Долг. Мемуары министра войны

Я сказал Эйкенберри, что, если он и вправду видит необходимость в подкреплениях, я готов рекомендовать данную тактику президенту. В то же время, как указал Пэйс, дополнительные войска для Афганистана означают увеличение нагрузки на американскую армию, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Я подчеркнул, что хочу сохранить инициативу и не позволить талибам перегруппироваться, а Пэйс привлек наше внимание к очевидной – но оттого не менее существенной – загвоздке: с учетом «Большой волны» в Ираке, где задействованы 160 000 человек, армия и корпус морской пехоты попросту не имеют достаточных людских ресурсов для Афганистана. Я принял предложение стать министром обороны, намереваясь обеспечить наших командиров в Ираке и Афганистане всем необходимым для победы. В свой первый же визит в Афганистан я понял, что не в состоянии реализовать это намерение в обоих местах одновременно.

В тот же день мы вертолетом полетели на восток, перевалили через заснеженные горы и приземлились на передовой оперативной базе Тиллман, которая расположена на высоте приблизительно 6000 футов [59] на востоке Афганистана, всего в нескольких милях от границы с Пакистаном, в зоне основного «коридора» проникновения талибов на афганскую территорию. Когда мы приземлились, я не мог не вспомнить, что чуть более двадцати лет назад, в качестве заместителя директора ЦРУ, был на пакистанской стороне границы, смотрел на Афганистан и вел переговоры кое с кем из тех самых людей, с которыми мы теперь сражаемся. Суровое напоминание о нашей ограниченной способности заглядывать в будущее и предвидеть непреднамеренные последствия наших действий. Именно оно заставляло меня проявлять максимум осторожности, когда речь заходила о военных операциях в новых регионах.

59

Около 1800 метров.

Нас встретил капитан Скотт Хорриган, командир базы Тиллман, организовавший для меня своего рода экскурсию. Его бойцов поддерживали примерно 100 афганских солдат – таков был гарнизон укрепленного форпоста в горах, названного в честь капрала Патрика Дэниела Тиллмана, профессионального футболиста, который был призван в армию и трагически погиб в Афганистане от «дружеского огня» в 2004 году. Пешая экскурсия по снегу, камням и грязи лишний раз вынудила меня посочувствовать нашим молодым парням, затерянным в этой глуши, вдали от всех соблазнов современного общества. Капитан Хорриган руководил дорожным строительством, договаривался с местными племенными советами, обучал афганских солдат и воевал с талибами. Его база минимум раз в неделю подвергалась ракетно-минометному обстрелу. От перечня его обязанностей и от того делового тона, каким он их описал, у меня перехватило дыхание. Мне подумалось, что ответственность, возложенная на этого молодого капитана, власть и независимость, которыми он обладал, существенно затруднят для него возвращение к повседневной гарнизонной жизни в мирное время, не говоря уже о возвращении на «гражданку». Больше, чем любой брифинг в штабе, скромная компетентность, деловитость и сноровка, мужество, которые демонстрировали сам капитан, его первый сержант и его солдаты, убедили меня, что мы непременно победим, если изыщем верную стратегию и соответствующие ресурсы.

Драматическим контрастом посещению базы стала моя первая встреча с президентом Карзаем вечером того же дня – в президентском дворце в Кабуле. Своим положением и самой жизнью Карзай был обязан американской поддержке, при этом он оставался пуштуном до глубины души – и афганским националистом. Соответственно недоверие и неприязнь к англичанам, которые неудачно пытались «умиротворить» Афганистан в девятнадцатом веке, были в его ДНК. В последующие четыре с половиной года мы с ним встречались много раз, часто один на один, при каждом моем новом визите в Афганистан. Со временем мы стали вести друг с другом весьма откровенные разговоры. За несколько дней до моего первого визита его жена родила сына, и на следующих совещаниях я всегда спрашивал об этом мальчике, которым Карзай очень гордился. Иметь дело с Карзаем было невероятно сложно и требовало изрядного терпения, особенно если приходилось общаться с ним почти каждый день, но я быстро понял, насколько важно внимательно его слушать; увы, слишком многие американцы, в том числе все наши послы, сменившиеся в стране за мою бытность министром, делали это крайне редко. А ведь Карзай совершенно открыто высказывался о том, что его заботило. Задолго до того как такие проблемы, как жертвы среди гражданского населения, действия частных охранных подразделений, ночные рейды и использование собак в патрулировании, стали предметом малоприятных публичных споров между Карзаем и международной коалицией, президент Афганистана поднимал эти вопросы в частном порядке. Мы чересчур медленно улавливали эти сигналы и принимали меры. Карзай понимал, что коалиция ему действительно необходима, однако он остро реагировал на всякое действие, способное разгневать афганский народ, вызвать сомнения в насущной потребности присутствия иностранных войск в стране и выставить его самого в дурном свете в глазах соотечественников. «Конечно, у меня много недостатков, – сказал мне Карзай однажды, – но я знаю свой народ».

