Долг

Крадемся с Валькой за кустами вдоль казармы, уходим дальше, к физгородку, чтобы к столовой подобраться с темной стороны. В замке подвальной двери есть «секретка», вкладыш такой небольшой, но все «секретки» в полку одинаковые, а ключ от собственной «секретки» у меня в кармане. С отмычкой вожусь чуть подольше. Спускаемся в подвал, там еще два замка, и все разные, но система одна. Перебирая армейские навыки, я про этот и вспомнить забыл. Приплюсуем.

Нам не везет: на завтрак в полку будет каша, поэтому картошку с вечера не чистили. Берем, какая есть, рассовываем по карманам и за пазуху. Кстати, закрывать замки отмычкой, если они не защелкиваются сами, гораздо труднее и дольше, чем их открывать.

В каптерке уже дымно и налито. Но ждали нас, не выпили пока. Закусываем салом с черным хлебом, по очереди строгаем картошку. В каптерке нет воды, очищенные клубни мы вытираем свежими портянками из Ариных запасов. Вообще каптерщика зовут Самвел, но так его никто не называет. А рядового Мамадалиева все кличут просто Мама. Он в очередь чистит картошку и снова обещает сварить плов, если мы принесем все, что надо. Ара говорит, что он и сам умеет, но где найти барана? Колесников клянется, что украдет у немцев. Полишко и Николенко выражают сомнение по поводу наличия в окрестностях хотя бы одного барана. Мама говорит, что вокруг горы – значит, должен быть баран. Вокруг и в самом деле горы. Тюрингия, курортный район, и натовская в трех километрах граница. Наш полк затыкает собою единственный между горами танкоопасный проход. Ара говорит, что любит горы. Мама их не любит, хоть и вырос в горной местности. Тогда Ара говорит, что Мама ничего не понимает. Полишко и Николенко родились в Крыму и занимались альпинизмом. Они тоже говорят, что любят горы, просто Мама в самом деле ничего не понимает. Но тут Ара говорит: какой, на фиг, в Крыму альпинизм? Вот у нас на Кавказе! Полишко и Николенко в унисон вопят: Ай-Петри! Там даже люди гибнут! Так салага с верхней койки упадет, сломает себе шею – тоже альпинист, выходит, да? Кончайте спорить, говорю, налейте лучше.

Сало зашкварилось. Вываливаем в сковородку соломкой порубленную картошку. Потом мы говорим про командира роты и батальонного майора. Я ругаю майора и защищаю ротного. Колесников ругает всех, потому что офицеры все козлы и спиногрызы. Николенко с Полишкой возражают: они пусть и срочники, но командиры как-никак, им с Валькой стыдно соглашаться. Валька это чувствует и сбавляет тон. Мама поносит бездарных салаг, не отличающих левую ногу от правой. Сам-то давно ли освоил сию премудрость? Он у нас правильный старик, салаги и молодые его откровенно боятся. Самые правильные старики, то есть самые жестокие, получаются из чурок и хохлов. Интересно, что в Германии среди солдат почти не встретишь жителей Прибалтики или Центральной России. Москвичей нет совсем. Кавказцев мало – в основном армяне. Основную массу составляют сибиряки, хохлы и чурки с примесью отдельных молдаван и белорусов. Такие вот расклады сочиняет кто-то в Министерстве обороны.

Среди русских тоже есть отпетые деды – тот же Валька Колесников, мой земляк-сибиряк и приятель. А я, чем ближе к дембелю, делаюсь совсем неправильный старик. Будь все деды такими, салаги бы всю службу развалили. Но мне неправильность прощается, потому что я писарь, сачок, самовольщик. Отдайте мне салаг, говорит Колесников сержантам, я из них за три ночи бойцов понаделаю.

И тут мне в голову, уже не слишком трезвую, приходит неожиданная мысль.

– Слышь, – говорю, – бойцы и алкоголики, давайте ротному поможем капитана получить.

– На хрена? – удивляется Валька.

– Каким же образом? – интересуется Николенко.

– Так ведь учения. Что если рота сдаст их на «отлично»? Дадут тогда Валерке четвертую звезду?

