Дом моей мечты

За столом, справа от меня сидит Алина – красивая светловолосая девочка, младшая дочь тети Шуры и дяди Германа. Что касается истинного происхождения Алины – тут все неясно и загадочно. Алине уже четырнадцать лет. Я хорошо помню бесконечные перешептывания мамы и тетки, из которых я поняла, что время зачатия Алины , странным образом, совпадает с периодом поездки тети Шуры на курорт, в Абхазию. Судя по тому, как нервно тетя Шура считала недели своей беременности и как бурно фантазировали сестры на тему, как объяснить дяде Герману столь ранние роды второй дочери, было ясно, что сам он в процессе зачатия участия не принимал.

Алина, подозрительно, смахивала лицом и цветом волос на начальника дяди Германа – Александра Петровича Щербакова, который (о, удивительное совпадение! )отдыхал в Абхазии ровно в то же время, что и тетя Шура. Щербакова я видела несколько раз, когда он приезжал с инспекцией на промышленную базу, которой руководил дядя Герман. Красивый, седовласый, солидный. На высоком лбу шрам в виде буквы «С».

В дни его приезда, тетя Шура отпрашивалась с работы, делала замысловатую прическу и, одевала свои лучшие платья. Она – красивая женщина, моя тетушка. Черные густые локоны, светлая кожа, темно-карие выразительные глаза под длинными ресницами. Надо ли добавлять, что результаты проверки работы дядиной базы, всегда были положительными.

Щербаков уезжал довольный, выразив директору лесопромышленной базы Берицкому Герману Леонидовичу самые лучшие признания качества его работы. Отчего сам дядя был тоже доволен, предполагая, что он потрудился на славу, перевыполняя квартальный план по заготовке древесины. А тетя Шура, прибежав к маме, долго еще шепталась с ней, взволнованно обсуждая темперамент неутомимого Александра Петровича. Думаю, сам дядя Герман ни о чем таком, даже не подозревал. Он очень нежно любил свою младшую дочку, даже больше, чем старшую Машку – копию отца.

« Падал снег буланому, под ноги. С поля, дул холодный ветерок!» – запевает мама своим чистым проникновенным голосом. Мама замечательно поет. В семье часто вспоминают, что во время обучения в педагогическом училище, мама исполняла арию Лизы из оперы «Пиковая дама» на «бис». Ее голос звучит, как хрустальный колокольчик. « Ехал парень длинною дорогой, заглянул погреться в хуторок!» – тетя Шура подхватывает.

Затем вливаемся мы с Азалией, внеся некоторый разнобой. Петь я люблю, но слух у меня практически отсутствует. Потом слышится густой голос папы и дяди Славы. Вспомнив слова, подпевает тетя Нина. Хор ширится и песня объединяет нас в единый многогранный строй. Кто-то, фальшивит, кто-то запинается, кто-то путает слова… Не гладко, не правильно местами, даже коряво с музыкальной точки зрения…Все, как в жизни. Но, это – семейный хор.

Главное, я люблю свою неоднозначную и противоречивую семью. Она отдаленно не напоминает идеальную, в ней перемешана русская, цыганская, польская, корейская, башкирская кровь. В ней много эмоций, криков, разборок, конфликтов и скандалов. Это – моя семья. Другой я не знаю. Такие редкие моменты, когда мы все , временно забыв о ссорах и размолвках, собираемся на семейный праздник, наполняют меня ощущением счастья. В такие моменты, я чувствую, что являюсь маленькой частицей нашего огромного старого рода и мне не страшны никакие невзгоды. Я под мощной защитой этого корявого и щелистого семейного древа.

***

В пятницу забрала Антона пораньше. Из детского садика мы сразу свернули на главную дорогу и зашли в промтоварный магазин. Купила репродукцию Ивана Шишкина «На Севере диком ». Мне запала в душу эта картина. Одинокая заснеженная сосна стоит над обрывом. Вокруг суровая северная природа. Похожа на меня. Я – такая же. Я – это дикая заснеженная сосна, стремящаяся к своему одиночеству. Мне никто, кроме моего Антошки не нужен. Я – нелюдимая и холодная.

Той солнечной двадцатилетней девочки Полинки, с улыбкой встречающей каждого – давно нет. Те озорные зеленые огоньки в глазах, о которых мне толковали в студенческие годы мои однокурсники, давно погасли. Мой горький опыт первого брака со Стасом, выстудил во мне все тепло. Мне хорошо только вдвоем с сыном. В своей скорлупке, которую я сама утолщаю и уплотняю. Это путь к одиночеству? Может, быть. Но свое одиночество я берегу, как зеницу ока.

