Долг. Мемуары министра войны

Когда я начинаю спрашивать себя, что еще может пойти не так, обязательно происходит что-либо плохое. Через неделю или чуть позже я встретился с президентом по вопросам, касающимся старшего военного персонала и планируемых назначений. Было ясно, что Буша что-то грызет; в конце концов он спросил меня: «Что не так с этими адмиралами?» Как уже упоминалось, я знал, что он недоволен адмиралом Майком Макконнеллом, директором Национальной разведки, который дал интервью еженедельнику «Нью-йоркер» и назвал пыткой методику допроса, известную как псевдоутопление; для Буша это была щекотливая тема. Еще президент поделился сомнениями относительно председателя Объединенного комитета начальников штабов, адмирала Маллена, и главы Центрального командования, адмирала Фэллона: он не был уверен, что после избрания нового президента эти двое будут продолжать осуществлять в Ираке выработанную им стратегию. Если так может случиться, не стоит ли их заменить, пока есть время? Буш явно обиделся на несколько заявлений Фэллона о том, что Соединенные Штаты не должны воевать с Ираном, и на жалобы Маллена, что ситуация в Ираке мешает выделить достаточно ресурсов для войны в Афганистане. На следующий день президент застал меня врасплох, сообщив, что поинтересовался у Петрэуса, готов ли тот возглавить Центральное командование. Дэйв сказал, что нет, что хотел бы уехать в Европу и что у него нет ни малейшего желания кого-либо подсиживать. Вскоре после этого мне позвонил Хэдли, снова по поводу «парней из ВМС». Я спросил Стива – неужели кто-то в составе СНБ начал «охоту» на Фэллона? Он ответил: «Президент и вице-президент сильно беспокоятся». Я уточнил, не связано ли это с его публичными заявлениями в отношении Ирана. Стив сказал: «Да, в основном».

Несколько недель спустя уже Фэллон позвонил мне под вечер и предупредил, что журнал «Эсквайр» собирается в ближайшие дни опубликовать статью о нем и что, вероятно, статья вызовет «кое у кого изжогу». Оценка пресс-службы – а в Вашингтоне обычно эта оценка важнее, чем сама статья, – гласила, что из статьи следует, будто только Лис Фэллон удерживает Буша от нападения на Иран. «Изжога» и вправду началась, прежде всего потому, что эти утверждения не имели ничего общего с действительностью. Но все понимали, впрочем, что президент перестал доверять Фэллону; таков был кумулятивный эффект ряда заявлений адмирала для прессы, из которых рисовался портрет военачальника, серьезно расходящегося с главнокомандующим во взглядах на Ирак и Иран.

Через три дня, 6 марта, Маллен и я прибыли к президенту, который спросил: «У нас что, проблема Макартура [53] ? Он оспаривает решения главнокомандующего?» А мне Буш бросил: «Я знаю, как бы вы поступили, посмей он перечить вам». Я сказал Бушу, что никакой «проблемы Макартура» не наблюдаю, что Фэллон рвется извиниться перед ним. Президент ответил: «Не надо, я не хочу унижать парня, но он загоняет меня в угол». Когда Маллен сказал, что Фэллон должен добровольно подать в отставку, Буш заметил: «Но без давления, без нажима. Если он решится, должно быть ясно, что он собрался уходить сам, исключительно по собственной инициативе. Ведь он сделал столько полезного для страны». И подытожил: «Давайте возьмем паузу и еще подумаем». На следующий день президент снова заговорил со мной о Фэллоне. По его словам, он решил выждать и посмотреть, сообразит ли Фэллон «поступить правильно». Я ответил: «Думаю, рано или поздно мне придется вмешаться. Я не могу держать на службе командира, который не пользуется доверием президента». Буш возразил: «Я не говорил, что не доверяю ему», – на что я сказал: «Хорошо, принимается. Но мое доверие он потерял». Мы вновь договорились не предпринимать пока никаких действий.

53

Имеется в виду генерал Д. Макартур, в годы Второй мировой войны принявший капитуляцию Японии, затем командующий войсками ООН в корейской войне. Будучи внештатным советником президента Эйзенхауэра, опубликовал так называемый меморандум Макартура, в котором предлагал действовать предельно жестко (в частности, использовать против Северной Кореи ядерное оружие), – что шло вразрез с курсом президентской администрации.

