Долгая дорога домой
Шрифт:
— Просветите…
— Пятнадцать процентов! Пятнадцать процентов, господин посол! Если бы не идиотские законы, запрещающие ввозить для захоронения ядерное топливо, мы обогатились бы на этом! Сейчас мы работаем только на себя.
— А как же радиация?
— Да бросьте. В опасной зоне трудятся исключительно роботы. Тут вопрос в технологиях, и не более того. Далее. Вон там у нас — некоторые технологические линии по сборке реакторных насосов, это очень сложная технология, собственно, с нее все и начиналось, и знали бы вы, сколько сил пришлось потратить моим предшественникам, чтобы все здесь наладить.
— А как насчет обогащения?
— Чего именно?
Я улыбнулся:
— Урана.
—
— Ну… фон Тибольт, для начала.
— От него можно много чего ожидать. Этот человек патологически завистлив. Немцы пытались влезть сюда со своими технологиями. Нам пришлось немного… ослабить узду, только поэтому был выстроен Екатеринбург-1000. Немцы вообще предлагали чуть ли не полный цикл передать. Он просто хочет нам навредить.
— Он показал документы.
— И какие же?
Вот в этом вопросе я был уже подкован — хвала Интернету.
— Насосы. Специзделия, не обычные насосы. Потом центрифуги. Специальные высокоскоростные центрифуги. Это уже не шутки.
Я ждал от него того, что он снова упомянет Абашидзе, но Пескарев просто смутился.
— Откуда у него это?
— Хороший вопрос. Я бы поинтересовался вдобавок — зачем все это здесь?
Пескарев какое-то время думал, но потом решил пустить в ход козыри:
— Генерал-губернатор Абашидзе отзывался о вас как о патриоте.
Опять это слово.
— Только поэтому я разговариваю с вами, а не передал эти документы дальше.
— Хорошо. Если… если так, то вот вам ответ. Есть определенные экспортные ограничения, понимаете?
— Нет.
— Ну… скажем, «Шкода». Вы знаете заводы «Шкода»?
— Не бывал, но слышал.
— Один из крупнейших машиностроительных концернов Европы. В принципе, с ними может сравниться только Крупп, ДЕМАГ… если не считать наших. Несколько заводов, каждый из которых, можно сказать, шагнул в двадцать первый век. Поставщики и подрядчики во всем мире, продукция от механических мясорубок до крылатых ракет высокой точности. У них есть подразделение, занимающееся энергетическим машиностроением — котлы с кипящим слоем, котлы на обедненной угольной пыли, турбины, рассчитанные на критические и закритические параметры теплоносителя, — все это у них есть. Но в атомное машиностроение они не суются. И знаете, почему?
— Почему же?
— Ограничения. Проклятые ограничения, Вашингтонская конвенция о нераспространении. Она просто не дает нам жить, не дает дышать, все друг за другом следят. И знаете, почему на распространение технологий наложены такие жесткие ограничения?
— Вероятно, чтобы они не попали не в те руки.
— Верно! Но не в том смысле, какой вы в это вкладываете. Дело в том, что основные залежи урана расположены в Африке, Афганистане, Австралии — то есть в захолустье. А все технологии — у стран первого мира. Они их охраняют, чтобы не дать дешевую энергию развивающимся странам. Потому что, если к тем же бурам попадут современные атомные технологии — они будут топить свои топки не углем, они перестанут торговать желтым кеком и начнут торговать энергией, а германцы с их каскадами африканских АЭС просто разорятся!
— А в чем наш интерес?
Вопрос застал Пескарева врасплох, я это видел.
— Ну… мы заработаем деньги — это раз. Приобретем новых друзей — это два…
— А старых потеряем…
— Да бросьте! Немцы нам кто угодно, но только не друзья. Они нас боятся, а страх рождает ненависть. Они зарабатывают на нас деньги, но считают нас дикарями, которых должен колонизировать германский капитал, потому что тевтонским мечом нас колонизировать невозможно.
