Дом дервиша

— Они вламываются в ее квартиру. Они уже там.

— Я про руку, она была зеленая.

Но лифт едет вниз, увозя их от криков и шума наверху. Рука была зеленой, безо всякого тела, то есть был кто-то за пределами лифта, за пределами нашего мира. Глаза глубокие, как весна. Помощь невесть откуда. Грохочут сапоги, и какой-то предмет тащат вниз по лестнице. Лифт спускается ниже уровня холла и останавливается, продолжая торчать примерно метрах в полутора над уровнем пола. Недждет и Мустафа прячутся в тени. Полицейские спускаются. Двое везут по лестнице каталку для перевозки больных и раненых, типа тех, что Недждет видел в Центре спасения. Раздается лязг. На тележке лежит женщина, которую так плотно завернули в термоодеяло и зафиксировали на каталке, что она с трудом может двигать руками и ногами. Голова ее тоже скрыта серебристым материалом, но она так яростно ею мотает, что откидывает одеяло, и Недждет видит, что рот ее заклеен липкой лентой. Они встречаются глазами. Недждет отшатывается. Между ними искрится, словно молния, жизнь потустороннего мира — джинны, пери, божества, все и вся. Могущественные создания. Затем четверо полицейских вывозят каталку, а оставшиеся четверо вытаскивают что-то бессвязно бормочущего привратника из его кафельного убежища, а потом и из жилого комплекса. Недждет вскакивает, готовый бежать, но Мустафа тянет его вниз и удерживает, пока звук сирен не растворяется вдали. Затем они силой открывают двери лифта и вылезают на мраморный пол.

— Ты видел это? Видел? — Недждет несется по ступенькам на улицу. Улица Гюнайдин словно бы застыла, это фотография. «Одна из улиц Стамбула, 14 апреля 2027 года, 18.27». — Это была она, я видел ее в трамвае, она находилась прямо рядом, когда взорвалась бомба. А это не полицейские вовсе, а спецназ!

Мустафа берет Недждета за руку, чтобы увести его, пока он не привлек к себе внимание полиции, но Недждет вырывается. Он стоит без движения на улице Гюнайдин, которая снова течет мимо и шумит, напряженно вслушиваясь, словно бы слышит почти неслышную музыку. Недждет хмурится, трясет головой, а потом, кажется, ухватывает нить мелодии. Мустафа видит, как он бросается на другую сторону улицы. Недждет останавливается рядом с магазином, торгующим цептепами, и показывает на робота, грязно-желтого с черным, который, как оса, цепляется к пластиковой вывеске.

Призыв к молитве звучит с четырех минаретов мечети Сюлеймание, когда Айше Эркоч входит в южные ворота. Айше всегда испытывала ужас перед азаном. [110] Дело не в суровой красоте человеческого голоса, пусть даже записанного на пленку и усиленного с помощью аппаратуры, как принято в наши упадочные времена, и не в перекличке множества перекрывающих друг друга призывов из разных концов города. Азан приводит ее в ужас, поскольку в нем нет к ней уважения. Азан говорит, что это не ее город и не ее время. Город принадлежит Всевышнему, время тоже, и время Всевышнего — это абсолют. Все твои перемещения, все твои дела строятся относительно этих пяти столпов. Пять раз на дню ты должен отложить то, что ты делаешь, и обратиться к Аллаху. Айше боится азана, поскольку для нее это звук атавизма. Он отрицает перемены и надежду на перемены. Он говорит, что все деяния рук человеческих временны, а все надежды на прогресс тщетны. Все, что надо, здесь. Это идеальный путь. Приди и молись. Айше боится азана, поскольку он гласит, что Истамбул, Обитель Счастья, Царь Городов, — это город мужчин. Азан сообщает, что ей, Айше Эркоч, тут ловить нечего.

110

В исламе — призыв к обязательной молитве.

— Надеюсь, вы не сочтете за наглость, если я скажу, — говорит Барчин Яйла, — но я заметил, как одна и та же машина трижды проезжала мимо, пока мы шли сюда от Кючюкаясофьи.

— Какая машина?

— Боюсь, я не слишком разбираюсь в машинах. Серебряная. «Шкода»? Есть такая марка? — У дверей во двор он сообщает: — Пройдите, пожалуйста, в женскую галерею.

Айше готова капнуть его кислоту себе в глаза. Пока Барчин Яйла молится с мужчинами в роскошном молельном зале, высота которого в два раза превышает ширину, Айше изучает местность. Семьи пришли на пикник в прохладной тени деревьев, покрывала расстелены на траве, матери очищают вареные вкрутую яйца, отцы наливают чай из термосов. Листья шуршат при малейшем дуновении ветра. Айше видела раньше Сюлеймание с примыкающими к ней по обе стороны медресе и кюллие, [111] поскольку на купол и минареты выходили окна ее научного руководителя в университете, но сегодня она впервые видит все это живьем. Но не глазами верующего, поскольку история Барчина Яйлы показала, что глаза верующего слепы, а глазами архитектора, дизайнера, художника. В порядке куполов от большего к меньшему чувствуются математические ритмы и гармонии. Пролеты арок, расположение окон и опор под куполом, высота столбов и количество балконов на минаретах, геометрия квадратов, шести- и восьмиугольников. Это место — не камень, а музыка. Она провела бы годы, десятки лет в поисках спрятанных знаков в этих великолепных каменных хорах и созвучиях.

