Долгая дорога домой

В ту ночь меня разбудил лай своры бродячих собак, гавкающих в свете уличного фонаря неподалеку. Я схватил булыжник, подобрал еще несколько камней, до которых смог дотянуться, но так, видимо, и заснул, потому как проснулся от жарких солнечных лучей, бьющих прямо в глаза. Камни лежали рядом, но собак нигде видно не было.

В скором времени я уже знал все окрестности вокзала, прилегающие к нему магазинчики и киоски, где можно было поживиться. Запахи от них разносились дурманящие: манго и дыни, жареные пряные закуски, а от палаток со сладостями – ароматы гулаб джамуна и ладду [2] . И куда ни глянь – везде люди ели: вот мужчины беседуют и щелкают арахис, там пьют чай, отщипывая по виноградинке от грозди. В такие минуты меня терзал голод, и я шел попрошайничать к лавочникам. Меня всегда прогоняли, как и еще с полдюжины детей, – слишком нас было много, чтобы проявлять милосердие.

2

Гулаб джамун, ладду – традиционные десерты индийской кухни в форме шариков. Гулаб джамун готовится из сухого молока и муки, обжаривается во фритюре и подается в сахарном сиропе. Ладду делается в основном из масла, орехов, сахара и специй.

Я подолгу глядел на евших – они были не богаче моей семьи, так что годной еды после себя не оставляли, но что-то могли уронить или доесть не до конца. Урн здесь не было, так что, когда есть заканчивали, остатки просто бросали на землю. Я быстро смекнул, какими отбросами вполне можно питаться, мы же и дома с братьями знали, какую еду подбирать на станции. Жареные кусочки, например, самосы [3] можно есть без опаски, надо только отряхнуть от налипшей грязи. Но их все хотят – надо опередить стаю других голодных детей. Я больше выискивал то, что чаще всего просыпают: орешки или острую ореховую смесь бхуджу с нутом и чечевицей. Иногда везло на кусок лепешки. Острое чувство голода мучило нас всех, так что за объедки приходилось бороться. Меня нередко отпихивали, а могли и огреть. Мы, как голодные псы, грызлись за кость.

3

Самоса – индийская разновидность самсы, отличительной особенностью которой является исключительно вегетарианская начинка.

Хотя обычно ночевал я поближе к реке и станции, близлежащие улицы тоже начал исследовать. Может, во мне снова проснулось врожденное любопытство, но еще меня вела надежда найти за новым поворотом что-нибудь съестное, а может, доброго лавочника или ящик с рыночными отбросами, до которых еще не успели добраться другие бродяжки. В большом городе – большие возможности!

А еще город был полон опасностей. Помню, во время одной из вылазок я очутился в квартале теснившихся друг к другу ветхих домов и лачуг, держащихся лишь на бамбуке и изъеденной ржавчиной арматуре. Вонь стояла невыносимая, будто кто умер. Я заметил, что люди как-то странно на меня посматривают, создалось ощущение, что мне сюда нельзя. Встретил парней, куривших самокрутки, – они так на меня глянули, что я почувствовал себя не в своей тарелке.

Один из парней, размахивая сигаретой в руке, встал и направился ко мне, что-то громко говоря. Остальные заржали. Я ни слова не понимал и стоял, не зная, что делать. Тут он подскочил и зарядил мне две оплеухи, не переставая мне что-то говорить. Я огорошенно замер и расплакался. Тот меня снова с силой треснул, я повалился на землю и заревел под гогот мальчишек.

Поняв, что дело пахнет жареным и надо бы отсюда выбираться, постарался взять себя в руки. Встал, развернулся и пошел твердым шагом, как уходят от злой собаки. Лицо пылало. Может, если дать им понять, что я на их территории оставаться не собираюсь, меня оставят в покое? Но, когда они двинулись за мной, я бросился бежать со всех ног. Сквозь слезы углядел узкий проход между домами и влетел в него, как раз когда брошенный одним из преследователей камень ожег мне руку.

Я протиснулся в проход и очутился в замкнутом дворе. Выхода не было, а по другую сторону кричали мальчишки. Во дворе было море мусора, и одна мусорная волна поднималась как раз у дальней стены – по ней можно было бы взобраться и сигануть через стену. Пока я прокладывал путь через двор, шайка появилась из другого хода, который я не заметил. Они стали выуживать будущие снаряды из ржавого бака, а главарь все на меня кричал. И вот первая бутылка взмыла в воздух и врезалась в стену позади меня. За ней последовали другие, пушечными снарядами свистя совсем рядом, – рано или поздно какая-нибудь попадет точно в цель. Спотыкаясь и пригибаясь, я добрался до мусорного холма, к счастью, мой вес он выдержал. Вскарабкавшись, я вылез на стену и побежал вдоль по ней, молясь, чтобы никто за мной не погнался. Бутылки продолжали лететь в стену и свистели у моих ног.

Наверное, сам вид того, как я улепетывал, повеселил шайку. Они изгнали чужака со своей территории и гнаться не посчитали нужным – я и без того уносил ноги как можно скорее. Чуть позже я нашел прислоненную к стене бамбуковую лестницу, по которой спустился на чей-то задний двор. Прокрался через дом к входной двери и прошмыгнул мимо сидящей женщины с ребенком. Похоже, она меня даже не заметила, и я тут же смешался с толпой, желая поскорее вернуться к мосту.

