Дом мертвых запахов
Шрифт:
Милан уже второй год в университете Ватерлоо, а последние несколько месяцев в качестве доктора англистики. Верным оказалось его давнее предположение, что там он сможет быстрее закончить докторскую. Приезжал на защиту, защитился, отметили, и сразу назад. Не стал оставаться на каникулы. Вернулся, чтобы вести там летний семестр, он хотел скопить немного денег, так как пригласил мать провести следующую зиму у него в Канаде. Прилежная учительница на пенсии, Боса Дошен, тут же принялась за серьезные приготовления к этому предприятию. Сначала она бросилась учить английский. Дни напролет крутила пластинки на своем проигрывателе и повторяла вслед за приятным голосом дикторши, ломая язык: Дис из май френд Мери, ши из э тичер…
За несколько дней пребывания в связи с защитой докторской диссертации Милану удалось один раз зайти, ненадолго, и к Геде, только чтобы взглянуть на коллекцию и пригласить их на банкет, на котором Ольга и Геда из-за сильного табачного дыма пробыли не больше часа, а Мила — до самой зари, ей ничто не мешало.
Когда Милан зашел к ним, старая госпожа, поздравив его, подарила ему один из хорошо сохранившихся
Милан очень обрадовался подарку. Хотя он и нечасто его надевал, смокинг станет одной из тех редких вещей, которая неукоснительно будет сопровождать его во всех переездах, в домах и в браках. Этот смокинг — моя малая родина, говорил он всегда, когда ему было грустно, или когда выпивал, — в нем живет моя душа.
Тесса уехала по завершении своего стипендиального срока, уже больше года тому назад. Увезла с собой гору книг, упакованные подарки, воспоминания, причудливые безделушки, которые накупила по пути, но без писем, в поисках которых приезжала. Чуть было не осталась и без ответа на «русский вопрос», что делать, но до спасительной идеи дошла только под самый конец поездки. Почему бы мне не написать книгу о Гедеоне и его коллекции, хлопнула она себя по лбу. Боже, как я до этого не додумалась раньше, это же единственная стоящая тема из всех, которые я до этого упоминала. Господи, как я могла быть такой несобранной! Что это со мной? Она долго обсуждала это с Летичем и Верой (Милан тогда уже был в Канаде) на прощальном ужине, пригласив их накануне отъезда. Конечно, я знаю, что для этого мне, прежде всего, необходимо его разрешение, но сейчас у меня нет сил его спрашивать. Устроишь это для меня, она умоляюще посмотрела на Владо. Как вы думаете, согласится ли он. Нет, я понимаю, что без его содействия исполнить это невозможно. Я так счастлива от этой идеи, говорила она. И в самом деле, тем вечером она была очень весела, засиделись до поздней ночи. Тесса благодарила их за все, по кругу повторяла все выученные сербские слова, болтала с официантами, каждую минуту вставляла, как ей жаль уезжать, а в конце, как будто что-то вспомнив, отдала Вере очень красиво упакованный сверток. Внутри была коробочка с флакончиком духов, который она получила от кого-то в Венгрии. Возьми, я давно храню это для тебя, но все время забываю отдать, вот и теперь чуть не забыла. Может, тебе понравится. У меня аллергия на духи, содержащие спирт, поэтому я их даже не открывала, но мне кажется, они хорошие. Вера поблагодарила и с любопытством развернула подарок. На продолговатой картонной коробочке было нарисовано несколько звездчатых желтых цветков неизвестного ей растения, а под ними написано угловатыми буквами: «Csillag». Вера смутилась и смешалась. Торопливо снова кое-как замотала коробочку и сунула ее в сумку. Несмотря на то, что они были захвачены разговором о будущих планах, Владо заметил, что она как-то внезапно помрачнела, но подумал, это потому, что духи ей не слишком понравились.
