Дом дервиша

— Один билет, пожалуйста, — говорит Джан кассиру, в глубине души надеясь, что кассир поинтересуется, зачем девятилетнему мальчику один билет до Усюодара, зачем ему вообще бумажный билет, за который он платит бумажными деньгами, почему бы не воспользоваться цептепом, и что это за штуковина вокруг его запястья, змея? Но кассир просто протягивает билет и сдачу. Джан поднимается на палубу.

Раздается лязг металла, когда машины и грузовики въезжают по трапу, стучат двигатели, грохочут гребные винты, но до Джана все это доходит в виде шепота и шорохов. Джан поднимается на самую верхнюю палубу, теперь выше него только флаги Турции и Евросоюза. Паром увозит его на Босфор. Прохладный ветер обдувает лицо, это первая прохлада за долгое время. Джан перевешивается через поручень. Он теперь не маленький детектив, а командующий паромом, который перестал быть паромом, превратившись в десантное судно, собирающееся штурмовать азиатский берег. Паром покачивается на волнах между убийственными скалами движущегося металла, пересекает кильватер от чудовищного газовоза, на борту которого красуется кириллица, и каждая буква размером с автомобиль. Теперь паром проворно ныряет под носом контейнеровоза, переходной мостик виднеется над ярусами контейнеров. Цветные прямоугольники словно конструктор «Лего». Этот корабль Джан знает. Он уже видел раньше эту мозаику из контейнеров, цветную стену, двигающуюся мимо окна дорогой частной клиники, где ему сделали беруши. Это тот самый корабль, что увез все звуки мира. Джан всегда знал, что в один прекрасный день он вернется. Джан пулей мчится к боковым поручням и смотрит, задрав голову, на огромную глыбу неспешно двигающегося металла. Он медленно вытаскивает беруши из ушей. Вздрагивает, когда беруши поддаются и выскакивают. На них полно ушной серы, грязи и чешуек кожи. Беруши вытащены, и теперь в его уши врываются звуки мира. Такое ощущение, словно бы каждый из контейнеров, которые в десять рядов составлены на палубе огромного корабля, открывается, высвобождая запертые внутри звуки. Чайки кричат пронзительно и резко, и их крики ассоциируются с летним утром. Флаги трепещут и хлопают над головой, и этот звук доставляет особое удовольствие. Моторы: дизельный металлический бит парома поверх более глухой, скорее ощутимой, чем слышимой, пульсации контейнеровоза. Вода. Он слышит воду. Звук шагов на металлической лестнице, радио потрескивает за ним на мосту, девчонки болтают рядом на палубе, за спиной, в тени тента, раздаются мужские голоса. У звуков есть места. Джан поднимает голову, не понимая, как он догадался это сделать, чтобы найти источник жужжания в небе, — это самолет снижается над Мраморным морем. Еле слышные звуки, почти не различимые звуки. Шепот из чьих-то наушников по соседству, ветер, играющий проводами на радиомачте. Джан медленно поворачивается, идентифицируя и находя место каждого из звуков, а потом смотрит на маленькие беруши, покрытые ушной серой, на своей ладони и выбрасывает их далеко-далеко в след от удаляющегося контейнеровоза.

Паром проплывает мимо Кыз Кулеси, Девичьей башни, на крошечном островке. Теперь Джан слышит Азию. Это машины и аварийные сирены. Паром переключает мотор на реверс с ужасным грохотом, поднимая кучу брызг. Трап спускается с лязгом — новым звуком в копилке Джана. Одна за другой заводятся машины. Эхо разносится по металлической палубе. Мимо него проходят пассажиры, и Джан может различить каждый из голосов, пока люди роятся на металлических ступеньках. Они все разные. Все голоса разные. Мир — это звук.

