Дол Заповедный

— А он — везде, — медленно проговорил Ворон, отвел глаза от догоравшего костра, посмотрел странно.

— Это как, то есть — везде? — усмехнулся бобыль. — И что ты про ихнего Худояра знать можешь?

— У них он Худояр, — прищурился Ворон. — А у нас — Кудеяр. Только сказки эти опасные.

Томила встрепенулся:

— Кудеяр? Так кто ж про Кудеяра не слышал! Но все по-разному говорят, а толком никто не знает.

— Знать про то опасно. Потому никто и не знает. А кто знает — молчит. Дело царское, тайное. Тут башку еще верней потерять можно.

Серафима зябко передернула плечами:

— Так и ты молчи, чего на рожон прешь?

— Не век же молчать. Уже далеко ушли и дальше уйдем, где ж и уста отомкнуть, как не в отдалении.

— Расскажи, мил-человек, расскажи, — просительно молвил бобыль. — Пусть, что было, останется, хоть оно и царское, и тайное, пусть люди про Кудеяра правду узнают.

— Кудеяровы дела и начала далеко уходят, — помолчав, заговорил Ворон, — еще в те поры, как на Москве князем сидел Василий, батюшка нынешнего царя Ивана Васильевича. И ходила у князя Василия в супругах княгиня Соломония, из рода бояр Сабуровых, лицом прелестна и нравом хороша и покладиста, за что любил ее великий князь Василий сверх всякой меры. Вот неладно однако было, что не дал бог княгине Соломонии детушек, а великому князю наследник первее да важнее всего на свете. Приказывает великий князь супругу свою Соломонию в Суздаль-монастырь заточить, и в старицы-монахини насильно постричь, и чтоб имя у нее отныне было не Соломония, а Евфимия. И все так совершилось, хоть обливалась Соломония слезами, и пойманной птицей билась. Великий же князь Василий взял себе в жены Елену Глинскую.

Ночь густела. Степан подбросил дров, костер опять начал разгораться. Внизу плескала вода. Тихо, медленно по небу шли редкие облака. Люди смотрели в костер, слушали задумавшись.

— Вдруг до великого князя Василия на Москву весть из Суздаля-монастыря доходит: тяжела, мол, его прежняя благоверная супруга Соломония, в монашестве Евфимия, и вот-вот разродиться ей срок подойдет. Посылает тогда в Суздаль-монастырь великий князь в тревоге доверенных, надежных бояр. Но уведала о том Соломония заранее и поняла: не с добром бояре едут. Успела сына милого, что Юрием нарекли, у людей верных спрятать, а всем сказала: умер младенец. Приехали бояре, на могилку поглядели, в Москву вернулись, обо всем, что видели, доложили. Успокоился царь Василий и думать про прежнюю супругу позабыл. Но Соломония всех вокруг пальца обвела — в могилку-то куклу спеленатую положить приказала, а сына Юрия тайно князю Луговскому предоставила, и князь его на север в леса увез. Юрий там вырос.

— Жив? Жив остался? — вскричал Томила. — Так, значит, он истинный князь природный московский, царь всея Руси? Где же он?

— Не спеши, — жестко сказал Ворон. — У Елены Глинской сын Иван родился, забыл? И на престол царем Иваном Васильевичем взошел. А про князя Юрия мало кто знал. Да к тому же князь Луговской с него клятву взял, — никогда царского престола не домогаться, царю Ивану верно служить, чтоб не восстали на Руси смута и распря.

Бобыль слушал Воронов рассказ, раскрыв рот.

— А при чем же тут Кудеяр? — вдруг спросил он.

— И ты не спеши, — усмехнулся Ворон. — Кудеяр еще появится. А сначала царю Ивану да князю Юрию надо встретиться.

— И где же это им пришлось? — спросил недоверчиво Степан.

