Долгая дорога домой

Генерал Тадеуш Комаровский оказался высоким, сухим, прямым, как палка, стариком, до сих пор предпочитающим старого фасона, темно-зеленого цвета мундир со всеми регалиями. Серый от бессонной ночи, он сидел в своем кабинете, охраняемом двумя казаками с автоматами, еще один автомат с подсумком магазинов был брошен на ряд стульев у стены, которая была обклеена картой округа в масштабе 1:1000. Он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, в окно, он даже не пытался командовать — да пока командовать и не было необходимости — судя по кипевшей в штабе деятельности, каждый знал, что он должен делать.

— Пан генерал…

— Вы свободны, пан майор, — прервал доклад генерал.

Щелкнув каблуками, майор вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь…

А генерал продолжал смотреть в окно. И пан Гмежек, хоть он недолюбливал и армию, и Комаровского — не знал, куда ему деваться.

— Вы пришли за моим сыном? — прервал молчание генерал.

— Старший инспектор полиции Гмежек, сыскная полиция Варшавы, отдел убийств. Да, пан генерал, я пришел побеседовать с вашим сыном.

Генерал снова какое-то время молчал, глядя в окно.

— Что он натворил? — наконец спросил он.

— Не далее как три дня назад…

— Что он натворил, пан полицейский?

Гмежек решил говорить правду, хотя и не должен был. Просто — чувствовал, что так надо.

— Мы считаем, что он причастен к убийству. Возможно, причастен — мы не можем сказать этого точно.

— Вот как? Из-за этого начинается рокош?

— Возможно, да, — осторожно ответил пан Гмежек.

— Интересно… И кем же был убитый, что из-за него выходят на улицы?

— Пан Ковальчек, профессор Варшавского университета, из эмигрантов… — полицейский замялся.

— Говорите, говорите, пан полицейский…

— К тому же — диссидент и содомит.

— Диссидент и содомит, — медленно, будто пробуя эти слова на вкус, произнес их генерал, — достойный подданный Его Величества, ничего не могу сказать. Он имел какое-то отношение к наркотикам?

Пан Гмежек снова не стал лгать.

— Да. Наркотики обнаружены и в его крови, и на квартире рассыпанными. Судя по всему, он был не только потребителем наркотиков, но и наркоторговцем.

Генерал внезапно поднял руки и закрыл ими лицо, будто плача, но все это происходило в абсолютной тишине. Так он просидел какое-то время — старший инспектор боялся даже слово сказать, потом вдруг повернулся в кресле. Гмежек увидел глаза генерала — больные, красные от недосыпа, какие-то обреченные, будто у загнанного зверя.

— Я предупреждал… что добром не кончится… — надтреснутым голосом произнес он.

— О чем вы, пан генерал? — спросил полицейский.

— О своем сыне, пан полицейский. О своем сыне. Он сам вам расскажет, я не имею права говорить о чужих секретах. У вас есть дети, пан полицейский?

— Да, есть, пан генерал. Двое. Сын и дочь. Сын в этом году заканчивает гимназию.

Пан Гмежек не стал упоминать, что дети живут с женой. Бывшей. Как и бо#льшая часть полицейских, пан Гмежек был в разводе, мало какая семья выдерживала испытание работой полицейского. Тем более — семья старшего инспектора убойного отдела, которого могли выдернуть на происшествие в любое время дня и ночи.

— А у меня Ежи единственный. Даже супруги нет… погибла…

Впервые за все время службы старший инспектор Гмежек не знал, что ему сказать. Он был циничен, как все полицейские, и за время службы повидал немало. Как все полицейские, он имел дело с отбросами общества: убийцами, грабителями, разбойниками, наркоманами. Он смотрел в глаза семнадцатилетнему поддонку, который убил старую пани, чтобы поживиться содержимым ее сумочки, он входил в состав оперативно-следственной группы в ставшем основной для ленты синематографа розыскном деле «Березовая роща», когда им удалось изобличить маньяка, тихого почтового служащего, на руках которого была кровь тридцати двух человек ^[15]. Он всякое видел. Он видел и самых разных полицейских, честных и не очень, и совсем не честных, он мог даже подложить улику в карман виновного, если видел, что тот и в самом деле виновен. Но он никогда не арестовывал человека, никогда не привлекал его к ответственности, если видел, что тот — невиновен. А сейчас получалось так, что он отнимал сына у старого генерала, который был опорой порядка в Варшаве в эти трудные минуты, — и при этом искренне считал молодого человека невиновным.

Он впервые узнал, что это такое — арестовывать невиновного человека, человека, которого ты и сам считаешь невиновным. И ему это не нравилось.

— Пан генерал, я могу вам пообещать только одно, что я лично прослежу за тем, чтобы при производстве следствия закон соблюдался до последней запятой. Кроме того, я лично прослежу за тем, чтобы все данные об убитом, о том, кем он был — внесли в дело и представили на рассмотрение судье.

— Закон… — генерал снова повернулся к окну, — кому сейчас нужен закон, кто помнит о нем? Вот эти?

— О нем помню я. Надеюсь, что и вы, пан генерал. Закон нужен нам.

Генерал покачал головой.

— Что есть закон вот для них? — Он показал рукой в окно. — Рокошанам не нужен закон. Им нужна свобода. Они выходят на улицы и кричат — нам мало свободы! Дайте нам ее… Знаете, пан полицейский, когда-то давно… я и несколько других офицеров удостоились личной аудиенции монарха… тогда еще царствовал отец ныне правящего монарха, да продлит Йезус его дни. Он тогда сказал одну фразу, которую я и, наверное, мои спутники запомнили на всю жизнь. «У моего подданного нет права быть скотом», — вот что он сказал. И в России — никогда такого права у подданных не будет. Те, кто выходит на площадь и кричит, что им мало свободы, требует именно такой свободы. Свободы быть содомитом, наркоманом, диссидентом. Нас, которые не дают им эту свободу, они называют иродами и сатрапами…

Генерал снова замолчал.

— Пан генерал, вы знаете, где ваш сын был в ночь на двадцать шестое июня сего года? — осторожно спросил пан Гмежек.

— Об этом он расскажет вам сам. Если захочет. Думаю, захочет, потому что ему нечего стыдиться. Раньше таких, как этот пан… сжигали на кострах. Сейчас — у нас есть закон.

Генерал нажал на кнопку звонка, он зазвенел так резко, что старший инспектор Гмежек непроизвольно вздрогнул.

— Еще один вопрос, пан генерал. Я думаю, что ваш сын мстил за кого-то. Вы знаете — за кого?

— Об этом он тоже расскажет вам сам.

Хлопнула дверь, на пороге вырос майор Пшевоньский.

— Пан генерал?

— Проводи, — коротко произнес генерал, показывая на Гмежека, — пусть полицейские выполняют свою работу.

— Прошу меня простить, пан генерал, — сказал Гмежек.

Генерал ничего не ответил.

Вместе с паном майором они проследовали на другой этаж, уже перекрытый. Здесь было шумно, голосили рации.

— Как вы выведете его из здания, пан полицейский? — негромко спросил майор Пшевоньский. — демонстранты его разорвут и вас заодно?