По правде сказать, действия Фэллона как военачальника полностью согласовывались с политикой администрации, но вот его общение с прессой создавало иное, категорически неприемлемое впечатление. 7 марта я получил от Фэллона крайне вежливое, написанное от руки письмо с извинениями; в письме упоминалось, что он надеется сохранить свой пост. Тем не менее 11 марта адмирал Фэллон – вероятно, с подачи Маллена – направил председателю ОКНШ и мне по электронной почте просьбу об отставке с должности главы Центркома. «Нынешнее неловкое положение, общественная реакция на расхождения моих взглядов с политикой администрации, а также последствия этих расхождений для исполняемой миссии доказывают правильность моего решения», – писал он. Фэллон продержался на своем посту почти год, не хватило всего пяти дней для ровного счета. Позже в тот же день, на пресс-конференции, я воздал должное его сорокалетнему служению народу США и сказал журналистам (разве что немного преувеличив), что «адмирал Фэллон принял это трудное решение самостоятельно. Я считаю, что это правильный поступок, даже при том что лично я не верю в существенные разногласия между ним и администрацией». Политически Фэллон сделал все верно и с большим достоинством.

Партийные лидеры конгресса в очередной раз оправдали мои ожидания, использовав отставку Фэллона как повод атаковать администрацию. Гарри Рид назвал отставку «еще одним примером того, что независимость и откровенное, непредвзятое суждение экспертов не приветствуются этой администрацией». Нэнси Пелоси заявила, что отставка Фэллона является «потерей для страны, и если она так или иначе спровоцирована администрацией из-за политических разногласий, это усугубляет нашу потерю».

Президент и конгресс ожидают от старших военачальников свободного и честного выражения своего личного и профессионального мнения. Никто не требует от них выражать это мнение через средства массовой информации. Адмирал Уильям Фэллон не последний старший офицер, при мне потерявший работу благодаря слишком вольному общению с прессой.

Администрация нуждалась в новом главе Центркома, и мы с Малленом быстро сошлись на кандидатуре Дэвида Петрэуса. Проблема с внесением непредвиденных изменений в состав высшего военного руководства заключается в том, что всегда наличествует эффект последовательности, оказывающий влияние на другие должности: например, кто должен заменить Петрэуса в Ираке? Я исходил из убеждения, что нам нельзя терять завоеванные позиции; это означало, что новым командующим должен стать человек, обладающий практическим опытом и знаниями не только плана кампании, но и основных игроков с иракской стороны. Рэй Одиерно, едва успевший расстаться с должностью командира корпуса, отвечавшего за повседневные полевые операции в Ираке, и уже представленный на пост заместителя начальника штаба сухопутных войск, казался наилучшим выбором. Обсудив ситуацию с президентом, я объявил 23 апреля, что рекомендую назначить Петрэуса главой Центркома, а Рэю – вернуться в Багдад. Для Одиерно и его семьи это была огромная жертва: возвращаться в Ирак всего через полгода после отъезда, – но он без промедления согласился. Поскольку мы хотели, чтобы Петрэус оставался в Ираке столько, сколько возможно, смену командования решили отложить до начала осени. Генерал-лейтенант Мартин Демпси прекрасно справлялся с работой в качестве исполняющего обязанности главы Центркома, и мы были уверены, что он способен требуемое время нести бремя командования в одиночку.

В следующие два месяца, несмотря на хлопоты со сменой командования, Иран оставался главным пунктом моей повестки дня. 8 апреля 2007 года я встретился с председателем ОКНШ, Демпси и заместителем министра обороны по политическим вопросам Эриком Эдельманом, чтобы обсудить наши дальнейшие шаги. Я сказал, что, хотя большинство революций, как правило, ослабевают по прошествии времени, утрачивают радикализм и вырождаются в старомодные диктатуры, в Иране, с избранием Ахмадинежада на пост президента и с приходом во власть студентов-экстремистов, причастных к захвату нашего посольства в 1979 году, революционный пыл не думает угасать – наоборот, разгорается все жарче. Демпси доложил, что Центрком разработал стратегию «сдерживания» для Ирана, объединившую все схемы и тактики предыдущего военного планирования. Он готов представить эту стратегию на рассмотрение Объединенного комитета. Я указал, что нынешней администрации «чрезвычайно трудно принять стратегию сдерживания», которая подразумевает сосуществование Соединенных Штатов и обладающего ядерным оружием Ирана. Пару недель спустя Майк Маллен сообщил мне, что Центрком и Объединенный комитет проанализировали, среди прочих сценариев, несколько потенциальных вариантов военных действий на фоне того, что иранское правительство усиливает «свое пагубное, смертоносное влияние в Ираке». Между тем президент поручил ЦРУ и министерству обороны проработать максимум сценариев развития событий и способов воздействия, от традиционной дипломатии до применения традиционной военной силы, чтобы наконец остановить иранскую ядерную программу.

