Долгая дорога домой
Шрифт:
— Будьте спокойны, — важно кивнул Варфоломей Петрович.
Видите, как просто? Нужно только доверять человеку и поддерживать его — и он и свою работу сделает, и твою заодно…
Кортеж собирался в центре города, на площади Шахидов — так звали тех, кто пал в боях за Персию, пусть эти слова и имели двусмысленный оттенок в свете того, что творят террористы. Дабы означенные террористы не сотворили что-нибудь с дипломатами в долгой дороге, шахиншах любезно предложил свой личный конвой, включая те самые шоссейные броневики, которые были изготовлены специально для него. Они должны были сопроводить кортеж дипломатических машин до Бендер-Аббаса, а потом и обратно…
На площадь мы вкатились одними из последних, не было по понятным причинам Арено и почему-то не было фон Тибольта, посла Священной Римской империи. Остальные все были здесь: Пикеринг с его удлиненным «Кадиллаком», сэр Уолтон Харрис на его «Роллс-Ройсе» с заказным кузовом редкого типа ландоле от Маллинера,
Сигнала к отправлению почему-то не было — поэтому дипломатический корпус покинул свои авто и начал делиться на кружки по интересам. Группировались в основном около машин североамериканского и британского посланников, никуда не пошел, так и остался у своей машины бельгиец, никуда не пошел и я, потому что общих тем для беседы не видел. Те же, кто собрался у машин, не обращали внимания на палящее солнце, переговаривались, аргентинский посланник, насколько мне помнится, наполовину француз, экспансивно размахивал руками и что-то возбужденно говорил, причем так громко, что отголоски доходили даже до меня. Обменивались взглядами, в основном недобрыми — увы, взаимопонимания в «концерте великих держав» не было уже давно, более мелкие страны этим успешно пользовались. За то время, пока я дышал воздухом — в парке Шахидов великолепный воздух, здесь высажены эвкалипты, и воздух в центре города как на курорте, — поймал на себе доброжелательный взгляд Гиша, недобрый Ла Роша, неопределенный — Пикеринга и заметил, что сэр Уолтон вообще не желает смотреть в мою сторону. Поведение валлонцев вообще изумляло — мало мы им помогали с пятидесятых по семидесятые, когда раскололась единая Бельгия, когда в их заморских колониях черт-те что творилось? А великие державы, и в особенности Священная Римская империя, имевшая там свои интересы, молча наблюдала со стороны, ожидая, пока Валлония не выдержит и можно будет аннексировать эти территории на более чем законном основании. Берлинский мирный конгресс — любая страна несет ответственность перед всем миром за то, что происходит на ее территории, и если эта страна не справляется, то данная территория может считаться призом для любой другой страны. Вообще, если посмотреть на новейшую историю, то с пятидесятых и по сей день Россия упорно, методично, почти в одиночку играла роль «концерта великих держав», созданного в Берлине, замиряя, сохраняя равновесие, удерживая. Что в заморской Франции, что в Валлонии, что в Тихоокеанской зоне — всегда одно и то же. Такая политика, совершенно правильная по сути, восстанавливала против нас многих — взять того же Ля Роша, представителя страны, которой мы помогли, не бесплатно, конечно, но помогли, вызвав ниагару яда из Берлина, Лондона, Токио, и даже омерзительную шутку, пущенную раздосадованным нашим «миротворением» кайзера — русская армия к услугам любого. Только прямой и недвусмысленный запрет государя избавил германского кайзера от пощечины. Такое — не прощается…
А все просто. Мы — единственные миротворцы, потому что нам не нужно ничего, кроме мира. Это немцы, создавшие почти Соединенные штаты Европы, это итальянцы, носящиеся с безумной идеей mare nostrum [99], как курица с яйцом, это британцы, ведущие непрекращающуюся тайную войну — это им нужны капитуляции и территориальные приобретения, в то время как нам — только мир. Иногда я думаю о том, что восемьдесят лет мира, пусть пятьдесят из них — мира под угрозой ядерного армагеддона — это все же много.
Хотя… Какой к чертям мир!
В теплой компании, где верховодил сэр Уолтон, валлонец кивнул в мою сторону (только что пальцем не догадался показать) — и все над чем-то засмеялись. Это вывело меня из себя, но, на их счастье, в это время на площадь вкатилась с мигалками и сиренами автомашина жандармерии, давая тем самым сигнал к отправлению, и все стали поспешно рассаживаться по своим авто. Сел и я, взяв на заметку валлонца и его развязное поведение. Интересно, что оно означает?
Дорога до Бендер-Аббаса запомнилась только стоящими вдоль трассы грузовиками — чтобы пропустить нас, жандармы и дорожные полицейские додумались полностью остановить движение на трассе. Машина летит, как по воздуху. Из-за стоящих машин окрестности рассмотреть было невозможно, поэтому я решил поработать со взятыми в дорогу документами.
