Долгая дорога домой
Шрифт:
В России военное образование продолжалось и в школах, детям рассказывали о подвигах русской армии, вывозили в воинские части на экскурсии, разрешали стрелять в тирах. Часто и отцы давали своим сыновьям в руки семейное оружие, выезжали с ними в тир и на охоту. Это рождало в детях воинственность, готовность отстаивать свои права и свою страну, в том числе с оружием в руках. В САСШ политика была немного другая – оружие обращалось свободнее, но детей к нему не подпускали, – в итоге, став взрослыми, дети слабо понимали, что такое оружие, слабо понимали его смертоносную силу и применяли, в том числе в своих разборках – отсюда расстрелы в школах и кафе. С такой агрессивностью можно было работать, поскольку она не сопровождалась ответственностью. У русских же агрессивность была контролируемой, с этим могли сравниться только японцы, жестоко, с болью и кровью воспитывающие в учебных заведениях самураев, и частично – немцы, у которых
Русские были достаточно самостоятельны и даже в каком-то смысле разобщены. Это был очень большой народ, и у них, в отличие от многих других народов, было не так уж и много единых героев и единой мифологии. Иногда Доктор даже приходил к выводу, что русских, как единого народа, не существует, что это просто самоназвание разных этносов, живущих на одной территории. Однако почему-то эти разные этносы говорили о себе: я русский – и это означало, что народ был...
Доктор коснулся палкой плеча шофера.
– Давай на базар, Джон. Заедем перед работой, пока там не такая толпа, как обычно.
– Да, сэр... – привычно ответил водитель, он же телохранитель Доктора. Бывший британский парашютист, он потерял здоровье во время четвертого сипайского восстания, особенно сильного, был уволен из рядов вооруженных сил и теперь зарабатывал на жизнь таким образом. Заодно – он присматривал за доктором и писал отчеты милому пожилому джентльмену, которого почему-то иногда звали «Святой отец».
Аппараты типа «Скат» представляли собой не несколько отдельных боевых платформ-носителей, а единую ударную боевую систему, каждая часть которой выполняла свою функцию. Всего было шесть машин, им следовало действовать в едином строю, но перед атакой разбиться на две группы для поражения двух разных целей. Каждую из групп вел аппарат, в чьи задачи входило прокладывание и расчистка курса для двух других аппаратов. Для этого на нем была установлена станция РЭБ и две ракеты ПРР. Он был единственным в группе, локатор которого включен в активный режим: два других следовали в кильватере за первым, не включая свои локаторы и не передавая никаких сигналов. Управляющие сигналы они получали от головной машины по закрытому каналу связи.
Эти четыре аппарата – по два в каждой группе – были ударными и несли в своих бомбовых отсеках по две осколочно-фугасные бомбы типа ФАБ-500 и две объемно-детонирующие типа ОДАБ-500. Более чем достаточно для уничтожения целей, но послание Государства Российского должно было стать прямым и недвусмысленным. Тот, кто торгует рабами и наркотиками, и даже те, кто живет рядом с местом, где торгуют рабами и наркотиками, – подвергает свою жизнь смертельной опасности. Эти бомбы, ждущие своего часа в отсеках стремительно несущихся к цели аппаратов, и были таким вот посланием.
Все беспилотные бомбардировщики взлетели с аэродрома Мары на самой границе – они были переброшены к границе тайно, чтобы долететь до Кабула и вернуться обратно без дополнительного запаса топлива. Тем не менее баки подвесили – чтобы испытать аппараты при полной загрузке.
Та часть базара, где продавали рабов, была отделена от улицы и от других торговых рядов сплошным трехметровым забором с колючей проволокой поверху и двойными дверями – как в тюрьме. Они никогда не открывались одновременно. Рядом, охраняемая свирепыми пехлеванами, небольшая (в привычном к верховому транспорту Кабуле никогда не хватало стоянок) стоянка для машин богатых клиентов, а других на базаре и не было. Чтобы купить раба, надо быть богатым человеком,. Пехлеваны выглядели комично – голый торс, чалма, широкие штаны, пояс, на котором одновременно висели старинная кривая сабля, полицейская резиновая дубинка и современный североамериканский электрошокер «Taser». Казалось, что они вышли прямиком из подпольно снимаемых здесь же, в Кабуле, в пыточных тюрьмах, видеокассет для садистов, которые в свободное от работы время обожал смотреть добрый доктор.
Протерев руки ароматизированной салфеткой – Доктор делал это постоянно, ощущение грязи на руках было для него омерзительным, – он вышел из машины. Джон моментально оказался рядом, раскрыв над Доктором зонтик от солнца. Доктор посмотрел на него – как будто впервые видел, – потом на пехлеванов, и направился ковыляющей походкой к старым, недавно покрашенным воротам. Дурные предчувствия не покидали его.