Джан топчется на бетонном пандусе. Все звуки, которые существовали отдельно друг от друга, слились, превратившись в пугающую стену. Все такое огромное, шумное и близкое. Он не понимает, как вычленять из этого информацию. Грудь сжимает. Дыхание становится поверхностным. Он выкинул беруши. Зачем он это сделал? Грудь сжимает сильнее. Но что это? Действительно больное сердце или же то, что ему всегда говорили о его сердце и во что все верили столько, сколько он жил? Факт и вера в него — большая разница. Может, то, во что все верили, уже неправда. Он поправился. Люди же поправляются. Когда он в последнее время бывал у врачей, аппараты подключали к берушам, а не к груди. Джан садится на промасленные камни около терминала и закрывает глаза. Он сосредотачивается на звуках, втягивает их внутрь, в грудную клетку. Он прислушивается к собственному телу. Улавливает этот звук, сначала кажущийся тихим и еле слышным, но потом, стоит ухватить ритм, оказывающийся основанием всего. Его сердцебиение. Хорошее, ровное, сильное. Никаких щелчков, никаких шумов. Эта одышка, тяжесть в груди — что, если они возникли от ощущения новизны, громкости, сопричастности с чем-то интересным, восторга? А что, если так и ощущаешь приключения? Джан перестает думать о сердцебиении и открывает глаза. Вот он, огромный корабль звуков, плывет к мосту, а все звуки мира все так же выплескиваются из контейнеров. А это Азия, другой континент, но все еще Стамбул, его родной город. Джан достает карту. Чтобы попасть на станцию, надо пересечь три широких дороги. Это простая задача для маленького детектива.

Станция Мармарай — это бетонная дыра, выдолбленная прямо в горной породе, глине и иле Усюодара. Джан спускается по множеству туннелей вместе с толпой людей, зажав в кулаке билет. Было очень волнующе услышать собственный голос, когда он просил один билет до Кайишдаги, и голос кассира, когда тот назвал цену. Шумы отличаются друг от друга. Жужжание эскалатора, пощелкивание плохо закрепленного поручня. Механические голоса вдали объявляют поезда. Внизу прохладно, воздух пахнет электричеством, бетоном и стариной. Тут глубокие туннели. Звуки разносятся далеко, странным образом искажаясь, слова прилипают к стенам, некоторые шаги звучат как пистолетные выстрелы, другие тихо шелестят, как дождь. Прибытие поезда самое потрясающее, что Джан когда-либо слышал. Сначала он гудит вдали, словно динозавр шумит в глубоком туннеле, а потом звук превращается в глухой рокот. Горячий воздух обдувает лицо Джана. Свет появляется в темноте, а затем на него внезапно летит поезд, громыхают вагоны и лязгают тормоза. Над головой разносятся объявления. Осторожно то, аккуратно се. Джан входит в вагон. Двери с шипением закрываются. Внезапное ускорение отбрасывает его на сиденье. Он прислушивается к вою моторов. А тонкий механический голос объявляет следующую станцию.

Вагон полон, все места заняты, некоторые пассажиры держатся за поручни у дверей. Рядом с Джаном какой-то подросток не может оторвать глаз от робота, обмотанного вокруг левого запястья Джана.

— Что это?

Джан игнорирует вопрос. В планы детектива не входит общение с людьми в транспорте.

— Ну ладно тебе, мне ж любопытно, что это? Татуировка? Странный цептеп? Украшение?

Парень дотрагивается до руки Джана. Змея, молниеносная, как кинжал, поднимает голову и делает выпад в сторону любопытного парня. Тот отпрыгивает, задевая при этом свою соседку, добропорядочную женщину средних лет.

— У него змея! У него змея!

— Это всего лишь игрушка! — кричит Джан, поднимая руку.

Увы, слишком поздно. По вагону расползается тревога. Какой-то мужчина говорит по цептепу. Возможно, он вызывает работников подземки. Поезд тормозит на следующей станции, Джан первым выскакивает, пока двери еще открываются. Он растворяется в толпе на платформе, отворачивается, снимает Змею с руки и оборачивает вокруг шеи, превращая в простую цепочку, скрытую неприметной футболкой. Он поедет на следующем поезде. Маленький детектив всегда находчив.

