Дом мертвых запахов

Здесь самое худшее не то, что температура в течение девяти месяцев постоянно минус сорок, а то, что по прошествии известного времени привыкаешь к такой холодине. Когда же ртуть поднимется до минус тридцати пяти, говоришь, как потеплело, а все, что выше нуля, называешь, как и остальные, летом. Здесь уверены, что солнце всходит каждый день, просто его не видно за облаками. Как в Польше, говорит Тереза. Везет ей, она везде чувствует себя, как дома, ей все напоминает Польшу, даже то, что кто-то держит в руке зонтик. Невероятная личность, на нее не распространяется замечание Дантона, что родину нельзя унести на подошвах сапог. Какое там, ей достаточно грязи под ногтями, чтобы вспомнить свою родную сторону. Я это называю патриоцентризм. А мне — только если перенести сюда Фрушку Гору, а еще лучше, если я окажусь на берегу Дуная, как только у меня застучит сердце, вот это бы меня немного утешило…

С тех пор как он закончил и сдал свою докторскую: «Идеи группы „Блумсбери“ в сербской литературе в период между двумя мировыми войнами», у Летича внезапно появилось чудовищно много свободного времени. Он чувствовал себя праздным, начал размышлять о вещах, которые до этого в мыслях проскакивал, читать книги, которые откладывал в сторону, развлекаться, бездельничать. Понемногу он переводил сонеты Россетти, Элиота, У. X. Одена, занимался со студентами, писал Милану длинные письма о всякой всячине и ходил к Геде на регулярные уроки «ароматомании». Внезапно даже непосредственное окружение показалось ему прекрасным и интересным. Я снова молод, еще бы стать красивым, и больше мне ничего не нужно, писал он Милану.

Тем временем он обнаружил еще одно таинственное и волнующее место в доме Волни, а было там достаточно помещений, в которые он никогда даже не заглядывал, а именно, — Гедина библиотека, то есть «ярмарка наследия», как ее остроумно окрестил хозяин, которая на самом деле находилась в живом, авторском беспорядке, но в то же время источала доверие, как какая-то средневековая лаборатория всезнания.

Здесь повсюду видны отпечатки не только Гединых пальцев, что естественно, но и всей его личности, что поражает, утверждал Владо. Именно в этой комнате, а не в коллекции, сконцентрирован его тотальный запах. Там всего лишь картотека различных исторических ароматических композиций, а здесь их душа. Там, меж экспонатов, царит почти совершенный порядок, все изучено, классифицировано, зарегистрировано, пронумеровано и застеклено, а здесь владычествует нежность и путаница. Среди этих книг царит гуманистическая анархия, а там — строгий немецкий порядок. Как только он произносит «немецкий», то на его шутливом жаргоне это приобретает особый оттенок. Ту страну, в которой жили его разведенные родители, оба врачи, каждый со своей новой семьей, и ни в одной не было для него места, Владо называл гробницей своих сыновних чувств. Я немецкий сирота мирного времени с двумя настоящими и двумя суррогатными родителями, который случайно выжил, потягивая тутовую ракию у бабки в Алибунаре. Когда вырасту, а это случится еще не скоро, надо будет с них взыскать репарации за крах моего детства, а то, что две мои сводные сестры и брат называют меня на «вы» и считают, что родственные поцелуи — это негигиенично, а также являются сексуальным насилием, ничем не искупить, это достаточная причина для объявления войны, что я и сделаю, как только докторскую защищу. Нет смысла отправляться на войну простым кандидатом. Мила на эти его горькие шутки заходилась от смеха, что на него всегда действовало вдохновляюще.

Гедина библиотека его действительно привлекала, может быть, отчасти и таким образом, каким дети всегда любопытствуют, что же скрывается в животе игрушки, и спешат ее как можно скорее распотрошить или разобрать, чтобы добраться до таинственной утробы. Он радовался, когда Геда приглашал его что-нибудь вместе перевести, и приходил на несколько часов раньше, якобы чтобы проверить слова и овладеть текстом, так он оправдывался, а на самом деле хотел немного покопаться в этих странных и незнакомых ему книгах.