Рынок еще не работал, но хозяева его уже были на месте. Договаривались о том, какую цену держать на товар, продавали и обменивали товар еще до начала торгов, по «своим» ценам, смотрели, как расставлены клетки и как выглядит товар. Вопреки общераспространенному мнению, рабов хорошо кормили, не избивали, только если они не дадут к этому повода, а наказывали не плетьми, а подсоединяли
к стальным прутьям клетки провода с током – и больно, и почти не остается следов. День обещал быть жарким – поэтому хозяева проверяли, дали ли в достаточном количестве рабам воду, и прикрыли ли клетки от солнца. Если раб потеряет сознание от солнечного удара или умрет – будет убыток.Рабы делились на три категории. Первая – она составляла две трети от общего количества – должники, которые вовремя не расплатились с баями. Теперь продавали либо их, либо их детей, чтобы погасить долг феодалу. В основном это были нищие крестьяне-феллахи не пуштунских родов – ни один пуштунский род не допустит продажи сородича, это несмываемый позор. Невысокие, сгорбленные от тяжелой работы, с тусклыми глазами и угрюмой покорностью на лицах, им было все равно, что жить, что умирать, и своей судьбы они ждали с покорностью, не пытаясь сопротивляться.
Вторая категория – дети из нищих семей, которых продали родители, чтобы расплатиться с долгами. В Афганистане детей рождалось много – сколько Аллах пошлет, а прокормить их было невозможно, потому что земля Афганистана большей своей частью была бедна и не давала достаточного урожая. Все это усугублялось еще и варварской ее эксплуатацией со стороны феллахов – они ничего не знали о современных методах земледелия, никогда не видели тракторов и обрабатывали землю так, как это делали их предки тысячи лет назад. Кроме того – самой популярной сельскохозяйственной культурой в голодающей стране было не зерно, не картофель, не просо, а опиумный мак. Которым, как известно, сыт не будешь. В возделывании опиумного мака все зависело от баев. Те, что думали о будущем, те платили работающим на их земле феллахам достаточно, чтобы они могли кормить свои семьи в течение года, пусть и скудно, но кормить. А некоторые – сгоняли крестьян-феллахов со своей земли и покупали таких вот рабов, часто совсем пацанов, заставляя их работать, где за миску похлебки, а где и за укол плохо очищенного героина. Согнанные со своих земель, никому не нужные в городе, нищие крестьяне были вынуждены продавать своих детей одного за другим, чтобы спасти от голодной смерти тех, кто еще у них оставался.
Наконец, третья, самая редкая категория – похищенные. Тут были и женщины, и дети обоих полов – товар для баев, для амиров, для раисов провинций и даже для самого монарха, который на базар не заглядывал, но присылал своих людей. Многие раисы происходили из богатых семей, они учились в Британии, где часто приобретали совсем отличные от афганских представления о женской красоте. Для таких был особый товар – похищенные молодые девственницы, от тринадцати до восемнадцати лет, чаще всего блондинки – потому что в Афганистане блондинок днем с огнем не найти, только крашеные, но это не то. Одна такая девственница могла стоить несколько сот тысяч афгани – как сотня с лишним феллахов-рабов. Для специфического клиента похищали также и мальчиков – ибо не все учившиеся в Британии становились ценителями женской красоты, кое-кто приучался ценить красоту мужскую.
Вот из-за таких бачалюбов у Доктора и возникали проблемы. Ему были нужны русские мальчики разных возрастов, но в этом желании он конкурировал с людьми, которые запросто могли выложить за русского бачу сотню тысяч афгани. А у профессора и так был перерасход по бюджету на тридцать с лишним процентов, и деньги ему выделяли с большим скрипом.
На пороге своего дукана – двухэтажного здания с решетками на окнах и на дверях – Доктора с распростертыми объятьями встретил человек по имени Нурсултан. Он был очень похож на японца – невысокий, жилистый, с узкими глазами, короткими черными волосами, только кожа его была заметно темнее, чем у японцев. Киргиз по национальности, Нурсултан был одет в новенький британский камуфляж, а у него за спиной маячили двое вооруженных автоматами британцев-телохранителей, настороженно озиравшихся по сторонам. Дело было в том, что Нурсултан жил как бы в долг и очень боялся смерти. Его приговорили к смерти на сходке азиатских наркобаронов, которых Нурсултан сильно «кинул» в свое время: крупную партию героина перехватили русские, и он остался должен всем и вся. Он не стал отрабатывать долг, как это делали в таких случаях – вместо этого он собрал все, что мог, и бежал в Афганистан, где вложил деньги в работорговлю и сильно поднялся на этом. Он знал, что рано или поздно приговор будет исполнен, что никто и никогда не уходил от мести наркомафии – и только поэтому брался за выполнение самых сложных и опасных заказов. Нурсултан специализировался на русских женщинах и детях, потому что имел хорошие связи, оставшиеся еще с тех времен, когда он торговал наркотиками на границе и в самой Российской империи. Приговоренный к смерти, он не боялся мести спецслужб империи, которая, несомненно, последовала бы, узнай они про род занятий Нурсултана – потому что приговоренному к смерти наркомафией можно уже ничего не бояться.