— Под Казанью. В ту пору, как царь Иван Казань-город брал, Юрий в его войске безвестным ратником службу нес и храбр оказался. Однажды в ночь послан был Юрий с донесением к князю, к воеводе Петру Федоровичу Охлебишину. Возвращается. Место глухое. Время позднее. Слышит — шум оружия, бьются между собой воины. Подъезжает, видит — русский латник супротив двух татар бой ведет и уже изнемогает. Бросился Юрий на помощь, и враз они вместе обоих татар положили. Всмотрелся, однако, и обмер: видит, что латник — это царь Иван. Глядит царь на своего избавителя, говорит: чем мне тебя наградить, скажи, и кто ты есть? А князь Юрий вплотную на коне подъехал, в лицо Ивану заглянул, шепчет недобро: чем сын Елены Глинской может наградить сына царицы Соломонии? Вмиг царь Иван понял, кто перед ним. Побелел, как мертвец, и рухнул наземь, будто бездыханный. Смотрит на него недвижимого князь Юрий дико, и соблазн в его сердце вдруг змеей шевельнулся. Место глухое. Время позднее. Рядом — мертвые татары. Пред ним — Иван, беспомощный, как спящий ребенок. Один удар — и нет царя Ивана, и все так поймут, что пал царь в бою с врагом. И открыта князю Юрию дорога к престолу.

— Ну? — прошептал Томила. — Ну? И что же?

Трудно передохнул Ворон:

— Задушил ту змею в своем сердце Юрий и ускакал прочь. Как ветер умчался, навсегда — от войска, от Казани, от людей — в леса, в дебри. В те поры и появился нежданно-негаданно Кудеяр…

Недобро усмехнулся Степан и спросил:

— Мысленное ли ты дело, Ворон, рассказываешь? Это, по-твоему, выходит, царской крови князь Юрий — Кудеяр и есть?

— Ах ты, боже мой! — всплеснула руками Серафима. — И зачем это!

— Кто уши имеет, тот пусть сам и слышит, — отвечал Ворон, — думает. Чего каждому разжевывать? Кудеяр он Кудеяр и есть. Кто ветром служит, тому, знаешь, дымом платят. Так и у Кудеяра вышло — все, что ни было, — дымом развеялось. Потешил душу с ватагой, пощипал бояр, купцов на больших дорогах, поймал казны немалыя, а потом пропал, сгинул, и не слыхать про него теперь ни в каких концах, будто и не было. Ни про него, ни про ватагу Кудеярову.

— Куда ж сгинул?

— Пойди, спроси, — усмехнулся Ворон.

— Нет, уж пусть лучше другие ходят, спрашивают, — покачал головой Томила, — а наш путь известен: дол заповедный, где руки трудятся, а душа счастлива.

— Туда, где рай земной? — блестя черными глазами, спросил Эмет.

— Туда. С нами хочешь?

— Хочу.

— А ты? — Томила повернулся к бобылю.

Тот покачал головой:

— Нет, не хочу. Я сам по себе проходящий.

V. Беседа в дебрях

С утра сеял мелкий дождь.

Лес шел все гуще. Деревья стояли стеной. То был вокруг осинник, а то целыми верстами ели тянулись — черные, высокие, косматые. Лесная дорога делалась все уже, а куда она вела, и сказать нельзя было.

Пятеро по-прежнему шли все на восход солнца — и далеко уже забрели, как-никак — второй месяц шагали. Лето уже кончалось, подступала осень. Шли и шли через леса, через поляны лесные, через речки. Начались потом уж и холмы — сначала пологие, потом все выше, да круче. И они тоже все поросли лесом.

По Заволжью первое время нет-нет и попадались селения — и русские, и татарские. Татарских было, однако, больше. Но чем дале брели Ворон и его спутники, тем народу по лесам, да по прогалинам лесным попадалось все меньше. Впереди угадывалась пустыня. Но они, кажется, той пустыни и жаждали, хоть каждый шаг давался все труднее.

Кормились больше все рыбою. Иной раз в дуплах у пчел мед брали. Едва на отдых под вечер становились, Серафима все вокруг обходила, приносила грибы, которых здесь великое множество. И грибы жарили, ели.

Эмет нес с собою лук и стрелы. Однажды свалил лося, которого тут же освежевал и разрубил на части. Куски лосятины, посолив, несли с собой несколько дней, постепенно пуская их в пищу во время привалов. Мясо жарил Томила. Он натирал его лесными кореньями и травами; потом разводил костер, а когда прогорало пламя, сгребал красные уголья в кучу. Насаживал мясо на тонкую жердь и держал над жаром, поворачивая то одним, то другим боком. То, что поджаривалось и было готово, отрезал длинным, острым, как бритва, ножом и оделял спутников своих, сидевших вокруг.