Дом на цилиндрах

— Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь выполнять заветы какого-то маньяка? — я неприязненно качнулся и сказал: — Убирайся в ад, где тебе самое место со всеми теориями и пролитой невинной кровью!

— Будь по-твоему…

Хозяина начал заволакивать туман, последовала вспышка, и на этом месте остался лишь большой дымчатый крест, напоминающий коридор, сквозь который я шёл на пожарище. Только теперь он не страшил, а как бы говорил о том, что с этим покончено навсегда.

Дым сгустился, и вокруг меня неожиданно закружились призрачно-синие головы Валеры, Андрея, Николая и Жени. Все они что-то быстро и неразборчиво говорили, но я никак не мог разобрать. Возможно, давали советы, хотели рассказать, что чувствуют или бросить в лицо страшные обвинения. Уже не имело значения. Я лишь слабо махнул им рукой и прошептал:

— Прощайте! В этой жизни мы больше не увидимся!

Кажется, они поняли… Головы разом замолчали и, словно чего-то испугавшись, собрались в колышущуюся кучу. Ужасное лицо стало расти, и теперь в его зловещем рте было множество неровных грозных зубов. Но я знал, что они не предназначены для меня, — их следует опасаться лишь духам или теням тех, кто уже умер. Лицо громко вдохнуло и, повинуясь движениям дыма, головы начали с протяжными криками влетать в перемалывающую их пасть, исчезая где-то в необъятных глубинах и становясь частью непостижимого, но вечного. А потом, словно в тёмной комнате, полной пугающих теней из окна, кто-то зажёг свет — всё мгновенно исчезло, чтобы навсегда уйти в неотступно преследующее меня прошлое.

Когда последний переливающийся камешек упал на волосы Виолетты, превратив их в сияющее звёздное небо, кажется, магия мрачного очарования этим местом пропала, вместе с ужасным лицом, всеми видениями, мыслями и, как ни удивительно, практически рассеявшейся гарью. Чтобы в этом убедиться, достаточно было просто посмотреть вокруг. Но мне больше не хотелось здесь быть, и я остро ощутил непреодолимое желание оказаться на просторе, увидеть живых, весёлых и беззаботных людей, полных повседневных пустяковых хлопот и дел. Но мне ещё предстояла здесь последняя работа, и её необходимо было сделать самому.

Я поднялся с колен и подошёл к выставленным у двери канистрам. Открыл первую и, чувствуя боль в напрягшихся мышцах, перевернул, обрызгивая помещение бензином. Из-за жары казалось, что он может воспламениться в любую секунду и без огня, однако, кроме приторных хлюпающих звуков, больше ничего не происходило. Если всё полыхнёт, то вовсе не факт, что мне удастся выбраться отсюда невредимым, но почему-то я был уверен, что всё пройдёт так, как надо, и именно мне придётся поджигать этот маленький домик смерти.

Так оно и вышло, когда я удивительно быстро разлил по помещению весь бензин и почувствовал, что меня может в любую секунду вырвать от невыносимого запаха и, кажется, плавающих вокруг, как волны, паров. Тогда, бросив последний взгляд на эту удручающую картину, я снял очки и выкинул их куда-то перед собой, услышав лязг по металлу. Потом привязал к ближайшей ручке верёвку и, бережно разматывая моток, начал спускаться вниз, чувствуя необычайную лёгкость и даже какую-то приподнятость. Путь вниз показался быстрым как одно мгновение, а вот верёвка оказалась несколько короче, чем я рассчитывал, и теперь болталась в нескольких метрах от земли, не позволяя её просто так зажечь. Конечно, можно было вернуться на лестницу и спокойно сделать это оттуда, но мне показалось удачнее подтащить стоящий рядом большой деревянный контейнер, взобраться на него и с некоторой торжественностью, чиркнув зажигалкой, поднести огонь к верёвке. Как и предполагалось, давным-давно пропитанная маслами, она мгновенно вспыхнула и трещащий огонь, подгоняемый раскалённым ветром, быстро побежал вверх, унося все мои заботы и проблемы, убеждая, что о них достойно позаботятся.

Я спрыгнул на землю, отряхнул брюки от белой пыли и с удовольствием слушал нарастающий гул. Несомненно, всё случилось именно так, как и планировалось. Медленно пройдя двор и взяв сумку, я открыл калитку и некоторое время стоял и смотрел, как крохотный домик, кажется, вознесённый цилиндрами в самое небо, полыхает, несомненно, привлекая к себе внимание со стороны. Наверняка скоро здесь окажутся пожарные, милиция и скорая, но у меня нет интереса или необходимости с ними встречаться, пусть даже теперь всё здесь моё. Разберутся как-нибудь, не имеет значения. Главное, чтобы тела успели достаточно обгореть, и тогда прикосновение к ним посторонних будет абсолютно бессмысленным и ни на что не влияющим.

