Долгий путь
Шрифт:
Мы входим в административный барак, и Ару торопливо оглядывает восседающих здесь придурков обоего пола.
— Наверно, мы просто отвыкли от всего этого, старина, — говорит он.
Наверно, в этом все дело.
В целом с формальностями по установлению личности мы разделались довольно быстро — помогла присяга. Скоро мы очутились у последнего стола, за которым сидела белокурая девица в светлой блузке. Взяв карточку Ару, она сделала на ней какую-то пометку. Потом она протянула Ару тысячефранковую бумажку и восемь пачек сигарет — это был аванс, который выдавали репатриантам. Затем она взяла
— О! — воскликнула она. — Вы, оказывается, не француз!
— Нет, — сказал я.
— В самом деле вы не француз? — переспросила она, разглядывая мой паспорт. — Франция — моя вторая родина, как мне объяснили, но я не француз.
Девица бегло взглянула на меня, затем снова принялась рассматривать мой паспорт.
— А кто же вы такой? — осведомилась она.
— Там ведь сказано, я испанский эмигрант.
— А вы не приняли французское подданство?
— Погодите, мадемуазель, бабочка еще порхает, а вы уже готовы проткнуть ее булавкой!
Выпалив это, я ощутил стыд. Опять шутка, достойная «бывшего борца», как сказала бы моя синеглазая знакомая из Эйзенаха.
— Я серьезно спрашиваю вас, мсье, — повторила она официальным тоном. — Вы в самом деле не француз?
— В самом деле не француз.
Стоявший рядом со мной Ару потерял терпение.
— Какая разница, черт побери, француз мой приятель или турок? — спросил он. — Я не турок, — учтиво поправляю я.
Надо же в самом деле уточнить положение.
— А если даже он не француз, черт побери, какая разница? — снова спросил Ару.
Белокурая девица слегка смущена.
— Видите ли, — сказала она, — это касается пособия по репатриации. Оно выплачивается только французским гражданам. — Я не французский гражданин, — сказал я, — и вообще я ничей гражданин.
— Не станете же вы уверять, будто он не имеет права на эту жалкую тысячефранковую бумажку! — в ярости крикнул Ару. — Вот именно, — ответила белокурая девица. — Вот именно. Он не имеет на нее права.
— Но кто, черт побери, выдумал эту хреновину? — заорал Ару.
Белокурая девица совсем растерялась.
— Не сердитесь, мсье, я здесь ни при чем. Это решение администрации.
Ару разразился уничтожающим смехом.
— Администрация, — передразнил он, — плевал я на вашу администрацию. Сами-то вы как считаете?
— А мне не положено ничего считать, мсье, — отрезала девица.
— У вас нет никакого собственного мнения на этот счет, так, что ли? — издевательски осведомился Ару.
— Если бы я начала по всякому поводу составлять собственное мнение, мсье, было бы просто невозможно работать, — с непритворным негодованием сказала девица. — Я только выполняю распоряжения администрации, мсье, — добавила она.
— … твою мать! — сквозь зубы пробормотал Ару.
— Моя мать тоже на государственной службе, мсье, — с еще большим достоинством выговорила
девица.— Брось, — сказал я Ару, — ты же видишь, мадемуазель обязана выполнять распоряжения администрации.
Ару сразил меня взглядом.
— Заткнись, — отрезал он, — ты не француз, ты здесь ни при чем. Для меня это вопрос принципа.
— Распоряжения на этот счет сформулированы совершенно точно, мсье, и притом в письменном виде. Только французские граждане имеют право на пособие по репатриации, — повторила девица.
— Значит, мы зря воевали, — сказал Ару.
— Не болтай ерунды.
— Заткнись! Я сказал: это вопрос принципа.
— Что до меня, — продолжал я, — то я не воевал.
— Ты что за хреновину несешь? — накинулся на меня разъяренный Ару.
— А ничего. Просто я говорю, что не воевал.
— Я спрашиваю: что значит этот собачий бред?
Ару обернулся ко мне. Белокурая девица удивленно наблюдала за нами. Она все еще держала в руках мой временный паспорт.
— А то, что никакой я не бывший борец. И я вовсе не воевал.
— Ты что, спятил? А что же ты тогда, спрашивается, делал?
— Я участвовал в движении Сопротивления.
— Знаешь что, не вкручивай мне шарики. Ты всерьез считаешь, что не имеешь права на это занюханное пособие по репатриации?
— О, простите, — вмешалась белокурая девица, оскорбленно поджимая губы, — но это вовсе не пособие по репатриации, это только аванс в счет будущего пособия. Точные размеры компенсации еще не определены.
Эта белокурая девица любила ставить точки над «i». Ничего не поделаешь — администрация.
— Хреновый аванс, — пробурчал Ару.
— Не надо грубить, — сказала девица.
Ару вновь разразился громовым голосом.
— Я спрашиваю тебя, хочешь ты получить этот хреновый аванс или нет? — Но ведь я же не репатриант, — простодушно заявил я. — Не иначе ты спятил, — повторил Ару.
— Послушайте, — сказала девица, — речь идет вовсе не о том, хочет ли мсье получить аванс или же нет. Речь идет о том, что он не имеет на это права. Понимаете? Право…
— Не право, а сраво, — пригвоздил ее Ару.
Шум спора привлек к нам всеобщее внимание. К нам подошел какой-то молодчик. Вместо белой блузки на нем синий костюм. Наверно, он заведовал тем самым отделом администрации, которому надлежало оформить наше возвращение в мир живых. Он учтиво осведомился о причинах спора. Ару изложил ему суть вопроса, пересыпая свою речь крепкими словечками и суждениями более общего порядка применительно к политике Франции. Белокурая девица тоже изложила ему суть вопроса, но безучастным тоном и на своем конторском языке. Для нее это был чисто служебный вопрос, ее дело — сторона.
Заведующий вежливо объяснил нам, каковы распоряжения администрации на этот счет. Сомнений не оставалось: я должен вернуть тысячефранковую бумажку. У меня нет никаких прав на эту тысячефранковую бумажку.
— Учтите, пожалуйста, что впоследствии мсье бесспорно получит право на пособие по репатриации, когда вопрос о пособиях по репатриации и о статусе репатриантов будет решен законодательным путем. Этот вопрос бесспорно будет решен, поскольку число иностранцев, которые, подобно мсье, сражались за Францию, весьма велико.