Долгая дорога к храму (рассказы)

— Хорошо. Вы тогда обсудите всё, и я вас жду у себя. Адрес, приемные дни и часы указаны в визитке. — Она сложила приготовленные бумаги в папку, легко встала из-за стола и пошла к выходу.

— Нина, а может, чего ни будь?… — каким-то несвойственным ей жалобным голосом спросила Фаина.

— Спасибо. В другой раз. — И вышла.

— Ну, Бубен, ты и балда у меня! Не стыдно? Я человека с работы сорвала ради тебя, а ты дурака валять? «Интеллигентный человек»!

— Ради меня или ради себя? Я себе что-то должен завещать? — спросил Герман, отправляясь обратно в спальню.

— Урод! — тихо сказала ему вслед Фаина. И громче: — Господи! Столько лет!.. За что? И верно, лучше бы пришибли чем…

Спал Герман беспокойно и среди ночи вскочил от ужаса, сдернув с жены одеяло.

— Ты чего это? — спросила Фаина, напуганная хриплым стоном мужа. — Болит чего или сон дурной? Куда ты не хочешь?

— Спи! Я сейчас. — Он глотнул воды из стакана, который всегда ставил на ночь на тумбочку у кровати, и упал головой на подушку. «Это что, каждую ночь теперь такая чушь будет сниться?» — подумал он и напряг память, чтобы вспомнить подробности только что пережитого видения.

А видел он мужа Галины Серегу. Тот орлом сидел на «очке» какого-то нескончаемо длинного грязного туалета и мял в руках клок газеты. «Ты чего это здесь?» — якобы спросил его Герман. — «Я «по большому» сижу. А ты как тут оказался? Тебя же нету уже…» — «Как это нету? И я «по большому» зашел. Можно мне рядом?» — «А тебя ведь инет! Мне Галка вчера сказала, я не поверил. А сегодня — читаю: правда.» — И Серега отдал Герману мятый клочок газеты. Герман расправил его и прочитал: «Областной комитет по телевидению и радиовещанию с прискорбием сообщает, что 15 мая сего года после непродолжительной медвежьей болезни скоропостижно скончался председатель комитета Герман Петрович Бубнов. Похороны уже состоялись.» — «Ты прав, — сказал Герман. — Только не написано, где состоялись похороны.» — «А вот здесь и состоялись!» — Серега вскочил с «очка» и стал толкать туда Германа вниз головой. — «Не хо-чу-у-у!» — закричал Герман благим матом и вырвался из рук Сереги, содрав с него какую-то попону.

Как он теперь видел, это было одеяло Фаины. «Надо же, как написали сволочи: «после непродолжительной медвежьей болезни…» Это значит, я обделался? А на самом деле?» — Герман сунул руку под одеяло, пощупал трусы: «Приснилось!» — вздохнул с облегчением и тут же вздрогнул: «А причем тут Серега? Это и есть «серьезный повод для ревности»?

Долгая дорога к храму

В канун светлого праздника Воскресения Христова, на рассвете Великого Четверга страстной седмицы в кованные двери храма Всех святых, в России просиявших, что в селе Всехсвятское, нетерпеливо постучали.

— Кого Бог дал или черти носят в такую рань? — проскрипел из-за двери сонный голос храмового сторожа.

— Мне бы отца Павла! — ответил голосу задрогший в дороге пришелец.

— Да где же я тебе его возьму? Ты бы, мил-человек, еще раньше пришел. А кто таков будешь-то? — спросил тот же голос.

— Я из Москвы. Писатель Сергей Бенделасов, если интересно…

— Вона что! Хорошо не из Киева или Орла! Много тут всяких бродит… Из Вятки тут как-то были, дак все образа старинные унесли, и взятки с них гладки… Ты бы, мил-человек, отошел по-хорошему, пока я мужиков не созвал…

— А Павел скоро будет? — настойчиво спросил Бенделасов. И зачем-то добавил: — Я исповедаться к нему приехал.

— И исповедников тут всяких перебывало… А батюшко, как ему станется, так и придет. Поди, соль великочетверовую ставит. Глянь вон на домишко справа, труба не чадит? Нет? Значит, почивает еще. Жди, коли приехал, — все так же скрипел голос из-за кованной двери.

— Да замерз я тут к черту! Когда он будет?! Что за порядки у вас? В храм божий дверь закрыта! — прокричал Бенделасов отчаянно. — Сдохнуть мне, что ли тут под дверью, пока поп ваш проснется!