Даже у реки я не только искал себе пропитание, но и приглядывал безопасные места для ночлега. Довольно часто, когда я возвращался на уже освоенное место, оно оказывалось занято, так что приходилось искать новое. Зато иногда находилось что-нибудь получше. Поскольку спать приходилось под открытым небом, да еще и у всех на виду, нормально отдохнуть не получалось. Однажды в полнолуние я брел по берегу и так впервые оказался под массивными опорами моста. Там обнаружились несколько сдвинутых вместе небольших деревянных настилов, на которых вместе с подношениями вроде кусочков кокоса и монеток стояли изображения и фигурки богини-воительницы Дурги, ее я узнал. Великая богиня, Магадеви, сидела верхом на тигре, а в ее многочисленных руках было зажато разящее оружие, которым, как я помнил из рассказов взрослых, она победила демона. Подсвеченный мерцающими огоньками терракотовых ламп, ее лик внушал страх. Но в этих разгоняющих тьму вокруг меня огоньках было и что-то успокаивающее, так что я уселся прямо под мостом, глядя на реку. Я, как всегда, был голоден, так что не мог устоять перед искушением: схватил несколько кусочков фруктов и кокосовой мякоти и съел. Прихватил и немного монет.

Уходить не хотелось. Казалось, здесь со мной ничего не случится. Помимо небольших алтарей над водой нависали какие-то балки. Я проверил их на прочность и вскарабкался. Похоже, я попал в место культа, куда люди приходили молиться богине. Лежа на жестких балках и слушая журчание реки под ними, я думал о семье, о том, как они теперь живут, и том, что они, должно быть, точно так же волнуются обо мне.

Вспоминая те минуты, я понимаю, что тогда чувства уже немного отличались от тех, что я испытывал, только попав в город. Они притупились, было уже не так больно, но они стали глубже. Даже если дома все осталось как прежде, я теперь стал другим. Я все так же отчаянно мечтал вернуться, но чувство уже перестало быть всепоглощающим. Я не терял надежды найти родных, хотя думал в основном о том, как выжить здесь, прожить очередной день. Казалось, я уже лучше приспособился к такой жизни, чем жизни дома, который не мог отыскать. Дом – потерянный дом – теперь казался еще дальше. Наверное, я даже начал думать, что теперь мой дом здесь, пусть и временно.

На следующее утро я проснулся и увидел, что неподалеку медитирует один из нищенствующих монахов-садху в шафрановом одеянии. Вскоре к нему присоединились и другие, некоторые были обнажены по пояс, часть несла узорчатые посохи [4] . Я тихонько ушел. Понял, что спал на их месте и даже взял кое-что из подношений, а на балках они, наверное, хотели соорудить еще один маленький алтарь богини Дурги. Но меня никто не тронул, даже не разбудил, и в тот момент я чувствовал себя в безопасности рядом с ними, как будто наши пути ненадолго соприкоснулись.

4

Вероятно, речь идет о кхватанге – ритуальном посохе или жезле, в индуизме считающемся атрибутом боевой ипостаси различных богов, в том числе богини Дурги (воинственным обличьем богини Парвати).

Иногда, когда заняться было нечем, я возвращался к железной дороге и бродил среди множества путей. Там всегда были и другие люди, которые что-нибудь искали или просто убивали время, как я. Может, они тоже потерялись и гадали, по какому из путей можно уехать домой. Изредка проходил поезд, гудком предупреждавший о своем приближении.

В один из тихих, но душных дней я слонялся там, пока не одурел от жары, присел на рельсы и едва не заснул. Ко мне подошел мужчина в засаленной белой рубашке и штанах и спросил что-то вроде чего это я болтаюсь в таком опасном месте. Я пробормотал что-то нечленораздельное в своей обычной манере, а он не просто меня понял, но и сам стал говорить медленнее и четче, чтобы его понял я. Он сказал, что детей здесь нередко насмерть сбивают поезда, а другие лишаются рук или ног. Сказал, что вокзалы и сортировочные станции опасны, это не место для игр.

Я ответил, что потерялся, и, воодушевившись тем, что незнакомец достаточно терпелив, чтобы меня слушать и даже разбирать мою речь, стал объяснять, что я из Гинестлея, но никто, похоже, не знает, где это, и вот я остался один, без семьи, и идти мне некуда. Выслушав рассказ – а я впервые смог объяснить все кому-то толком, – мужчина сказал, что может взять меня к себе, накормить, напоить и приютить на ночь. Я был вне себя от радости. Неужели кто-то наконец остановился мне помочь и хочет спасти меня! Я пошел с ним без раздумий.

Незнакомец оказался железнодорожным рабочим, который жил в хибарке у путей у того места, где они все сходились в единую связку и шли к величественному красному вокзалу. Самодельная бытовка была собрана из гофрированных железных листов и толстой фанеры, крепившихся к деревянному каркасу. Там же жили и другие работяги, и меня позвали ужинать со всеми. Впервые с тех пор, как потерялся, я сидел за столом, ел приготовленную кем-то еду, и она еще даже не успела остыть. Ели мы чечевичный дал с рисом, который приготовил один из рабочих в небольшом очаге в углу лачуги. Рабочие, похоже, не возражали против моего присутствия и ничуть не возмутились тому, что трапезу пришлось разделить. Они сами были очень бедны, но благодаря скудному заработку разительно отличались от бродяг. У них была крыша над головой, достаточно еды, чтобы не голодать, и работа, какой бы трудной она ни была. Пусть много мне дать не могли, но отличала их сама готовность накормить и приютить незнакомца. Я будто попал совсем в другой мир, а разделяли эти миры всего лишь железные листы и пригоршня чечевицы. Второй раз я почувствовал, что жизнь мне спасло милосердие постороннего.