Долгожданное прошлое

Она стояла, повернувшись к нему, опустив испачканные чернозёмом руки с растопыренными согнутыми пальцами:

– Опять нажрался, сволочь! – картавым голосом кричала Роза, пугая соседей. – Сука! Чтоб ты подавился своей печенью!

Дядя Лёша делал очередную попытку проникнуть то с одной, то с другой стороны мимо Розы по узкой дорожке, но каждый раз останавливался на расстоянии вытянутой руки от неё. С большим трудом ему удавалось войти в дом, сопровождая своё вхождение грохотом падающих леек, тазов и вёдер. И даже этот грохот не мог заглушить отборной брани, доносившейся ему вслед.

Дядя Лёша в звании мичмана служил в мастерских радиомехаником. Никогда не расставался с военной формой, и даже в жаркую погоду во дворе дома носил китель, накинутый на голые плечи. Попросить его отремонтировать телевизор можно было, только перехватив его по дороге домой, у моста. Он перемещался короткими перебежками с маленьким чемоданчиком в руке, в котором он носил провода, паяльник и коробочку с оловом и канифолью. Поминутно останавливаясь, как будто оценивая обстановку и намечая следующий ориентир, чтобы передохнуть, он стартовал снова и, пробежав метров десять, опять останавливался. Мне приходилось бежать рядом с ним, высказывая свою просьбу. Он молча выслушивал, не отвлекаясь от дороги и намечая место, где сделает передышку:

– Хорошо. Скажи отцу – вечером приду!

Никогда не обманывал. Приходил всегда вовремя. Деньги он не брал. Наливать ему спиртное было категорически запрещено.

Он недолго всматривался в переплетение проводов, сдувал пыль с ламп и, прицелившись, вырывал одну из них и вставлял другую из своего чемоданчика. После этого раздавался небольшой щелчок, и на голубом экране появлялась сетка настройки телевизора.

В тот день я шёл прощаться со своим детством и юношеством. Впереди меня ждала служба – что-то новое, неизведанное, тревожащее сердце. В один из вечеров перед отъездом очень хотелось посидеть в одиночестве, на берегу реки, посмотреть на закатное солнце.

Знакомой дорогой я шёл к реке.

На крыльце сидела Люда. Она быстро поднялась и подошла ко мне:

– Ты на реку идешь? Можно, я с тобой? Я не буду тебе мешать.

– А мама знает, что ты уходишь на реку?

– Мама на дежурстве. Но мы же ненадолго? Тут же недалеко, правда?

Мы сидели на траве на невысоком обрывистом берегу, поставив босые ноги на серый песок. Пахло тиной и аиром. Было очень тихо. Иногда лёгкая приливная волна с тихим хлюпаньем закатывалась под берег, вымывая чёрные кусочки камыша, заполненные речным песком нежилые домики моллюсков и разноцветные песчинки. С противоположного берега по воде отчётливо докатывались отдельные слова и девичий смех: «Ой, подожди, не надо… Не сейчас».

– Как хорошо всё слышно, – удивилась Люда, – а смотри, как далеко до берега! Ты видишь их? – и, закрываясь от огромного багрового – такого я не видел больше никогда – закатного солнца ладошкой вытянутой руки, она другой показывала на противоположный берег.

На бетонных плитах разрушенного причала угадывались два силуэта обнимающейся влюблённой пары.

– А ты уже, наверное, много раз с девушками целовался? – спросила Люда.

– Целовался…

– А меня ещё никто не целовал… – тихо произнесла она.

– Как никто, а мама? – попытался схитрить я.

– Я не помню. Может, и целовала… но я говорю о настоящем поцелуе, понимаешь?

И, сменив тему разговора, спросила:

– А ты скоро в армию уходишь, да?

– Да. Но не в армию, а во флот. На три года.

– Три года – это долго, лучше два, – убедительно произнесла Люда.

– А мне лучше во флоте служить, как брат и отец. Буду письма маме писать.

– А своей девушке будешь? – она вытянула губу и выдохнула на закрывающую глаза чёлку.

– Моя девушка, – я сделал непроизвольную паузу, – недавно вышла замуж…

Мы помолчали.

– Я скоро умру, – тихо сказала Люда, глядя на свои ноги, роя пальцами ямку в песке.

– Не думай об этом. Если не думать, то ничего и не произойдёт. И потом, я знаю, – соврал я, – многих, кто до самой старости живёт с пороком сердца, и ты сама мне говорила, что твоя мама врачам в клинику писала.

– Писала… На операцию надо ехать в Москву или Ленинград…

– А вы поедете?

– Не знаю. Мама говорит, что поедем. А почему вы больше не играете в волейбол тут, у дома?

– Играем, но теперь редко. Переместились в другое место – на берег, в берёзовую рощу.

– Да, знаю, это далеко!

– Ну, не так и далеко, зато до воды ближе. Разыграемся – и сразу в воду!

– Как вам хорошо! – произнесла она мечтательно.

Потом повернулась ко мне, провела рукой по моим волосам и прижала свою ладошку к моей щеке:

– А у тебя небольшой шрам остался от того удара мячом, ты помнишь? – и нежно дотронулась до моего виска.

– Конечно, помню! Шнуровкой на мяче зацепило. А ты мне йод из дома притащила! И всё-таки я уговорил тебя один раз поиграть с нами!

Солнце совсем ушло за горизонт. Мы с Людой возвращались по домам. Около её дома я оглянулся и в последний раз посмотрел на реку.

Закатные краски совсем поблёкли. Противоположный берег темнел сваями старого причала. Строительные краны, склонив головы, грустно смотрели на свои широко расставленные стальные ноги. Ещё недавно зелёная, стена камышей посередине реки стала серой, она быстро подрастала и уже скрыла собой почти весь далёкий берег, влюблённую парочку, крыльцо, на котором всегда сидела Люда, летающий над нашими головами мяч. С трудом был уже различим и весь наш городок, своим расположением напоминающий большой военный корабль, на котором продолжали служить пусть и отставные, но по-прежнему военные моряки, в своих кубриках или на боевых постах.

Этот большой фрегат, замедляя ход, всё больше погружался в волны, пытаясь перестроиться в кильватер боевой эскадры, но отставал, отставал и, зарывшись носом в волны, лёг на грунт. Был занесён песком, утратил название и теперь лежал у реки, подставляя борта штормовому ветру. И когда ветер достигал ураганной силы, экипаж, кутаясь в кители и бушлаты, выходил на палубу посмотреть, не сбил ли ветер надстройку, не сломал ли телевизионную антенну, и, убедившись, что все медные трубки смотрят в нужном направлении, спускался в тёплый кубрик нести свою вахту.

Я стоял на веранде у окна и смотрел на уже летнюю природу. Липа под окнами оживилась нежными листьями – они были совсем ещё тонкие и такие нежные, что сквозь них пробивались солнечные лучи. Моё сердце билось спокойно и ровно, готовое принять все предстоящие перемены в жизни.

Из комнаты доносился застольный гул голосов – меня провожали на службу.

– Пригласи эту девочку! – вышла мама на веранду.

– Какую девочку? – удивился я.

– Там девочка второй час по улице прохаживается! Наверное, хочет, чтобы ты её пригласил.