Тем же вечером она написала об этом Милану. Представь, что я сегодня вечером получила в подарок от Тессы! Не поверишь: флакон духов «Чилаг». Что скажешь, разве это не странно. Разумеется, я ни в коем случае не стану ими пользоваться, хотя, могу сказать, пахнут они вполне приятно. Мне кажется, это какая-то комбинация нарцисса и можжевельника… вот видишь, и я распознаю нюансы. Влияние Геды на нас гораздо больше, чем мы думаем. Не дай бог, он узнает, что я держу это дома. Отдам духи нашей Жуже, она будет счастлива. А теперь скажи, разве Земля не чересчур круглая? Иногда мне кажется, что этот круг стягивается вокруг меня… дальше все шло в духе любовных упреков из-за его отъезда…
В письме из Лондона Тесса пообещала приехать на защиту Миланом докторской (чтобы и с Гедой заодно договориться), но не смогла, из-за того, что ей, как она сообщила в короткой открытке, вскоре предстоит небольшая хирургическая операция. Об этом несколько раз и гораздо пространнее она писала Ольге, с которой часто разговаривала на эту тему, пока была здесь, но та считала это их тайной. Тесса только однажды призналась им, что ее поездки в Венгрию даже после отъезда Томаса, в сущности, носили медицинский характер. По чьей-то рекомендации еще в Лондоне, она ездила к какому-то доктору (или знахарю), который где-то в Кечкемете или окрестностях якобы успешно лечил рак на ранней стадии при помощи инъекций, являющихся его изобретением, и специальной диеты на основе кукурузы. Несмотря на то, что ей, по всей видимости, не удалось избежать больницы, она утверждала, что эта терапия ей очень помогла. Особенно хвалила целебный эффект кукурузного зерна и муки, из которых в последнее время она для себя готовила практически всю еду. Вера пришла на банкет, только чтобы появиться и поздравить, но долго не задержалась. Тереза два раза звонила в течение той ночи, второй раз, когда там была Вера, английский которой, может, и не был совершенным, но все же она знала его достаточно, чтобы понять, когда что-то звучит интимно и любовно, а когда дружески. Вскоре она ушла, не попрощавшись. Позднее своей лучшей подружке она объяснила, что произошло это ровно 5 июня, в тот день, когда три года назад она познакомилась с англичанами Милана, как она называла Тессу и Томаса, с которыми по какой-то причине связывала и свое расставание
с ним.Милан тогда потерял преданного и прилежного корреспондента, а письма для него очень много значили. Поэтому он всегда напоминал Летичу, чтобы писал ему подробно и часто, потому что тот иногда увиливал и посылал ему вместо писем разные открытки. Например, напишет ему всего одно предложение: привет, спешу в город. В следующий раз пошлет ему вырезку из газеты с фотографией какого-нибудь политика, с соответствующим примечанием: это не я, и никогда им не буду. Как-то раз послал ему увядший листок, наклеенный на кусочек бумаги, с надписью: вот тебе завиток с кроны черной шелковицы из Алибунара… Пиши, как говоришь, сердито одергивал его Милан, пиши пространно и остроумно, иначе я выхлопочу тебе место на моей, или еще меньшей канадской кафедре славянских языков, и будешь писать многотомные письма, причем даже совершенно незнакомым людям…
А чего ты хотел, чтобы я писал дипломатические ноты, отписывался Летич в своем стиле, но я, братец, не дипломат. Однако должен тебе всерьез пожаловаться на Геду. Он стал настоящим экспертом мирового уровня. Постоянно куда-то ездит. На этот раз вместе с Ольгой два раза ездил во Францию. Наверняка ты получил от них открытки. Один раз для экспертизы какого-то старинного благовония, найденного где-то в Безансоне, потом куда-то в Прованс, для рекламы новой парфюмерной линии растительного (экологического) состава, без химических примесей. Он этому очень радовался, но недолго. По возвращении сказал, что это все сплошь мошенники и спекулянты, и что их парфюм — чистейшей воды обман. В нем не просто есть химические добавки, но он вряд ли содержит что-нибудь, кроме них. Все это он весьма резко высказал публично, в нескольких интервью. В будущем, говорит, его стопроцентно не будут больше приглашать на подобные рекламные мероприятия, что станет еще одним доказательством их обмана.