Споры внутри администрации усилились, а противоречия накалились, когда в мае Израиль обратился к США с рядом военных запросов; удовлетворить эти запросы означало существенно увеличить возможности Израиля нанести удар по иранским ядерным объектам. 10 мая на встрече с Объединенным комитетом начальников штабов в «Танке», хотя речь шла в основном об Афганистане, президент вдруг спросил, рассматривал ли кто-нибудь варианты военной акции против Ирана. Он тут же добавил, что наша цель, конечно, состоит в том, чтобы помешать Ирану получить ядерное оружие и что он «просто хочет, чтобы штаб поразмыслил над этим», а вовсе не призывает к вторжению.

Через два дня команда по национальной безопасности встретилась с президентом в его личной столовой, примыкающей к Овальному кабинету. Среди участников были Чейни, Райс, Маллен, Болтен, Хэдли, его помощник Джим Джеффри и я. Мы обсуждали два вопроса: какой ответ дать израильтянам и как же все-таки быть с иранской ядерной программой? Во многом совещание было повторением дискуссии по поводу сирийского ядерного реактора годом ранее. Хэдли попросил меня произнести вступительное слово. Как правило, представляя президенту какой-либо заведомо важный вопрос, я заранее записывал для себя все доводы, чтобы не упустить принципиальных моментов. Учитывая, что Буш-43 дал зеленый свет Ольмерту в отношении сирийского реактора, от этого совещания я не ждал ничего хорошего.

Я посоветовал ответить израильтянам отказом на все их запросы. Если мы удовлетворим хотя бы один, это будет означать, что США поддерживают стремление Израиля «разобраться» с Ираном в одностороннем порядке: «Тогда мы мгновенно утратим способность контролировать положение дел во всем регионе». Я сказал, что иначе мы передадим защиту жизненно важных национальных интересов США в руки иностранной державы, правительство которой, когда мы просили их не нападать на Сирию, не прислушалось к нашим просьбам и поступило по-своему. Нам следует более тесно сотрудничать с Израилем, продолжал я, активно использовать технологии противоракетной обороны и другие возможности, но Ольмерт должен понять – и сообщить ему об этом нужно «в самых жестких выражениях», – что действовать в одностороннем порядке недопустимо. Соединенные Штаты не потерпят наличия у Ирана ядерного оружия, однако нам необходимо долгосрочное решение, а не просто задержка на срок от года до трех. Я прибавил, что удар, нанесенный США или Израилем, покончит с разногласиями в иранском правительстве, укрепит позиции наиболее радикальных элементов, объединит страну в ненависти к нам и продемонстрирует всем иранцам насущную потребность обладания ядерным оружием. Я предупредил, что Иран не Сирия, он будет мстить, что поставит под угрозу Ирак, Ливан, поставки нефти из Персидского залива (и вызовет взлет цен на нефть), положит конец процессу мирного урегулирования, а также сделает неизбежной войну «Хезболлы» с Израилем. Коснувшись желания уладить иранскую ядерную проблему до завершения президентских полномочий Буша (а именно таково было намерение Чейни), я заметил, что наши текущие усилия по изоляции Ирана, по существенному ослаблению его экономики и по остановке ядерной программы могут и не привести к успеху и к изменению политики Тегерана при Буше, но они, несомненно, послужат его преемнику надежным набором инструментов и способов давления. В заключение я указал, что сформулированные самим президентом условия превентивной войны в данном случае еще не сложились, против нас, судя по недавнему докладу, даже наша собственная разведка, и в итоге в изоляции окажемся мы, а никак не Иран.

За мной выступал Чейни, и я предугадывал все его аргументы. Он мимоходом заявил, что полностью со мной не согласен. Соединенные Штаты должны предоставить Израилю все, что тот запрашивает. Мы не вправе допустить, чтобы Иран получил ядерное оружие. Если мы сами не готовы действовать, значит, нужно привлечь израильтян и развязать им руки. Через двадцать лет, утверждал Чейни, если Иран таки станет ядерной державой, люди будут говорить, что администрация Буша могла остановить его, но не сделала этого. Я перебил Дика, сказал, что двадцать лет спустя люди будут говорить: мы не только не остановили ядерную программу Ирана – нет, мы помогли ее реализовать. Я не сомневался, что и Конди не в восторге от запросов Израиля, но то, каким образом она выражала свою озабоченность, одновременно рассуждая о невозможности бросить нашего союзника на произвол судьбы, заставило нас с Малленом после совещания предположить, что Райс готова поддержать президента. Маллен в своей речи перечислил сложности, связанные с проведением успешной атаки. Хэдли отмолчался. Президент явно был разочарован, причем не столько дискуссией, сколько отсутствием четких рекомендаций относительно Ирана. Многие в этом помещении разделяли его разочарование.