Доля казачья

Понял Лука Васильевич, что плетью обуха не перешибёшь, и всё его войско сейчас неуправляемо, и всем лучше будет зря не будоражить его. Без всяких на то, видимых и не видимых, причин. Пока казаки не наедятся и не наугощаются вином от всей, изголодавшейся души.

— Два часа вам на всё это дело даю! А кто потом сам на коня не сядет, то того плетюганами на его коня загонять будем. Так до всех вас и доведу свою директиву.

Вон, хлопцы из охраны, очень на вас сердитые будут. Им с вами пить вообще не пристало: они охранять ваш кураж будут. А их, ни много ни мало, а около тридцати человек наберётся. И если что, опозоримся мы все, и честь казачью тоже опозорим. Помните это, казаки. А тебе, Федоркин, сам лично плетей от души всыплю!

— Любо, атаман! Любо!

Но всех удивила юная маньчжурская красавица. Их здесь, на этом пиру, много было. Подсуетился начальник бывшего гарнизона. И, похоже, что ему удалось удивить казаков.

Они вились, эти красавицы, как можно уважительнее среди казаков, чтобы поставить новые блюда на цветастые ткани. И не дай Бог, чтобы нечаянно не задеть уважаемых гостей, или что-то уронить.

И порхали они от одного блюда к другому среди всяческих угощений на этом необычном столе. Как невиданные по своей красоте, тропические тонкокрылые бабочки. Так они были легки и прекрасны. И, похоже было, что они не дышали совсем. Настолько всё делалось легко и по-восточному красиво. И такая вот стрекозка, иначе её не назовёшь, с лёгким поклоном и дорогим подносом в руках, приблизилась к Луке Бодрову.

— Чингиз Хан Бодров! Испробуй нашего прекрасного и живительного, как солнечные лучи, вина.

И там действительно, в хрустале, красовалось доселе невиданное вино.

— Выпей за своё великодушие к нам, мирным жителям нашего города. Что не лишил нас жизни всего лишь одним своим указанием. И того было бы достаточно, чтобы мы ни возносили тебя сейчас и твою мудрость до самых небес. И не восхищались тобой. Ты славный воитель, и доказал это в ночном бою со своими врагами. Но к нам ты был неимоверно милосерден, и мы за это будем всегда благодарны небу. Пей вино, Чингиз Хан, долго жить будешь!

Принял вино из рук красавицы атаман. Но что-то ответить не может маньчжурам, онемел он.

Возвести его казачий чин до такого высокого ранга полководца, тут невольно призадумаешься. Но наверно и его личные черты характера здесь сыграли свою историческую роль, раз всё так, а не иначе получилось.

— Не Чингиз Хан я, а простой казак. И душа во мне русская. Но я искренне рад, что сохранил в живых мирных жителей. И в ходе проведённой военной операции не был даже оцарапан пулей. Погибли только те, кто поднял против нас своё оружие. А оно мирным не бывает! Но это война и не мы её затеяли. Я сейчас ещё больше уважаю ваш народ за его мудрость и гостеприимство. И очень хотел бы всегда дружить с вами. И никогда не воевать, а все спорные вопросы решать за этим богатым столом! В кругу таких красавиц.

Легонько обнял красавицу Лука своей богатырской рукой и по-отечески поцеловал её.

Он и сам был великолепен: рослый и статный, с искрящимися задором голубыми глазами и пышными усами. А серьёзные годы и его душевность ещё больше придавали ему казачьего великолепия. Хоть картину с него рисуй. И засмущались, зарделись ярким румянцем все девушки без исключения.

— Любо атаман! Любо! — громогласно поддержали атамана, его казаки.

— Ох, и славный с него получился бы войсковой атаман! Этот за своих казаков души не пожалеет, не то что буйной своей головушки.

— Любо!

Пьют казаки и едят от души и уже им, кроме еды, простого человеческого общения требуется.