Сделав несколько шагов в сторону, я с неожиданной ненавистью посмотрел на ярко раскрашенный джип и, вытащив из кармана связку ключей, начал размашистыми движениями царапать мастерски изображённых и выглядящих сейчас особенно вызывающе русалок. Потом поднял с земли камень и бросил в боковое стекло, с удовольствием слушая музыкальный звон рассыпающихся осколков, который смешивался с громкими хлопками, идущими сверху. Теперь джип вовсе не был притягательным и весёлым, а наоборот, смотрелся мрачно и словно просил его пощадить, позаботиться и не думать так уж плохо. Может быть, он готов был служить верой и правдой новому хозяину для совсем других дел? Возможно, и так, только мне теперь это было абсолютно безразлично.

Быстро дойдя до ворот и резко захлопнув дверь, я уселся в раскалившийся «мерс» и, отыскав в бардачке начатую упаковку влажных салфеток, долго и тщательно протирал руки. Потом завёл двигатель и поехал по узким дорожкам между домов в сторону Тиндо. Домой! Теперь надо побывать там, сказать последнее прости и ожидать впереди только всё самое хорошее. Покосившись на сумку, где лежали тугие пачки денег, я неожиданно подумал о том, что мне здесь уже нечего покупать и с собой в другой мир я вряд ли их возьму. Тогда не стоило ли оставить их там гореть вместе со всем остальным? Наверное, всё-таки нет, и я знал точно, куда мне надо завести их по дороге.

Я вытащил из кармана телефон и прочитал мерцавшее на экране сообщение, что, в связи с пожароопасной обстановкой, мне открыт роуминг в других сетях. Это заинтересовало мало и, на секунду задумавшись, я набрал нужный номер.

— Вас слушают! — после первого же гудка раздался в трубке спокойный и располагающий голос Андрея Ивановича.

— Это Кирилл. Здравствуйте! Вы сейчас на месте?

— Да-да, конечно. Очень рад вас слышать, дорогой мой человек…

— Хорошо, я скоро заеду, если вам будет это удобно!

— Конечно, конечно. Вы же знаете, в любое время.

Я отключил телефон и бросил его на соседнее сиденье — разогревшийся аппарат не хотелось совать в карман, жары и так было достаточно. Как удачно, что Андрей Иванович оказался на месте, иначе могло так получиться, что мы больше и не свиделись бы.

Запах гари теперь почему-то чувствовался намного меньше, и дым зависал только в верхних этажах небоскрёбов. Просто переменился ветер или страдания жителей начинают подходить к концу? Теперь я подумал, что отсутствующий у меня фотоаппарат это очень даже хорошо. Никаких снимков из этого лета мне оставлять не хотелось — слишком яркими были в голове все трагические картинки и ужасающее солнце, чтобы ещё иметь при себе столь действенное напоминание. Нет, пусть всё остаётся в прошлом: эта аномальная жара, погибшие люди, страна и вся предыдущая жизнь. Хотя, как ни странно, я всегда думал, что, если разбогатею, то пределам моего счастья не будет конца, а вот теперь чувствовал себя необычайно одиноким, лишним, ненужным, и эти деньги казались лишь чем-то обременительным и грязным. Хотя, наверное, было бы гораздо тяжелее, если отсюда я вышел бы без копейки, опустошённый и обременённый необходимостью пытаться, несмотря ни на что, продолжать так же жить дальше.

Миновав железнодорожный переезд, я некоторое время ехал параллельно мчащемуся новому светлому составу, потом свернул в сторону небольшого трёхэтажного здания, огороженного стареньким полуразрушенным кирпичным забором. Здесь находился роддом и отделение для отказничков — цель моего приезда. Когда-то я помогал одному коллеге встречать отсюда супругу, и так получилось, что побывал в палате, где лежали одинокие кричащие свёртки. Они пронзительно и трогательно звали маму, но ещё не могли понять, что её нет, к ним никто не придёт и с этим придётся смириться на всю жизнь. Помню, я тогда настолько был растроган и огорчён этим зрелищем, что чуть было там же не расплакался, хотя особой сентиментальности за собой никогда не замечал. Однако, подробно выяснив, в чём нуждается это отделение, я регулярно, с каждой более-менее крупной денежной суммы, оказывающейся в моём распоряжении, заезжал сюда и привозил всё необходимое: одежду, подгузники, игрушки, медикаменты. И каждый раз чувствовал, что хоть немного, но смог облегчить такое грустное начало жизни этим крохам.