За дверью что-то стукнуло, и приоткрылась одна узкая ее сворка, из которой высунулась неприбранная голова низенького старичка.

— Помирать-то зачем, коли не причастился пока? Заходи. Правда, тут тоже не больно жарко, хоть и топлено. От зимы еще храм никак не отойдет, — сообщал старичок, оглядывая пришельца цепкими глазками. — Заходи. За свечной лавкой ларчик есть. На вота шубенку мою, постели там на ларчик-то и погрейся, приляг. Батюшка-то пока все дела обрядит, да соберется, ты и отдохни с дороги…

Бенделасов глянул на обшарпанный прилавок свечной лавки, что ютилась в углу сразу за дверью, представил себе, что там за «ларчик», оценил взглядом овчинную рванину «шубенки», наверняка полную блох, и шагнул, было, из притвора в светлое помещение храма. Но встрепанный сторожишко как-то юрко оказался перед ним и загородил дорогу распахнутыми руками.

— Э-э! Вот уж нет! Зайдешь, когда позовут! — возвысил он голос. — Пока батюшко не пришел, там делать нечего.

— Господи! Да я хотел фрески посмотреть, иконостас… — пробормотал Бенделасов, отступая. — Кто же вас напугал-то так, что боитесь теперь любого?

— Да мало ли? Раньше и я тут не спал, думали Бог бережет, дверь одним колышком подпирали… А вятские раз пришли, да всё и вынесли… Не бога, не черта не убоялись. А спи я тут, и меня бы пришибли. От той поры и сторожу. Так что, скажи спасибо, что пустил, а дальше притвора пока не ходи.

— А когда обычно приходит отец Павел? Я имею ввиду — в котором часу? — спросил Бенделасов.

— Да как народ подтянется, так и он придет.

— А я, значит, ему не народ? Человека из Москвы ему мало? Из Лондона у него народ собирается или из Иерусалима? Кто для него народ? — начал выходить из себя Бенделасов и нашелся: — Ты вот чего, дед… Иди к нему и скажи, что его ждет командор Международного Ордена Святого Ковчега. Пусть бежит сюда…

— Господи Иисусе! Так бы и сказал! Я мигом тогда! — засуетился старичок, пряча ноги в старенькие валенки с галошами. — Щас я. Только уж и ты, командир, на воле подожди, а то мало ли што… — И, подхватив Бенделасова под спину, вывел его на улицу. — Щас я. Мигом! — и усеменил к дому, что тут же, за церковной оградой.

Содрогнувшись от утренней прохлады — в храме все-таки было теплее — Бенделасов плотнее запахнул плащ и огляделся. «Какое убожество!» — отметил он, оглядывая низкую ограду территории храма с побеленными видно совсем недавно воротами и калиткой, со стареньким домиком настоятеля и покосившимися в разные стороны крестами над могилами старого кладбища, выступающего в узком проеме между храмом и домиком священника. «И чего меня несло сюда? — подумал он. — Мало церквей в Москве? Из окна Новодевичий видно… Нет, надо нестись куда-то в глушь… Попы, что ли не везде одинаковые?… Нет, говорят этот прошлого Патриарха исповедовал… Почему бы ему не простить грехи и командору?… Хотя, надо ли представляться ему «командором»? Если глупый поп, всё равно не поймет, а, если как о нем рассказывал… Этот…, то для него любой — «раб Божий»… Да так-то и лучше. Приехал — «Грешен, батюшко!» — «Бог простит, сын мой!» И поворачивай домой… И это всё? Так легко? Какого же рожна я мучился столько? Столько скреб себе душу… Столько не спал ночей… Столько будил в себе совесть… И действительно ли будет легче от простого разговора с простым сельским попом?.. Правда, Этот рассказывал, что поп он совсем не простой и вообще не поп, а монах…»

Распахнулась дверь в крылечке домика настоятеля, и оттуда скорым шагом прошел к храму невысокий тонкий мужчина с большой седеющей бородой и густыми темными волосами, отпущенными до плеч. За ним, едва поспевая, семенил сторожишко. Ему надо было показать, что, мол, вот он, пришелец-то, на воле ждет, а не в храме без присмотра… Но отец Павел уже здоровался с гостем и открывал ему двери в храм.

— Заходи, добрый человек, — сказал он. Но едва Бенделасов двинулся, Павел остановил его: — Ежели крещёный, так осенил бы лоб-то — в храм идёшь… — И сам трижды перекрестился с поклоном.