Видит Федоркин, что маньчжур возле стола крутится. И чуть ли не силой возле себя усаживает.

— Как тебя зовут? — совсем по-дружески спрашивает его казак.

Тот испуганно отвечает:

— Вень! — и так далее, всё по-своему.

Но Федоркину и этого достаточно.

— Венька значит! Друг ты мой закадычный.

И уже совсем, как своего старого и лучшего друга, непринуждённо хлопает его по плечу.

— Грех за это не выпить Вениамин. Грех большой! Когда мы ещё с тобой встретимся?

Наверно, уже никогда! Такая у нас служба казачья: сегодня здесь, а завтра в другом месте будем.

Пей Венька! Только не с напёрстка, как у вас принято, а с нашей посуды. И чуть ли не стакан ему протягивает, выполненный в форме красивой вазочки. Вот эта пойдёт посуда, уже по-нашему будет!

В другом месте Вана окрестили Иваном. И тоже казаки чуть ли не литр ему в руки суют — пей!

И там красивая хрустальная вазочка, только размер другой. Но всё наливается до краёв, иначе счастья не будет. Уморительно смотрят казаки, как пьют их новые друзья свою водку, в гигантских для них дозах. И от этого спектакля, чуть ли не навзничь, на свои подушки не падают. Веселятся казаки!

Новоиспечённый Венька, уже захмелевший, жалуется Федоркину, что столько водки он, наверно, и за всю свою жизнь не выпил. Откуда у него, последнего бедняка, найдутся деньги на водку, ведь их и на еду не хватает. Лицо его грустно, и на чёрных его глазах чуть ли не слёзы наворачиваются. И оттого ещё жальче Веньку нашему казаку, неимоверно как!

— Ничего Венька! Мы тебе столько сейчас водки нальём, что тебе надолго хватит. И ещё домой про запас положим. Только в нашей компании ты сможешь себя почувствовать человеком. Казаком настоящим! Пей, мой друг дорогой, да получше закусывай!

И всё не переставал удивляться сердобольный Федоркин.

— Эх, жисть у вас намного хуже нашей будет!

И сам уже чуть не плачет вместе со своим новым другом: очень растрогался он. И скоро за одним столом собрались и русские и маньчжуры.

Против настойчивых просьб русских угоститься, или просто посидеть с ними, у маньчжуров не находилось достаточных аргументов. И они невольно присаживались к угощению.

Многих из них чуть ли не силой усаживали возле себя казаки. И те слабо возражали. Таких простых и непонятных им людей они видели впервые в своей жизни, и очень удивлялись этому.

Разве богач пригласил бы их к столу, да ещё руку протянул бедняку, такого события у них испокон веков не было. Так и победила здесь, за этим столом, искренность чувств русских казаков, теперь уже можно сказать, что русских друзей.

А атаман с маньчжурским полковником Люй Фэном, и на данный момент его другом, решал вопрос, как спасти того от верной смерти. То что Люй Фэна казнят его начальники, не вызывало у Луки Васильевича никакого сомнения. И уже сами казаки, хотели спасти этого многодетного и такого удивительного полковника. Наверно таких добрых офицеров, как он, во всей Поднебесной по пальцам посчитать можно было.

— Один он такой! Спасать его надо атаман!

Казак Федоркин уже был крепко выпивши, но от этого его мозги, на данном этапе, приобрели необыкновенное неземное вдохновение и ясность мысли. И можно сказать, что душа его парила во Вселенной. Хотя его тело приобретало все более ощутимый вес, и от этого его легко покачивало. И это уже был значимый предвестник бури, которая скоро следовала и была уже не за горами.

— Письмо пиши, атаман, их императрице, как раньше казаки и туркам писали и прочим ханам да султанам. Так Степан Разин писал, Ермак Тимофеевич писал, и я думаю, что и другие добрые атаманы. Ведь иначе на Руси и быть не могло: без общения на таком уровне казак жить не сможет, это точно.