111

Комплекс сооружений вокруг мечети (медресе, благотворительные учреждения, библиотека, больница и т. д.).

Сумерки сгущаются под деревьями и в проемах ворот, когда Айше проходит на кладбище, где расположены усыпальницы Османской династии. Ей слышатся летучие мыши. Айше трижды обходит могилу Роксоланы. Она изучает в сумерках резьбу, ощупью бредет по траве, разглядывает могильные камни, трогает резные узоры на колоннах, пинает носком туфли туда-сюда камешки. Ничего. Она могла бы потерять даром год, приходя сюда каждый день в любую погоду. Как она могла подумать, что отыщет ключ с первого взгляда, словно пуля полетит к назначенному месту, которое засияет среди всего этого архитектурного величия огромного комплекса мечети только для нее и ни для кого больше? Но ответ сокрыт здесь, в этом она уверена. Когда она идет обратно, чтобы встретиться с Барчином, один за другим зажигаются прожекторы, отбрасывая неестественный и неуместный свет на купол и минареты. Угловатые тени могут быть куфическими буквами, скрытыми в архитектуре, могут быть контрфорсами или даже птицами. Семьи пакуют остатки снеди и одеяла, пытаются найти, куда выкинуть пустые пластиковые бутылки.

Она находит Барчина сидящим на ступеньках у ворот, рядом с ним стоит рюкзак. Он светится. Его лицо сияет, глаза горят, кожа упруга. Айше видела такой свет на миниатюрах, изображающих Двенадцать имамов и святых, и на прикрытом завесой лице самого пророка. Айше интересно, а вдруг то, что она считала невинностью и наивностью, на самом деле святость.

— У нас есть дело, — говорит Айше.

— Радостное дело, — отзывается Барчин, и Айше понимает, что он с радостью принимает идею о годах поисков, плитка за плиткой, надпись за надписью, карниз за карнизом, ниша за нишей, и тщательный обыск величайшего из творений Синана протяженностью в десятилетия, это священная обязанность, буква может быть вырезана в каждом камне, на каждой плитке. К тому моменту, как ты найдешь ее, ты уже поймешь, насколько неважна сама находка. Урок суфизма.

Любители пикников и вечерних прогулок поодиночке и парами устремляются к воротам, выходящим на проспект Сидик Сами Омар, который во времена Синана назывался улицей Наркоманов, не только потому, что тут можно было купить наркотики, но и потому, что здесь располагалась больница, которая из сострадания лечила опиумных курильщиков.

— Начнем завтра, — предлагает Айше. — Идете или останетесь до ятси? [112]

— Я вернусь в свою мечеть на последнюю молитву, — отвечает Яйла.

112

Время отхода ко сну у турок — часа через два после заката.

— Если они узнают, что вы ищете и во что верите, то назовут вас еретиком, — говорит Айше, пока они идут по скрипящему под ногами гравию под деревьями, в листве которых шебуршат летучие мыши. — Сейчас это небезопасно.

— На молитве рады видеть всех, — возражает Яйла. — Аллах милосерден.

Около ворот он оборачивается, чтобы окинуть взглядом величественную мечеть на фоне грандиозного заката, который развертывается на небе, словно знамена войска Всевышнего у Эюпа, жутковато поблескивая в свете прожекторов.

— Вот она, радость! Радость!

Нет тут никакой радости, Айше. Это ад. Ты стала одной из потерянных. Сельма Озгюн предупреждала ее. Красный на мосту Галата предупреждал ее. Даже кролик Бесхун Ферхат предупреждал ее. Мед манит, мед соблазняет, мед завлекает в ловушку. Не связывайся с охотниками за Медовым кадавром. А она не послушалась. Она позволила соблазнить себя. Она стала одной из потерянного легиона хаджи Ферхата.

Барчин Яйла идет вниз по лестнице к проспекту и вдруг застывает как вкопанный. Его губы искривляются, будто от боли.

— Я на чем-то стою, — говорит он слабым голосом.

Айше пулей несется к нему на помощь, но не видит на мостовой ничего, обо что он мог повредить ногу. Левая нога Барчина стоит на решетке люка, очень красивой решетке из обработанного камня, которой, наверное, столько же лет, сколько и мечети. Решетка украшена витиеватой резьбой, слишком сложной для крышки канализационного люка. И тут она видит. Она видит. Рисунок представляет собой серию букв, выполненных куфическим письмом, которые наложены друг на друга. Айше падает на колени прямо на улице. Мимо нее проносится ситикар, водитель что-то орет, но Айше его не слышит. Она снова и снова читает названия шести букв.

— Я почувствовал это через подошву ботинка, — с удивлением говорит Яйла. Он скидывает ботинок и стоит с одной босой ногой. — Я стоял на тайном имени Всевышнего!

— Убери ногу, — приказывает Айше.

Она рассматривает буквы. Резьба пережила четыре века стамбульского движения и дождей. Пространства между вытянутыми в длину куфическими буквами образуют дренажные отверстия. Айше смотрит по сторонам. Под ногами пешеходов, под колесами быстрых мопедов и жужжащих ситикаров она видит такие же люки, расположенные на равных расстояниях вдоль улицы. С виду ничего особенного — маленькие вездесущие люки, на которые никто не обратит внимания, кроме тех, кто ищет специально.