В отличие от книг из своей области, в которые он всегда медленно и тщательно вчитывался, строку за строкой, сквозь эти он пробирался наобум, заглядывал, переворачивал, листал, нырял в них и бродил по ним, как изумленный турист по кривым улочкам какого-нибудь древнего города. Геда развлекался, глядя, как он копается в библиотеке, словно мышь-землеройка. Ты читаешь, как бабочка, смеялся он, ринешься на какую-нибудь книгу, порыскаешь немного по ней и летишь дальше. Так оно и было.

А ведь и было, на что слетать, ведь их были полные шкафы, комоды, столы, даже диваны и стулья. Все это было завалено книгами и бумагами. Помимо бесчисленных папок, перевязанных ленточками, с аккуратно написанным содержанием на обложке, в которых он держал вырезки из газет и журналов, фотографии флаконов, которые он отправлял или получал, купив за деньги или получив в обмен, а также документацию и переписку, здесь были тома и тома на разных языках (больше всего на чешском и немецком), множество иллюстрированных обозрений, сложенных по годам, каталогов парфюмерных заводов и мануфактур, учебников и научных книг по ботанике, географии, медицине, химии и биологии. Любопытная подборка беллетристики, в особенности поэзии: Георг Тракль, X. К. Моргенштерн, Гёльдерлин, Уитмен, Сильвия Плат, Незвал, Скала, Пастернак, Сейферт (тогда он еще не был нобелевским лауреатом), Ади, Ладислав Клима («Свет сознания» и «Ничтожность», Вршовице, 1910), Гейне, Флориан, Цветаева, Црнянский, М. Чудина («Сонеты о виверре»), Васко Попа, Раичкович, Элиот и многие другие…

Наряду с большим количеством старинных и новых ботанических сборников и атласов, у него были собрания сочинений в двадцати томах, авторов трех поколений английских ботаников семейства Гукер. Это были книги с прекрасными иллюстрациями, отдельным обзором восточных и азиатских растений, с дополнениями и вкладышами о новых открытиях. Летич чаще всего помогал ему с переводом этих текстов.

Геда действовал в следующем порядке: сначала изучить все об отдельном растении — носителе аромата, затем отправиться на его поиски по питомникам, ботаническим садам, в естественную среду, по частным садам, известным поместьям, в специализированные оранжереи, чтобы вживую почувствовать и запомнить аромат. Поэтому он часто перерисовывал цветы из книг в свою записную книжку, чтобы искать их по рисункам. Он хранил записные книжки с рисунками, которые были выполнены очень тщательно, с тонким даром и солидным умением. Они выглядели, как подробные эскизы для изготовления искусственных цветов.

У него было множество гербариев (некоторые из них он составлял сам), сборников иллюстраций, справочников по прививке растений, рекламного материала из разных питомников («Лилиом», «Блуменберг», «Хортус»). Были тут и музейные каталоги, ежегодники, монографии, бюллетени и другие специализированные публикации практически из всех крупных музеев мира. Затем несколько объемных монографий по истории стекла, среди которых Смит, Радмахер и Сузанна Нолте, все три переплетены в кожу у Ракича, переплетчика из Нови-Сада. Здесь же была и подшивка журнала «Звездочанство», с которым Геда довольно много сотрудничал. Огромный ботанический атлас в трех томах под названием «Флора и фауна мира» и «Картинки и слова» группы авторов, среди которых были и две дамы, Фера Филдинг и Лили Дорф, лежал на столе, и какая-нибудь из книг всегда была раскрыта. Летич чаще всего листал второй том, а в нем останавливался на разделе «Растения Тибета и Южной Азии». Тут же рядом с ними на столе лежала толстая и изрядно потертая книга немецких авторов: Карл и Ане Боденхаймер «Изготовление ароматической воды, мыла и помады» (Бремен, 1893), подарок Хайнемана. Была у него и монография А. Шере о продукции Галле, много книг о разных других стекольных заводах, программки и приглашения на множество выставок, в том числе Ивана Брохановски. На видном месте, в одном из застекленных шкафов, находился большой каталог коллекции Геды, плод труда доктора Хлубника. Он походил на большой школьный журнал или судебный реестр. Напечатанные на заказ, разграфленные толстые листы гладкой бумаги, сброшюрованные металлическим устройством для сшивания страниц, заполненные только с одной стороны. По ширине поделенные на пять, а по длине на девять разделов, они содержали все важнейшие данные об экспонатах коллекции. В первом горизонтальном разделе наклеена фотография, снятая с точки, откуда лучше всего видна красота предмета, а под ней указаны основные сведения о материале и времени изготовления. В следующем разделе приводится краткая история сосуда, подробности о способе изготовления, мастерской, мастере, если он известен, величине серии и тому подобное. В разделе номер три стоит дата закупки, а также обзор владельцев и связанные с этим важные факты. На четвертом месте указано название аромата, остатки которого находятся во флаконе, перечень всех компонентов, из которых он состоит, происхождение и возраст ароматической композиции, сведения об авторе, а также все остальные важные примечания. Пятая графа была зарезервирована для дополнений, а в самом низу стояло название, которое Геда давал каждому экспонату. Три первых флакона, полученных от аптекаря Брахны в Праге в 1948 году, он назвал Душик [40] , Бобац [41] и Тарчужак [42] , никто, даже он сам, не знает, почему.