– После сегодняшнего – вряд ли, – заключает Полишко.

– Теоретически возможно, – уточняет Николенко. – Но как, что надо делать?

– Пошел он, – говорит Колесников. – Уродоваться всем из-за корейца?

– Э, – произносит Мама, – какой базар? Туда рулить, сюда рулить – нормально будет капитан.

– Да, – усмехается Колесников, – ты, блин, рулить умеешь, Мама...

Мамадалиев в нашем отделении водитель броника, и было еще до меня: выехали полком на учения. Дорога к полигону шла меж двух крутых холмов, и впереди идущий броник вдруг заглох. Сержант Лапин, он тогда отделением командовал, кричит на Маму: объезжай! Мама выкрутил влево и давай карабкаться боком на холм. Как Лапин догадался, чем дело закончится, – одному лишь военному богу известно. Но вдруг дает команду: «Из машины!». Все повыскакивали. Проехал наш Мама еще метров пять и пошел через борт вверх колесами. А броник-то сверху открытый, ребят перемололо бы к чертям. Броник два раза перевернулся и на дорогу колесами встал. Маме в кабине ничего не сделалось, выбил только зубы о баранку, да старики его потом немножко попинали. Допытывались: купил он права или просто дурак от природы? Позже Мама сознался: купил. В ауле говорили, что в армии водителем служить лучше всего. Отец баранов продал и купил ему права. Мама с детства пас в горах баранов и потому считал, что в гору лезть по своей воле могут только бездельники вроде Полишки с Николенкой. А рулить он со временем научился – по ровной, естественно, местности. И даже в бокс въезжал самостоятельно.

– Пусть кореец жену свою к Бивню пошлет, – предлагает Колесников. – Она же чистый танк, Бивень от страха майора сразу даст.

– Вот у меня в Баку...

– Ну, началось, – ворчит Николенко.

– А ты послушай, – говорит Ара и целует свои пальцы. – Чистый персик! – Он хоть и армянин, но из Баку, там большая диаспора. Если Ару послушать, весь бизнес в Баку под армянами.

– Муж в милиции служил, дома не был. Русская женщина, я тебе скажу...

– Армянку за такое бы зарезали?

– Ай, Валентин! Я не зарезал. Муж – резать, надо.

– Так тот мильтон ее угрохал, что ли?

– Почему грохал? Я тебе вообще говорю, не про эту женщину. Ты слушать будешь?

– Нет, не буду, – говорит Колесников. – Мне что, потом, дрочить всю ночь?

– Ай, красоты не понимаешь...

– Давай заканчивать, – говорит Полишко и смотрит на часы. Он выпил меньше всех, но все же выпил. – Что у нас с утра, Сережа?

– Как это – что? Строевая, естественно.

– Я им, глядь, устрою сырбу-гырбу, – зловеще бормочет Колесников.

В казарме я залезаю под одеяло и поворачиваюсь лицом к стене. Сон не идет, и я подумываю, не поднять ли Вальку и не заделать ли нам чифиря. С Валькой мы сдружились близко, когда меня вернули в полк, а Спивак остался в госпитале завершать музей. Именно Колесников мне первым рассказал, что самовольщика и друга нашего Вовку Иваненко застрелил на посту другой самовольщик Караев, за что получил срочный отпуск на родину и уехал с моим чемоданом. Я вначале решил, что – случайность, но такого в принципе быть не могло. Один самовольщик идет за колючку через пост другого самовольщика – это идеальная ситуация. Но всегда идет по сговору, не прет с веселым криком: «Это я!». И знаки есть рукой, и окрик специальный. Так что Караев или спросонья пальнул, или... Даже думать об этом не хочется. Но думать все-таки пришлось, когда я выяснил, что особисты взяли наш общак. Пришли и выгребли. Так что мы все стали нищими, кроме Караева. Как только узнал про общак, сразу стало мне ясно: убил Караев Вовку Иваненко преднамеренно. Чтоб отпуск получить и смыться из полка. Его потом держали на офицерской гауптвахте и выпустили только забрать вещи перед самым отъездом в Союз. Он мне и в госпиталь звонил, наверно, с офицерской гауптвахты. За чемоданом моим к Аре он пришел вполне спокойный. Шутил и улыбался, слова все правильно сказал, и я на Ару не в обиде.