Все вы куда-то ездите, только я прирос к одному месту и общаюсь с Боровией, который всегда здесь. Ты знаешь, что Раде Боровия настырно расспрашивает о тебе. Что пишет, что пишет? Не знаю, ответил я ему, он пишет на латинице, и я не могу прочитать. Боровия, Боровия. Я чуть было из-за него не поссорился с Гедой. Однажды на ужине мне слегка ударило в голову, и я ему сказал: Как тебе не мешает, что этот шпион постоянно в доме, разве не видишь, он полицейский, на что получил от него довольно жесткую отповедь. Вижу и знаю, отрезал он, но он хороший шпион. Имеешь в виду, хорошо ябедничает, подколол я. Ну да, именно это. Это называется — сволочь, а не хороший шпион, поправил я. Как ты не понимаешь, он шпионит верно, правдиво, передает только то, что видит и слышит, ничего не придумывает, не добавляет, не врет, а другие всё это делают! Это называется сволочь без воображения, уперся я. Нет, дорогой мой, Боровия, конечно, человек безнравственный, но и не злой, а в данном случае это весьма важное обстоятельство. Зачем он согласился на убогое положение мелкого соглядатая, уже другой вопрос, об этом мы с тобой ничего не знаем. Мы должны судить только о том, что знаем, решительно закончил он. Я больше и слова не сказал на эту тему. Понял, что дальше нельзя. У меня для тебя тест: можно ли к существительному «шпион» прибавить прилагательное «хороший» без большой опасности для конечного результата?
Все равно, как ни увижу этого любезного Боровию, из-за которого пройти нельзя мимо Гединого дома, чтобы тебя не озарила его улыбка, на меня тут же находит, что надо немедленно отправиться прямиком в Германию, на родину моих будущих внуков, вот только не знаю, к кому первому постучаться в дверь, к отчиму или мачехе. Ты, по крайней мере, знаешь, как они меня тянут, каждый в свою сторону, а я стою в центре кавказского мелового круга, прочно, словно скала. Не поддаюсь…
Владислав Летич, ставлю тебе прогул, без уважительной причины, что с тобой, укоряет его Милан в письме. Две недели голоса не подаешь. Если не исправишься, причем немедленно, я буду вынужден созвать внеочередное родительское собрание. Признаются следующие оправдания: ты женился, ты переехал в Новую Зеландию, защитил докторскую, поменял профессию и компанию… Если ничего из перечисленного, нет тебе спасения, придется ответить за столь долгое молчание… Вот напишу агроному Боровии, чтобы он получше разнюхал, чем это ты там занимаешься.
Не скули целыми днями, ай, ой, я тебе не постоянный корреспондент твоей стенгазеты, отвечает ему Летич. Мне нечего написать, потому и молчу. Докторскую еще не защитил, потому что никто на нее и не нападал. А так я ее уже скроил и сшил, осталось еще слегка отгладить, и она готова, я ее уже побрызгал, надо только взяться за утюг. Скоро. Передавай привет Терезе и скажи ей, что надо еще сбавить темп. Неторопливость — мать науки, а кто ее отец, вообще неизвестно, потому что наука — внебрачное дитя, кто ею занимается — опасный озорник…
P.S. Следующее лето я провожу у вас. Буду читать вам свою докторскую, из которой вы подробно узнаете, как была сформирована группа «Блумсбери», а потом вы, благо вас двое, везет же мне, чудненько по их примеру тут же организуете группу «Ватерлоо». Всех ее членов вы должны будете сделать сами, разве может человек в таком деле полагаться на других. Пусть все остальные идут к черту, а ты станешь знаменитым, дорогой Миланче, гарантирую…
Я уже знаменит, дорогой Владислав, разве это не ясно, парировал канадец. Кто еще, кроме меня, выдержал в этой морозилке два года… Приезжай как можно скорее, давай, ты будешь основателем группы «Ватерлоо», и пусть тебе принадлежит вся слава, ты ее заслужил, переводя всех этих идиотов из Блумсбери, на самом деле неизвестно, кто из них более безумен, разве что ты их сейчас немного растолкуешь, пролив новый свет на их мрачные мысли. Летучий, Летучий, если ты и в самом деле собираешься улететь куда-нибудь надолго, смотри все-таки, чтобы упорхнуть туда, в пределах старой, страдающей одышкой, провинциальной Европы, пусть это будет хоть и твоя родительская Германия. Для нас это безболезненнее, меньше будет в сердце колоть.