Хотя, женщину, имеющую сына, назвать одинокой уже нельзя. Мы – вдвоем. Скорее, мое любимое состояние можно назвать уединением. Умом я понимаю, что вырастить мальчика без мужского внимания – непросто. Но представить рядом с собой, чужого мужчину, который будет требовать от меня любви и заботы, отнимая это от Антошки, я не могу.

Пришли домой, повесили картину на старый гвоздь, оставшийся от аптечной бухгалтерии, которая здесь размещалась до того, как квартиру выделили мне. На фоне бледно-сиреневой окрашенной стены, репродукция в красивой деревянной раме смотрится удачно. У меня почти нет мебели, много пространства.

У стены – тахта, в углу – телевизор на ножках. Светлый абажур над небольшим журнальным столиком. Нашу с Антошкой одежду, мы складываем в шифоньер, в спальне. Там же наши две кровати: моя – побольше и Антона – поменьше. На стене – полки с книгами. У моей кровати – тумбочка с телефоном. Все лаконично.

Я всегда хотела квартиру с минимумом мебели. Хорошо бы ковер достать, но пока не занималась этим вопросом. Вот, если бы можно просто пойти и купить. Давно бы купила. Но ковры – это дефицит. Зайдет с просьбой директор мебельного магазина или товаровед, на худой случай, то договоримся. Я ей – «Седальгин», например, или « Пантокрин», она мне – ковер. Сейчас, только так.

Любаша предлагала мне подружиться с заместителем начальника райпотребсоюза, Константином Ильичом Грининым. Мы даже в одной компании бывали, когда праздновали открытие нового ресторана. Тетка Любы достала для нас пригласительные билеты.

– Девчонки! Там будут лучшие люди города! Смотрите в оба, среди них есть неженатые мужики! – напутствовала нас тетя Галя.

Я тот вечер не могу вспоминать без содрогания. «Лучшие люди», так нажрались, что блевали прямо у столиков. Константин Ильич был среди приглашенных, он сидел за соседним столиком. Замначальника райпотребсоюза пришел на праздник в дорогом бархатном пиджаке, накрахмаленной белой рубашке. Весь благоухал дорогим одеколоном.

В конце вечера ворот рубашки съехал набок, пот струился по щекам, а бархатный пиджак был в подозрительных пятнах. Константин Ильич громко хохотал и хватал молоденьких официанток за ноги.

– Нет, пожалуй, обойдусь пока без ковра!» – сказала я, когда Любаша указала мне, что этот мужчина может достать ковер и все остальное.

Я сделала уборку. Пол, покрытый новенькой краской, сверкал в свете лампы. Все было новенькое и чистенькое. Картина « На Севере диком » украшала стену. В проеме стеклянной двери на балкон видна деревянная решетка балкона. Недавно я нашла хорошего мастера и балкон застеклили. Там мастер соорудил мне стеллаж из досок , на который я убрала все, что можно не хранить в квартире. Таким образом, освободила жилое пространство. В комнате светлые стены и много воздуха. Я отошла в коридор и, оттуда, залюбовалась своей квартирой. Мой первый дом.

В дверь постучали.

– Кто? – я подошла к двери.

– Конь, в пальто! – раздался веселый мужской голос. Когда, живешь на первом этаже, надо быть готовым к тому, что к тебе стучат все, кому не лень. Просят водички, стаканчик под водку, просятся в туалет, спрашиваю про жильцов, живущих в доме – словом, кому , что заблагорассудится спросить. Превращать свой дом в проходной двор, я не планирую.

– Быстро отошел от двери! Звоню, в милицию! – железным голосом отвечаю я.

– Полина Дмитриевна, откройте! Это Сурин Владимир Игоревич!» – раздалось за дверью, уже, в другой интонации. Сурин? Какого черта, ему здесь, надо? Владимир Игоревич Сурин – директор санэпидстанции Сиверска. Это с его подачи аптеку могут лишить или не лишить права производства инъекционных растворов. Это его сотрудницам я собираю сумочку с дефицитными медикаментами, чтобы они, не дай бог, не обнаружили в пробах воздуха и воды патогенные микроорганизмы. Только, не собери такую сумочку – патогенные микроорганизмы тут как тут, – просто материализуются из нашего воздуха и испоганят нашу непростую аптечную жизнь.