— Ты здесь живешь? — спрашивает Асо, когда Лейла поворачивает на Гюнешли за чайной лавкой Фетхи-бея. — Я и не знал, что остались по-настоящему старые текке.

— Тут дешево, — говорит Лейла. — А на историю мне плевать.

Двоюродный брат Наджи выбирается с заднего сиденья — картина напоминает телесериал для взрослых, где женщина в блестящем костюме кошки внезапно вылезает из стеклянного ящика.

— Клево.

Асо разглядывает балконы, нависающие над мостовой, закрытую ставнями галерею под насупленной крышей.

— Это что-то. Наверное, век XVII.

— Водопровод тут точно XVII века, — ухмыляется Лейла.

Асо изучает улицу Гюнешли, даже залезает на стену, чтобы посмотреть, что там. Лейла видит, как он обдирает носки новых ботинок, которые она заставила его купить.

— Там старое кладбище дервишей на заднем дворе, — сообщает он. — Оригинальные надгробия Мевлеви. — Асо спрыгивает на грязные ступени. — Удивительно, что старое деревянное текке столько продержалось.

— Ага, особенно учитывая электропроводку.

— Тебе повезло, что ты живешь здесь.

Практичный Наджи уже обогнул дом дервиша спереди.

— Вам надо это увидеть.

Двойные двери галереи Эркоч, старинные деревянные двери ордена Мевлеви с изображением Древа Жизни, между ветвями которого виднеются железные заклепки, крест-накрест перетянуты желтой предупредительной лентой с надписью: «Не пересекать».

— Одно за другим! — кричит Лейла. — С меня уже хватит.

От мошенника к оптовому продавцу, а потом к розничному. Препятствие за препятствием. За каждым достижением разочарование, поскольку так и не удается добиться успеха. Это просто черт знает что! Теперь вот полиция. Решение простое. Лейла тянется, чтобы сорвать ленту.

Наджи откашливается и показывает в правый верхний угол. Там среди паутины и шелковистых коконов настоящих пауков сидит полицейский бот, весь состоящий из ног и глаз.

— Вы ищете госпожу Эркоч? — кричит им владелец лавки на другой стороне площади. Его вроде как зовут Бюлент. Лейле одинаково не нравятся обе чайханы на площади. Тамошние парни извращенцы. Собираются, садятся и смотрят, смотрят, смотрят.

— Что случилось?

— Около десяти часов утра приехала полиция, полицейские вошли внутрь, пробыли там около часа, кое-что забрали и опечатали галерею. Дважды за последние два дня тут побывали копы. Я только что закончил отмывать стены после их предыдущего визита.

Балкон Лейлы все еще в оранжевую крапинку. Краска попала на брюки и блузку, которые она вывесила посушить. Ничего, когда ей заплатят, она отнесет их в химчистку. Так поступают фифы типа этой госпожи Эркоч.

— А что они забрали, не знаете?

— Нет, но можете спросить у Хафизе. — Лейла хмурится, не понимая, кто это. — Ну у девушки, которая тут работает. Она вон там, в книжном, ждет, что будет дальше.

Хафизе? Лейла про себя называла ее Пустышкой. Много раз она ловила на себе взгляды этой Хафизе и слышала неодобрительное фырканье, когда стучала высокими каблуками по мостовой площади Адема Деде, или прогуливалась до киоска Айдына, чтобы купить журнал со сплетнями, в коротеньких домашних шортах, или выкидывала в мусорку пустые винные бутылки. Хафизе носит платок. У нее есть муж и ничем не оправданное чувство собственного морального превосходства. Смешно, когда тебя презирает продавщица на пять лет тебя моложе.