Дом Цепей

— Мертв!

— Худ меня побери!

— Вискиджек? Боги подлые!

Последовали ругательства более замысловатые, все размахивали руками, выражая неверие… но Смычок уже не слышал. Рассудок онемел, словно пейзаж его души охватил дикий пожар, оставив лишь горелую землю. Он ощутил, как тяжелая рука легла на плечо, увидел бормочущего нечто сочувственное Геслера — но тут же сбросил руку, встал и ушел в темноту за лагерем.

Он не ведал, как долго и далеко блуждал. Шаги не ощущались, внешний мир не касался его, походя на царящее в уме беспамятство. Наконец ноги подкосились, и он упал в тощую, жилистую траву.

Откуда-то спереди донесся плач, звук открытого, пронзающего туман и сердце отчаяния. Он слушал неровные всхлипы, морщился, понимая, что они едва вылетают из спертого горла. Словно поток горя только что расплавил ком липкой глины…

И тут он очнулся наконец, ощутив окружающее. Земля стала теплой под коленями, трава примялась. Насекомые звенели и жужжали в темноте. Лишь свет звезд позволял видеть тянущуюся во все стороны степь. Лагерь был едва лив тысяче шагов позади. Смычок глубоко вздохнул и встал на ноги. Медленно пошел на звук плача.

Паренек, тощий — нет, почти что недоросль — скорчился, закрыв лицо руками, склонив голову до земли. На простой кожаной повязке качается одинокое воронье перо. В нескольких шагах стоит кобыла под виканским седлом, на седле висит размотанный свиток пергамента.

Лошадь спокойно щипала траву, поводья низко болтались. Смычок узнал юнца, хотя имя вспомнить не сумел. Его Тавора поставила во главе виканов.

Сержант не сразу двинулся дальше, стараясь шуметь, и сел на валун в полудюжине шагов от юноши.

Голова викана дернулась. Смытая слезами боевая окраска покрыла лицо кривой сеткой. Злоба сверкнула в темных глазах, он зашипел, вскакивая и вытаскивая кинжал.

— Расслабься, — буркнул Смычок. — Я тоже в горе, хотя и по иной причине. Никто из нас не искал встречи, но вот мы здесь.

Викан помедлил и с треском вложил оружие в ножны. Явно решил уйти.

— Погоди чуток, конный воин. Не нужно убегать.

Юнец развернулся, кривя лицо.

— Смотри на меня. Сегодня я буду свидетелем, и никто больше не узнает. Поведай мне горестную весть, викан, и я выслушаю. Видит Худ, мне это нужно.

— Я ни от кого не убегаю, — прошипел воин.

— Знаю. Просто хотел привлечь внимание.

— Кто ты?

— Никто. И таким останусь, если желаешь. Имени твоего тоже не спрошу…

— Я Темул.

— А, хорошо. Пристыжен твоей смелостью. Я Скрипач.

— Скажи, — голос Темула вдруг стал суровым, он яростно потер лицо, — ты считаешь горе мое достойным? Ты думаешь, я плачу по Колтейну? По павшим товарищам? Нет. Я плачу по себе. Теперь можешь уходить. Расскажи всем: я отказался от власти, ибо не могу властвовать собой…

— Тише, я никому не хочу ничего рассказывать. Но я догадываюсь, о чем ты. Морщинистые виканы Вороны, так? И те, раненые, что сошли с корабля Геслера. Они не видят в тебе лидера, так? И, словно дети, дразнят тебя на каждом шагу. Отвергают, строят рожи и шепчутся за спиной. И что тебе делать? Ты же не можешь бросить всем вызов…

— Возможно, могу! И брошу!

— Что ж, это их несказанно порадует. Число превзойдет твои воинские умения. Ты рано или поздно умрешь, а они будут праздновать победу…

— Ты не сказал ничего, чего я сам не знаю, Скрипач.

— Знаю. Я только хотел подтвердить, что ты с полным правом сердишься на несправедливость, на глупость подчиненных. Я прежде знал командира, Темул, который встречался с теми же бедами. Ему поручили кучу детей. Злобных детей.

— И что он сделал?

— Немного. Закончил с ножом в спине. — Наступило молчание. Потом Темул грубо хохотнул. Скрипач кивнул: — Да. Мои истории не для учителя жизни, Темул. Мой разум ценит вещи более практические.

— А именно?

— Ну, я воображаю, что Адъюнкт разделяет твое негодование. Она видит тебя вождем и готова помочь — но не так, чтобы ты потерял лицо. Она слишком умна. Нет, ключ лежит в отвлечении. Скажи, где их кони?

Темул наморщил лоб: — Кони?

— Да. Думаю, разведчики-сетийцы на день обойдутся без виканов, верно? Уверен, Адъюнкт согласилась бы. Сетийцы на подбор юны и неопытны, им нужен простор, чтобы найти себя. Значит, есть прямой военный резон снять виканов с коней. Завтра же. Пусть шагают, как все мы. Разумеется, кроме твоей верной свиты. Кто знает, возможно, хватит одного дня. Хотя может понадобиться три или даже четыре.

Темул ответил тихо и задумчиво: — Чтобы подобраться к лошадям, нужно быть тихими…

— Еще один вызов сетийцам — уверен, так подумает Адъюнкт. Если твои сородичи — дети, украдем у них любимые игрушки. Коней. Трудно выглядеть суровым и надменным, глотая пыль фургонов. Но нужно поспешить, чтобы не потревожить Адъюнкта…

— Она, наверно, уже спит.

— Нет, Темул, не спит. Уверен. А прежде чем ты уйдешь, скажи: что за свиток висит на седле? Что в нем написано?

— Лошадь принадлежала Дюкеру, — ответил, поворачиваясь к животному, Темул. — Он умел читать и писать. Я еду с ним, Скрипач. — Он бросил яростный взгляд. — Я скачу с ним!

— А свиток?

Юный викан взмахнул рукой: — Люди вроде Дюкера возят с собой подобные вещи. Думаю, некогда он принадлежал ему, писан его рукой…

— А твое перо… в честь Колтейна?

— Да, в честь Колтейна. Потому что я должен. Колтейн сделал то, чего от него ждали. Он не превзошел свои способности. А Дюкер… Дюкер был другим! — Викан поморщился, качая головой. — Он был старым, старше тебя. Но сражался. Хотя от него не ждали участия в боях — я слышал, как Колтейн и Балт обсуждали историка. Я был, когда Колтейн созвал всех, кроме него — Лулля, Балта, Ченнеда, Мясника. И все твердо согласились, что Дюкер поведет беженцев. Колтейн даже отдал ему камень, привезенный купцом…

— Какой такой камень?

— На шею. Камень спасения, так сказал Нил. Ловушка для души, издалека. Дюкер ее носил, хотя не хотел, ведь она была для Колтейна — чтобы тот не пропал. Разумеется, виканы знают: он не пропал. Вороны прилетели за его душой. Старейшины рассказали мне о ребенке, что был пустым, а потом наполнился, ибо прилетели вороны. Прилетели.

— Колтейн возродился?

— Да, он возродился.

— А тело Дюкера исчезло, — задумчиво пробормотал Скрипач. — С дерева.

— Да! И потому я держу лошадь, жду, когда вернется. Я скачу с ним, Скрипач!