40

Азот (серб.).

41

Конский боб (серб.).

42

Пастушья сумка (серб.).

В том же шкафу, на нижних полках, он хранил полные подшивки за десять лет авторитетного немецкого журнала «Фармацевтические анналы», середины девятнадцатого века, когда его еще редактировал известный ученый и философ Юстус фон Либих, под книгу которого «Философия растений» (издание S. Fischer, 1862) он отвел целую полку. Книга стояла, опираясь на мраморную подставку, как в некоторых домах стоит Библия.

И подшивки журналов, и эту книгу подарил ему на Рождество 1950 года кум, врач из Нови-Сада Гедеон Вуйич, который в то время зарабатывал на пропитание себе и жене, давая уроки немецкого языка и распродавая свои книги, у него не было работы и гражданских прав, потому что он публично выступал против нового режима, не желая его признавать. Он отказался голосовать, так как считал, что выборы фальсифицированы и незаконны, и из-за этого некоторое время провел в тюрьме, в Митровице. До самого конца жизни он считал, что власть взяли насильственно, и что когда-нибудь узурпаторы должны будут за это ответить. Ругал Европу, которая все это позволяет, а в особенности Лигу наций, в чьи обязанности входило следить за соблюдением закона.

Возьми, сынок, сказал он Геде, когда привез ему подарок, голод не тетка, боюсь, что и это продам за бесценок, как я был вынужден уже столько редкостей отдать за гроши. Жалко будет, это драгоценные вещи. На книге угловатым почерком он написал посвящение: «Credo fore ut hanc artem discas [43] ». Доблестный и гордый господин Гедеон Вуйич не дождался, чтобы убедиться, как его пожелание из посвящения полностью осуществилось, но и ненавидимая им власть так же не дождалась, чтобы он признал ее, хоть на миг. Он умер от рака спустя несколько лет. И слышать не хотел о больнице. Как они могут принять меня в качестве пациента, если они вышвырнули меня как главврача, с болью усмехался он. Лечился он тем, что пил бензин, который очищал сам. Своей жене под конец сказал: знаю, что я не победил, но, по крайней мере, и не проиграл, как скотина, а ты после моей смерти делай, что хочешь.

43

Верю, что этому искусству обучусь (лат.).

Эту историю Геда однажды рассказал в ответ на вопрос Летича, почему эта книга стоит на полке одна. Прошло больше четверти века, с тех пор как умер мой кум, а мне кажется, будто его похоронили только вчера, взволнованно сказал он. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы еще раз его увидеть, как он входит в эту комнату, такой кроткий и добрый, похожий на ветхозаветного лекаря. Все мы удивлялись, откуда в этом нежном человеке такая решимость и сила. Всю жизнь я стараюсь брать с него пример. Не знаю, удалось ли мне хоть на мгновение стать на него похожим.

Несмотря на то, что книга была на немецком, который он знал весьма посредственно, Владо решил прочитать книгу фон Либиха, в память о докторе Вуйиче, чья судьба глубоко его тронула, и личностью которого он был вдохновлен.

Перелистывал, пытался читать, одолевал страницу за страницей. Вглядывался в картинки увеличенных пестиков и тычинок, рассматривал изумительные листья, грозди, луковицы, жилистые корни, цветущие кроны, разрезы разных семян, переводил текст о жизни и характере всех этих творений растительного мира, поведение которых философ разгадывал и описывал.