Полностью зависимый от щедрости и покровительства иностранных государств и войск, он тем не менее был «исключительно чувствителен» к любым действиям или словам, которые не выказывали должного уважения афганскому суверенитету, гражданам Афганистана или президенту страны. Особенно бурно проявлялась у него «аллергия» на критику из-за рубежа, направленную в адрес его самого или его семьи, в частности, по поводу коррупции. Он внимательно изучал иностранную прессу ревностно (или это делали его сотрудники) и как-то показал мне критическую статью о себе в газете «Айриш таймс». Помнится, я тогда подумал: да брось, какой дурак будет читать такую газету за пределами Ирландии? Но слишком часто, как при администрации Буша, так и при Обаме, американские официальные лица не желали «калибровать» критику Карзая, не желали понимать, что, когда и где следует говорить вслух, будь то публично или в частном порядке. В результате и без того непростые отношения становились куда сложнее, чем они могли бы быть.

Из январской поездки я вернулся с твердым намерением добиться отправки подкреплений в Афганистан, а также убедить наших союзников по НАТО направить туда больше солдат и поискать возможности наладить сотрудничество с пакистанцами в вопросе охраны границ. Оптимизма, признаюсь, я почти не испытывал.

Откуда взять дополнительные подразделения американских войск? Благодаря «Большой волне» в Ираке наши сухопутные части практически «обезлюдели». Мне часто доводилось слышать от старших офицеров при обсуждении этого вопроса: «Даже окопы пустые»; они имели в виду, что подкрепления брать просто неоткуда. И все же, полагая критически важным не допустить активного наступления талибов весной 2007 года, через несколько дней после возвращения в Вашингтон я рекомендовал президенту (а он одобрил) продлить военную командировку батальона 10-й горнострелковой дивизии еще на 120 дней, как и просил Эйкенберри. Также я предложил президенту утвердить план ускоренного развертывания новых подразделений 82-й воздушно-десантной дивизии. Все вместе это давало приблизительно 3200 американских солдат, то есть численность нашего контингента в Афганистане вырастала до 25 000 человек – более многочисленная армия пока в войне не участвовала. До конца 2007 года других подкреплений не предвиделось, учитывая наши обязательства в Ираке. Запрос к НАТО о 3500 дополнительных инструкторов для афганской армии и полиции по-прежнему оставался «подвешенным».

Президент Буш не терпел обвинений в том, что война в Ираке – и операция «Большая волна» – вынуждают нас экономить силы или отвлекают от выполнения поставленных задач в Афганистане. Поэтому он постоянно злился на Майка Маллена, который имел неосторожность в интервью прессе высказаться именно в таком духе. В конце сентября президент выразил мне свое недовольство словами Маллена по поводу Ирака – мол, Ирак «отвлекает». Кроме того, Бушу категорически не понравилось утверждение Маллена, произнесенное перед конгрессом: «В Ираке мы делаем то, что должны. В Афганистане мы делаем что можем». Да, Майк просто описывал суровую реальность, со всеми ее политическими неурядицами, но подобные публичные заявления, думаю, заставили президента сомневаться – будет ли Маллен поддерживать наши усилия в Ираке и в дальнейшем, уже при новом главнокомандующем?

Как я уже упоминал, и наших союзников по НАТО требовалось убедить делать больше. На рабочем совещании НАТО в Севилье в начале февраля 2007 года, первой встрече, в которой я участвовал в качестве министра обороны, я настойчиво попросил европейцев направить в Афганистан обещанные подразделения, инструкторов и вертолеты. Еще я прямым текстом сказал, что пора забыть обо всякого рода ограничениях на характер миссий, которые позволено проводить их частям в составе сил содействия безопасности. Я сказал, что весеннее наступление в Афганистане важно превратить в наступление альянса, а не в очередную атаку талибов. Несколько моих европейских коллег, в том числе министр обороны Германии Франц Йозеф Юнг, возражали: в Афганистане, с их точки зрения, необходим «сбалансированный и всеобъемлющий» подход, и следовательно, альянс должен ориентироваться прежде всего на экономическую помощь и восстановление инфраструктуры страны, а не на применение силы. Этот рефрен мне многократно приходилось слышать впоследствии. Впрочем, европейский подход во многом представлял собой типичный пример национально-государственного строительства (в Афганистане это труд на десятилетия), а не прагматичную тактику, единственно пригодную в разгар войны. Европейцы, особенно те, чьи подразделения были развернуты в более мирных регионах Афганистана, на севере и западе, хотели решать глобальные, долгосрочные задачи, тогда как в администрации Буша, а затем и в администрации Обамы, крепло осознание, что мы должны сузить наши цели, сосредоточиться исключительно на тех, которые могут быть достигнуты в короткий срок (ведь американский народ устал от войны и все более очевидно выражал свое нетерпение). Никто и никогда, по-моему, не упоминал ни на совещаниях, ни в прессе об этом фундаментальном расхождении во взглядах между США и нашими союзниками по НАТО, а ведь это был один из основных источников разочарования и политических трений.