Дворец, а в Бендер-Аббасе я был впервые — потрясал, он был построен
совсем недавно, но создавалось ощущение, будто он стоял тут целую вечность, так хорошо архитекторам удалось вписать его в ландшафт. Он возвышался на склоне холма так, что с него был виден Бендер-Аббас и часть Персидского залива, который здесь был узким, как бутылочное горлышко. Дворец назывался белым, но на самом деле он был не белым, а светло-серым, чуть светлее окружающей его каменной осыпи. Обычно около дворца разбивают сад, и здесь это можно было бы сделать — завезти землю, поставить фонтаны, но этого ничего сделано не было, и в этом-то и заключался замысел архитектора. Дворец выглядел не чужеродным образованием, он выглядел так, как будто стоял тут всегда, и даже фонтаны, в которых не было ни капли воды, подтверждали это…Собрались на первом этаже, в бальном зале — классическом, с люстрами и русским паркетом, с высокими окнами-витражами. Помимо дипломатического корпуса было немалое количество генералитета и персидской знати, если ее можно так называть. Я пробыл в этой стране не так много времени, но кое-что уже успел понять, в том числе и то, что такое в Персии знать. Она, конечно, называлась по-другому, но не в этом дело, дело было в том, что она не была знатью. В Персии знатью считались лишь те, кого назначил знатью Светлейший — и он же мог лишить человека дворянства, так же легко, как жизни. В России, да и в других нормальных странах — если человек приобретал потомственное дворянство, то лишить его титула было невозможно, даже поднимаясь на эшафот, он оставался дворянином. Здесь вместе с расположением или милостью шахиншаха ты лишался всего. А потому и местных «дворян» нельзя было считать дворянами.
Никто ничего не объяснял, местный этикет я не знал вообще, и потому только присматривался и делал как все. Русский придворный этикет предусматривает выход — первым появляется государь, ведя под руку супругу дуайнена дипломатического корпуса, дальше идет Ее Величество под руку с самим дуайненом. Дальше наследник и великие князья и княжны, все они идут не одни, а тоже с представителями дипкорпуса из наиболее дружественных стран. Всем им при прохождении следует кланяться в пояс. Потом идут представители венценосной семьи, но им кланяться можно лишь наклоном головы…
Здесь же все стояли и чего-то ждали, тихо переговариваясь между собой. Потом заиграла музыка, разговоры смолкли, все выстроились — и в зале, выйдя из парадных дверей, появился шахиншах, к моему удивлению, в форме фельдмаршала русской армии (я не знал, что у него есть это звание) и с фельдмаршальским жезлом. Все разговоры стихли, в зале установилась гробовая тишина.
— Господа! — шахиншах заговорил по-русски, не замечая, что в зале есть и дамы, и их немало. — Сегодня день избавления. Наш гнев… — шахиншах почему-то замолчал, осмотрелся и только потом продолжил, — наш гнев пал на преступников, на злоумышляющих и жестоко покарал их. И в этом величайшая заслуга наших русских друзей! Только России Персия обязана своим процветанием, и даже — самим существованием. Единственно Россия, с ее разумной и миролюбивой политикой, принесла мир туда, где его не было столетиями, прекратила распри, потушила костры взаимной ненависти и дала мир и процветание многострадальным, веками угнетаемым народам Востока. Форма, которая сейчас на мне — форма фельдмаршала русской армии, единственной армии, что принесла мир на Восток. Это — знак уважения великой стране. Здесь и сейчас Российскую империю представляет достойнейший человек, дворянин и русский офицер, князь Александр Воронцов, который лично внес огромный вклад в поражение преступников, трусливо засевших на афганской и британской земле. Здесь и сейчас я называю этого человека своим другом, награждаю его Большой Звездой с бриллиантами и рубинами и присваиваю ему звание генерала жандармерии Персии, как достойнейшему из достойных!
Последние предложения я слушал, будто в тумане — пол уходил из-под ног…
Хоть я стоял и не в первых рядах, передо мной поспешно расступились, и я понял, что пора и мне, законченному идиоту и тупице, подниматься на сцену, чтобы явить себя изумленной публике.
Что я и сделал. Хотя была бы возможность — провалился бы под землю. Господи, это надо же так подставиться…
Ничего не сказав более, шахиншах лично водрузил на меня цепь с орденом, довольно массивным, и вручил красочно оформленную жалованную грамоту. Выступления от меня, по-видимому, никто не ожидал.
Интересно, имею ли я право все это принять? Надо сделать запрос — но, скорее всего, имею, страна-то дружественная. Генерал жандармерии — вот дослужился. До голубого мундира — все предки из могил восстанут…
Поклонился, повернулся, чтобы идти обратно в зал, заодно отметил реакцию публики. Дипломаты смотрели на меня так, как будто я прилюдно снял, простите, штаны. Взглядами персидских жандармов и спецслужбистов можно было колоть дрова…
Пришел в себя я только на балконе дворца, куда я вышел, чтобы никого не видеть. Рядом обнаружил посла Пикеринга, он курил, выпуская клубы дыма, как паровоз, и смотрел куда-то вдаль, туда, где в сгущающейся тьме плыли огоньки супертанкеров — проводка не прекращалась ни днем, ни ночью.