Если я правильно помню цифры по сотрудничеству — еще неизвестно, кто кого колонизирует. Прошли те времена.
Пескарев
подмигнул.— Есть схема, позволяющая неплохо зарабатывать. Почему я назвал «Шкоду» — шкодовские турбины отлично поддаются конвертации. То, что можно производить — производит «Шкода», а то, что нельзя — производим здесь мы. Если все это объединить — то получится набор для постройки пятисотмегаваттного реактора.
Уму непостижимо. Так, возможно, и немцы, и итальянцы, и североамериканцы из-за этого и нервничают? Чисто коммерческий интерес, понятно же, что те, кто нарушает эмбарго, зарабатывают огромные деньги. Может, на нас так косо смотрят из-за нечестной игры здесь?
— Давайте пройдемся по цехам… — сказал я.
По цехам мы прошлись — ничего особенного. Обычное производство так называемого пятого передела — то, в которое впускают в белых халатах и в одноразовых бахилах.
То, что я искал, я нашел, когда мы вышли из цехов. Везде был постелен готовый зеленый ковер, орошаемый из опрыскивателей, а в одном месте его сняли, прямо как он и был, квадратом, а опрыскиватель продолжал работать, и получилось грязное месиво. В него я и вступил по неосторожности, сойдя с пешеходной дорожки, хорошо, что бахилы еще не снял. Глянул вниз — и похолодел.
Вид грязных, испачканных бахил кое-что мне напомнил. Днище «Хорьха», когда я его осматривал…
— Осторожнее… С дорожек лучше не сходить, — сказал Пескарев.
— Интересно. Я думал, что в Персии нет глин…
— Почему нет? Есть же в стране гончарные изделия, они не из привозной глины делаются. Здесь это единственное месторождение, других нет.
Естественно, штурмовать Екатеринбург-1000 что в одиночку, что с другими людьми — нашел бы, найти не вопрос — я не мог. По многим причинам. Оставалось только ждать.
30 июня 2002 года
Варшава, штаб Висленского военного округа
К счастью, а может быть, и к несчастью — гусары не читают газет. Не потому, что не умеют читать, а потому, что презирают всю эту досужую болтовню. Труп пана Ковальчека обнаружила приходящая домработница двадцать девятого утром — у нее был свой ключ, она пришла убраться в квартире и, как только открыла дверь, почувствовала неприятный, подозрительный запах. Пытаясь найти его источник, она осторожно прошла в комнату и… взвыла, как сирена автомобильной сигнализации.
Прибывшая полиция в раздувшемся и источавшем отвратительное зловоние трупе — в эти дни в Варшаве держалась жара — опознала квартиросъемщика, пана Юзефа Ковальчека, больше тут никого быть не могло. Тут же нашли и передали на экспертизу три гильзы, тело отвезли в морг, на вскрытие.
Конечно, полиция предпочла бы хранить это дело в тайне, но шила в мешке, как известно, не утаишь. У любого репортера, занимающегося криминальной хроникой, существует рация со сканером полицейской волны, однако в этот раз полиции удалось вывезти тело до того, как на место прибыли первые журналистов, а потом они задержали на сорок восемь часов домработницу и не допустили журналистов к месту преступления. Тем самым они сделали себе хуже — в дневных газетах Варшавы появились сообщения о том, что известный диссидент пан Юзеф Ковальчек, профессор университета, арестован из-за своих политических взглядов. Таким образом полиция, сама того не желая, сильно усугубила свое положение, загнав себя в угол. Потому что уже к вечеру подкупленный репортерами сотрудник полиции сообщил, что пан Юзеф Ковальчек мертв, более того — убит. В вечерние газеты это не попало, но утренние вышли с аршинными заголовками. Естественно, в них было сказано, что пан Юзеф убит кем-то по наводке властей за то, что говорил неудобную правду, и именно поэтому власти скрывают правду о его смерти.