Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах

— Это не здесь. Усевичи, за Погорельцами. Слыхал?

Бородач присвистнул.

— Через окопы-то?

— Через них.

— Рисковое дело. Не могу.

— Нам не к спеху. Другого поищем.

Урасов окинул оценивающим взглядом трое саней. Две лошаденки были тощими, третья — у того, кто подходил, — покрепче. Да и сена у него навалено больше — теплей…

Мужик отошел к своей лошади. Владимир и Лайош, не торопясь, зашагали к другому ямщику. А первый почесал кнутовищем затылок, потом торопливой рысцой нагнал «панов».

— А сколько дадите?

— Твоя цена первая.

— Пять сотенных. Николаевских.

Владимир предложил две. Начался торг.

Мужик стоял на своем, но «паны» на своем. В конце концов ямщик уступил.

— Три лебедя! По рукам?

— По рукам!

…Выехали из Барановичей.

Дорога была плохая, заброшенная. Лошадь медленно тянула розвальни. Владимир и Немети время от времени спрыгивали и бежали, чтобы согреться: их тонкие пальто плохо грели.

Начинало вечереть. Ямщик, с присвистом погонявший лошадь, притих, лишь встряхивал вожжами. Приближение опасной зоны ощущали все. Владимир и Лайош с напряжением всматривались вперед. Они волновались. Им даже стало жарко. Послышались звуки гармони, нестройные голоса тянули какую-то песню.

— Немец гуляет, — обернулся ямщик. — Отседова до Погорельцев недалече.

Проехали еще сотню-другую метров и почти столкнулись с тремя солдатами. И хотя к этой встрече готовились, она оказалась все же неожиданной. Даже вздрогнули от окрика. Мужик резко потянул вожжи:

— Стой, окаянная! Господи, благослови!

Один солдат схватил лошадь под уздцы, второй — воротник поднят, наушники шапки-картуза опущены — спросил по-немецки: кто такие, куда направляются?

Урасов развел руками:

— Не понимаем.

Тогда немец спросил по-русски:

— Кто есть? Рапорт!

— Деревенские, домой пробираемся.

«Вроде бы трезвые!» — с сожалением отметил про себя Владимир. Немец будто и не слышал ответа, крикнул:

— Разведка? Большевики? — обернулся к своим. — Позовите сержанта.

Появился сержант. Он хорошо говорил по-русски. Сразу потребовал документы. Дело принимало серьезный оборот. Урасов протянул справку, заранее заготовленную Для такого случая.

— Пленный? Солдат?

— Был солдат, теперь мирный.

— Ты воевал против наших союзников — австро-венгерской армии. Теперь будешь наш пленный.

— Не дури, ваше благородие. («Черт с ним, пусть будет „вашим благородием“»).

— Ты дерзкий? Или смелый?

— Такой как есть.

— Большевик?

Только теперь Владимир заметил, что сержант был навеселе. Он достал бутылку.

— Шнапс. Для вас, ваше благородие, — сказал Урасов. Сержант понюхал: «Прима!» В этот момент произошло то, что сразу изменило ситуацию. Кто-то вдалеке крикнул, что прибыли рождественские посылки. Теперь немцам было не до задержанных. Более того, они повалились на сани и приказали ямщику: «Вези!» Так и въехали в Погорельцы. Совсем развеселившийся сержант орал прямо в ухо Владимиру:

O, Tannenbaum, o, Tannenbaum, Wie grun sind deine Zweige! [28]

В селе немцы соскочили на ходу и побежали к какому-то дому. Ямщик хотел остановиться, но Урасов зашипел на него:

— Дурень, гони дальше!

Миновали деревню. Это был последний населенный пункт перед окопами немцев. Здесь удалось вырваться. А как там, впереди? Перепуганный ямщик взмолился:

— Может, возвернуться нам в Барановичи? Ей-бо!

28

О, елочка, о, елочека, Как зелены твое ветки! (нем.).

— Возвращаться поздно. Второй раз живым не выпустят. Погоняй!

— Господи, помоги! — перекрестился мужик и хлестнул лошадь.

Вскоре Немети толкнул Урасова локтем:

— Володя, достань вторую бутылку.

Острый взгляд Лайоша первым заметил четыре фигуры. Да, здесь уже была передовая линия окопов. И солдаты, подошедшие к саням, были в касках. Они приплясывали, взбивая сапогами снег.

— Вайнахтен, вайнахтен!

Владимира словно осенило: он сразу протянул бутылку самогона и запел только что услышанное от сержанта:

О, Танненбаум, о, Танненбаум, Ви грюн зинд дайне Цвайге!

Солдаты тут же подхватили рождественскую песенку и тут же прямо из горлышка глотнули самогону, сразу забившего дыхание. Закашлявшись, один из солдат махнул рукой на восток: проезжайте, мол!

Ямщик тут же рванул сани.

— Ну, пронесло! — облегченно вздохнул Владимир. — Слава богу!

— И самогону, — добавил Лайош с улыбкой.

Серая темнота окутала все. Ямщик что есть силы погонял лошадь, а потом, убедившись, что опасность действительно миновала, поехал тише, время от времени останавливаясь и проверяя дорогу. Владимир тоже не раз слезал, качал головой:

— Слабая дорога, давно тут никто не пробирался.

Мороз крепчал, Урасов и Немети тесней прижимались друг к другу. Вскоре дорога совсем потерялась, пробирались наугад. Вдруг попали в какую-то канаву, сани уперлись во что-то. Взяли левее — ни с места, потом правее. Раздался треск. Ямщик густо выругался.

— Оглобля полетела! Теперь пешими иттить до деревни.

Кое-как связали оглоблю веревками. Лошадь потащила пустые сани, следом пошли все трое.

Ботинки увязали в снегу, снег облепил ноги до колен. Легкие пальто насквозь продувал ветер. Холодно!

Деревня показалась неожиданно. Владимир и Лайош прямо-таки наткнулись на крайнюю хату: нигде ни огонька, все заметено снегом. Даже собаки не брехали. Прильнули к занавешенному изнутри окну. Что-то едва-едва просвечивает. Постучали.

Дверь открыл мужчина, не спрашивая кто.

— Пустите малость обогреться.

— Заходите. У нас ноне людно.

В большой комнате вдоль стен на лавках сидели старики, бабы, девчата. В плошках горели лучины. Молодежь вполголоса пела какую-то песню. Увидя незнакомых, люди прервали песню, ответили на приветствие, подвинулись, освобождая места.

— Откуда вы? — только теперь спросил хозяин.

— Из Барановичей, — ответил Владимир и, чтобы не было других расспросов, сказал:

— К родне едем в Минск. Пленные. Да как назло, оглобля сломалась. Достанем у вас оглоблю?

— Может, у Куценко. Или у этого — кузнеца.

Хозяин сказал, где они живут. Ямщик направился туда. Владимир чувствовал, как согревается закоченевшее тело: его и Немети посадили возле печки, и он всей спиной впитывал ее тепло. Постепенно разговорились. Спросил про житье-бытье, про женихов.