Когда в 2006 году европейцы соглашались участвовать в операции в Афганистане под эгидой НАТО, они полагали, что подписываются на миссию «вооруженного миротворчества», вроде операции НАТО в Боснии, а не на полноценную войну с местными экстремистами. Европейская общественность войны не желала и не была готова к людским потерям, а потому большинство правительств Европы столкнулось с серьезной политической оппозицией своим военным обязательствам. На протяжении нескольких лет я постоянно нудил и изводил европейцев своими рекомендациями, но на самом деле меня искренне удивляла их твердая решимость продолжать эту миссию – с учетом внутриполитических проблем, особенно в тех странах, где коалиционные правительства, что называется, висели на волоске. Самая тяжкая доля и самые большие потери выпали странам, чьи части были дислоцированы на юге и востоке Афганистана (США, Великобритания, Канада, Дания, Нидерланды, Австралия, Эстония и Румыния), но французы, немцы, итальянцы и испанцы также направили тысячи своих военнослужащих в Афганистан. Правда, заставить эти части покинуть укрепленные базовые лагеря, как выяснилось, было по-прежнему непросто. Со временем «национальные» отговорки почти исчезли, численность союзных войск постепенно выросла, и никто не отказался от участия в миссии.

Также я намеревался добиться конкретных действий от пакистанцев: было давно пора ликвидировать приграничные убежища и остановить проникновение талибов через афгано-пакистанскую границу. Пакистан чрезвычайно важен для Соединенных Штатов, как применительно к Афганистану, так и в регионе в целом, но сам я ездил туда всего дважды, поскольку быстро понял, что мой гражданский коллега-пакистанец имеет нулевое влияние в военных вопросах (фактически он был «пешкой» при начальнике штаба пакистанской армии). Мой первый – и единственный значимый – визит в Пакистан состоялся 12 февраля 2007 года, примерно через три недели после первой поездки в Афганистан. Цель визита заключалась в том, чтобы встретиться с президентом Мушаррафом, который тогда одновременно возглавлял и штаб армии, и выяснить, готов ли он активизировать военные усилия Пакистана на афганской границе, особенно в преддверии весеннего наступления талибов. Я сказал Мушаррафу, что США, НАТО, Афганистану и Пакистану нужно укреплять сотрудничество. В ответ же я услышал фразы, знакомые до оскомины. Международные средства массовой информации и некоторые иностранные лидеры представляют ситуацию так, будто все афганские проблемы связаны с «подстрекательством» Пакистана, сказал Мушарраф, но мы должны воевать с талибами там, откуда они «родом» и где в основном действуют, то есть в Афганистане. По его словам, только пакистанским спецслужбам удалось захватить ряд руководителей талибов и «Аль-Каиды», а сам Пакистан «является жертвой экспорта афганского экстремизма». После того как Мушарраф изложил свои планы пограничного контроля, организации лагерей для беженцев и военных действий в Вазиристане (на северо-западе Пакистана, на границе с Афганистаном), мы с ним вдвоем удалились в какой-то крохотный кабинет для закрытого совещания. Я перечислил ему конкретные шаги, которых мы ждем от Пакистана, назвал возможные варианты пакистано-американского партнерства и рассказал о мерах, каковые Соединенные Штаты собираются принимать самостоятельно. В этой беседе с глазу на глаз Мушарраф признал пакистанские неудачи в контроле границы, но задал риторический вопрос: что делать одинокому пакистанскому пограничнику, когда он видит, что тридцать или сорок вооруженных талибов движутся в сторону афганской границы? Я ответил: «Позвольте пограничникам предупреждать нас, и мы устроим засаду». Он сказал: «Мне нравятся засады, мы должны устраивать их ежедневно». Вот прямо сейчас, подумал я.

Я подробно изложил наши конкретные пожелания: захват троих наиболее известных талибов и лидеров экстремистов; предоставление США расширенных полномочий против «Талибана» и «Аль-Каиды» на территории Пакистана; ликвидация самых одиозных группировок повстанцев и лагерей террористов; ликвидация «штаб-квартир» талибов в Кветте и Пешаваре; перекрытие основных маршрутов проникновения через границу; активизация сотрудничества разведок и ускорение оперативного обмена информацией, в том числе тактической; разрешение на разведывательные полеты над Пакистаном; создание совместные центров мониторинга безопасности границ, с персоналом из пакистанцев, афганцев и представителей коалиционных сил; партнерство в военном планировании. Мушарраф невозмутимо меня выслушал и притворился, будто всерьез намерен рассмотреть эти предложения. В итоге пакистанцы все-таки развернули около 140 000 военнослужащих на границе с Афганистаном (и понесли тяжелые потери), да и с совместными центрами и пограничным контролем удалось добиться скромного прогресса, но в остальном мы и годы спустя продолжали озвучивать практически те же самые пожелания.