Когда я Вальке дело объяснил, тот сразу предложил: давай его убьем, когда вернется. Да только знал я, что Караева в полк не вернут. Спрячут где-нибудь в Союзе. И сам Караев знал про это, когда стрелял, сдавал общак и забирал мой чемодан. Каким надо быть человеком, чтобы ухлопать друга, предать всех остальных и не забыть подсуетиться на дорожку насчет вещичек. Чтоб, значит, не пустым домой нагрянуть. Не знаю, смог бы сам при подходящем случае пальнуть в Караева, но если б это сделал кто-нибудь другой – тот же Колесников, к примеру, – я был бы рад, признаюсь честно. Еще мне кажется, что здесь как-то замешан особист Витенька, который, между прочим, уже старший лейтенант. Почему бы для острастки не подстрелить самовольщика? Как все хвосты прижали с той поры! Никто за колючку не бегает, хоть и сидят без денег. Убил бы Караева, блин. А Вовку Иваненко жалко. Так и вижу, как он с ухмылкой до ушей в первом ряду шута разыгрывает. Короче, поняли мы с Валькой, что Караева нам не достать. Будет жить и жизни радоваться, а Вовка в земле гнить. Но вернулся Спивак, все узнал и сообщил: Караев тоже призывался из Херсона. Он даже помнит, на какой улице тот жил, и обязательно его достанет после дембеля. Валька сказал, что специально приедет в Херсон, и они вдвоем его зарежут. Я обещал прибыть к Валерке в гости, так мы давно условились. Но какие гости, если бегать придется с ножом? Вот кнопочку, как в книге, дали б мне нажать – и Караева не станет, так я нажму без колебаний. Потому что ясно вижу, как Иваненко идет через пост, улыбаясь Караеву, и вдруг тот вопит караульные окрики, Иваненко замирает в изумлении, и Караев стреляет в него, потом вверх. Я узнавал: Караев стрелял дважды, как положено – первый предупредительный, второй на поражение. Но почему-то я уверен, что было все наоборот, иначе б Вовка сразу лег пластом, он не дурак и все бы понял. Но свидетелей нет, и не напраслину ли мы городим на Караева? Я как-то после волейбола завел об этом разговор с особистом, чем его ужасно разозлил, и он спросил, не хочу ли я снова под следствие. Я сказал, что не хочу, но как бы между прочим поинтересовался, куда девался из полка мой бывший начальник по штабной работе гвардии майор товарищ Мартов. Особист пожал плечами и сказал, что тот уехал в Союз по плановой замене, и я ему не поверил. Вот если бы он меня послал, тогда поверил бы. В остальном Витенька ведет себя так, словно ничего меж нами не случилось. Меня это устраивает, и бог ему судья.

Утром, пока нашу роту гнобят строевой командиры взводов и сержанты (ротный, по слухам, сидит под домашним арестом), я визирую расписание в штабе батальона, вывешиваю возле канцелярии и иду в штаб полка, доложившись по дороге взводному Лунину, что меня вызывают к майору Фролову. Знаю, проверять не станет, особенно у бывшего дисбатовца Фролова. В штабе все озабочены близкими учениями. Я уверен, что нас повезут в Ордруф, на большой армейский полигон, и будут гонять суток трое, не меньше, но мне интересны детали. Общий план учений спускают из дивизии, в полку его только дорабатывают в мелочах, но информация из полкового штаба в роты не уходит – это вроде бы секрет, фактор учебной внезапности. На самом деле через писарей все знают всё, и штабные офицеры смотрят на эти утечки сквозь пальцы: больше знают в ротах – лучше подготовятся. Настоящий секрет составляют вводные команды, что следуют всегда непосредственно в ходе учений. Командиру дивизии или прикрепленному от него наблюдателю может прийти в голову любая тактическая идея прямо на полигоне, однако основные вводные штаб дивизии готовит заранее.