясь сообразить, как эту дрянь счистить. Верочка скачет вокруг, успевает везде и таки да, я спасла именно её любимого "дядю Пятакова". А мы с техником обсуждаем, что нам делать: оставить пока лыжи или вернуть колёса. Задний
дутик успел потерять самодельную накладку, что никого не расстроило, её и делали на одну-две посадки. Панкратов нашёл разрыв на обшивке фюзеляжа справа и на правом руле высоты. Вспоминаю громкий хлопок, когда перерезали удерживавшую нас верёвку, вполне возможно, что это именно она стегнула сбоку и по рулю, как раз правая сторона и выходит. В промежутке сбегала позвонить в отдел, доложила и получила разрешение отдыхать до завтра…А на аэродроме суета, не связанная с возвращением экипажа сбитого самолёта, полк завтра с утра перелетает на новое место, часть техников и охраны уже убыла на новое место и будет встречать полк на новом месте где-то около Гдова. Здесь до весны остаётся малый караул, присмотреть за оставленными вмёрзшими в грунт НАПами и ещё кое-каким имуществом. В этом плане мы пока ещё тоже можем здесь базироваться до переезда фронтового штаба, где будем мы – пока неизвестно. Хотелось бы тоже при какой-нибудь авиачасти, можно, конечно и в поле рядом с местом расквартирования отдела, но иногда возникают моменты, которые паре наших техников, а теперь одному Панкратову физически не сделать, да и удобнее на аэродроме. Но пока ничего окончательно не ясно, вот только зная, как работают в отделе, всё учтут, продумают и сделают как можно лучше, я особенно не переживаю…
На стоянку заявились Сергей и Алексей, лейтенант Котченко и старшина Пятаков, оба уже переоделись, в форсовых фуражечках, несмотря на мороз и то, что старшине фуражка по чину не положена, но у него она ещё и заломлена набок по-казацки, чтобы сбоку от козырька кудрявый чуб над лбом свисал. А хорош красавчик и явно сам это знает, лицо аккуратное, кудри смоляные, глаза большие, ясные, голубые, нос с едва заметной горбинкой, почти прямой не широкий, чёрные брови почти срослись над переносицей, а яркие губы просто сами просятся к ним своими прильнуть. В общем, девичья погибель при статной фигуре, которую подчёркивает ушитая и ладно подогнанная форма. При этом не мнётся, не тушуется, а вполне себе улыбкой белозубой искрит и так это заразительно делает, что губы сами в улыбке раздвигаются. Вот ведь, обаятелен до ужаса, чертяка! Сергей – он светленький весь, но на фоне старшины словно блёклый, волосы светлые, как и усы, брови и ресницы, от этого лицо словно смазано и даже большие распахнутые почти круглые серые глаза не очень смотрятся, да и ростом он проигрывает старшине, чуть сутуловат и угловат, но взгляд добрый и открытый…
Пришли они меня и Верочку пригласить на посиделки в честь их спасения, в общем, приглашает нас фактически весь полк, а они только гонцы и вестники. До завтра я свободна, Панкратов меня отпускает, да и реакция на пережитое меня только по прилёте достала. Поэтому посидеть, расслабиться не вижу в этом ничего плохого, да и Верочка за рукав дёргает, она Пятакова просто обожает, и он с Верочкой возится искренне и без барыша какого…
В столовой лётного состава почти весь лётно-подъёмный состав, наш приход встречают едва не овациями. Нас усаживают в расположении второй эскадрильи. А дальше для меня, оказывается, нашли бутылку трофейного красного вина, и я могу не пить спирт или водку как остальные. Кухня расстаралась, обед шикарный, пьём за Победу, за меня и везение, за спасённый экипаж и за каждого в отдельности, за удачу и много ещё за что. Не сильно напиваясь и не частя, командир полка в самом начале не забыл напомнить, что завтра почти всем перегонять машины на новую площадку, где нас всегда будут очень рады видеть. За всё время я едва выпила половину пузатой бутылки…
Как-то незаметно получилось, что мы переместились в предполётную землянку второй эскадрильи на краю аэродрома, где обычно экипажи собирались в ожидании вылета, многие потихоньку расползлись. К нам присоединились ещё трое, как оказалось, это ещё один безлошадный экипаж, то есть собрались те, кому завтра не вылетать и посиделки продолжились вторым кругом. На столе возникла жареная картошка, заправленная тушёнкой, квашеная капуста, яблоки и лётный шоколад.
Верочку сплавили спать, я осталась с пятью ребятами одна. Мне нужно было тогда же уйти с сестрой, но… Может мне нужно было выдавить из души пережитую встряску с липкими щупальцами страха, может просто накопившуюся усталость, а может расслабиться и отвлечься, ведь нагрузка у меня не маленькая, пусть не запредельная, но ежедневная. Может это только кажется, что раз в день слетать куда-нибудь по нашим фактически ставшими безопасным тылам это ерунда. Тем более, что процесс полёта мне нравится и в воздухе я получаю искреннее удовольствие. Что-то есть завораживающее в том, что эта механическая птица полностью послушна твоей воле, что через ручку управления, руки, ноги и другие органы чувств получаешь все ощущения полёта. Вот как описать, что лёгким отклонением рукоятки и педалей ты заставляешь самолёт плавно лечь на удерживающий его воздух и сделать вираж, всем существом ощущая, как крылья скользят по невидимым воздушным рельсам. Как чувствуется каждый порыв ветра, восходящий или нисходящий воздушный поток. Вообще, полёт сейчас для меня стал чем-то похожим на то, как в детстве мы бегали, раскинув руки, и представляли себя самолётами или птицами, ведь тогда, изображая ртом тарахтение мотора, были подвластны любые манёвры, а растопыренные пальцы в сознании реально опирались на воздух, как положено настоящим крыльям. Ведь тогда всё тело, руки и ноги были этим воображаемым самолётом, и всё было подвластно малейшему желанию… Теперь не нужно рычать горлом и языком, мотор сам тарахтит свою песню, а вот в части подвластности желаниям всё как было тогда.
И не нужно говорить, что вся моя власть жёстко регламентирована характеристиками самолёта. В полёте, вернее, в ощущении полёта, нет километров в час, нет заданных и определённых углов тангажа или сантиметров от главной аэродинамической оси, есть ощущения, которые настолько родственны эмоциям, что отделить их часто невозможно. И пусть мне сто раз физиологи расскажут, что фотон света упал на сетчатку глаза, выделил какой-нибудь эрг энергии, пройдя сквозь роговицу, хрусталик и стекловидное тело. Как в конкретной колбочке или палочке возникло возбуждение, и по нервному волокну побежал сгенерированный электрический потенциал. Который где-то в головном мозге был проанализирован и превратился в комплекс возбуждения, который я воспринимаю как красивое красное платье или цветок розы с капельками росы на лепестках. Для меня всё равно было, есть и будет: я повернула голову, бросила взгляд, и мне понравилось или не понравилось то, что я увидела. А все эти колбочки и палочки оставьте себе на память… Вот и очарование полёта для меня – именно набор переживаний и эмоций, что не мешает мне думать об остатке горючего в баках или о том, как лучше и безопаснее заходить на посадку и крутить головой, чтобы не пропустить возможное нападение…