Дом на городской окраине
Шрифт:
— И верно, так негоже, — упрекнула она мужа, — конечно, это прекрасно, когда мальчик что-то умеет, но нельзя так перегибать палку! Никто не знает, что может случиться. Я тоже этого не люблю, пан Михелуп, поверьте…
Она отбежала, и до отдыхающих донесся ее крик:
— Зденя! Ты когда-нибудь выберешься из глубины? Или я возьму прут!
Солидные полные дамы подпрыгивают на песке, подбрасывая пестрый резиновый мяч. Одна дама доела хлеб с маслом, выбросила бумагу и побежала к поставленным перед кабинами весам. Глянула на цифру, возле которой остановилась стрелка, вздохнула и о
Коммерсанты почитали газеты, посмотрели на часы и стали тоскливо считать минуты, оставшиеся до обеда. Слышно, как одна дама уговаривает плешивого господина с волосатой грудью:
— Альфред, пойди искупайся!
— Оставь меня в покое! — визгливо отвечает тот.
— Альфред, вода теплая…
— Отстань, говорю!
— Альфред, вода — словно парное молоко, вода — как в бане…
— Иди сама. У меня нет настроения.
— Альфред, чтобы я так была здорова…
— Отвяжись!
— Альфред, клянусь тебе…
Дама повела господина с волосатой грудью к берегу; тот дотронулся белой ногой до воды и зашипел, как от боли. Дама не переставала его уговаривать; наконец господин с заросшей грудью, неожиданно заржав, с отчаянной решимостью погрузился в воду. Потом жена растирала его полотенцем, а господин рассказывал окружающим о своем подвиге. Он улыбался, стучал зубами и убеждал:
— Вода, правда, теплая. Я бы и сам не поверил, вы бы тоже сходили искупались…
Родственники отнекиваются, машут руками, а господин с волосатой грудью настойчиво их уговаривает:
— Непременно надо искупаться, раз уж вы сюда приехали. Говорю вам, так вы лучше всего наберетесь сил. Честное слово!
Усатый подросток вылез из воды и несколько раз перекувырнулся. Бухгалтер выговаривал ему:
— Ну, мальчик, и заставил же ты меня поволноваться! До сих пор сердце колотится!
Зденек отвечал, улыбаясь:
— Это же сущая ерунда, пан Михелуп. Обо мне можете не беспокоиться…
И снова куда-то убежал.
— Он дикарь, но на удивленье славный ребенок! — гордо произнесла пани Кафкова.
— Mutti! Pappi! — верещали черноглазые большеухие дети.
— Трудерле! Буберле! — нервно покрикивали коммерсанты.
Спокойное, миролюбивое озеро, улыбчивые, покрытые сосняком пригорки возвращали отголоски взволнованных криков бурлящего людьми пляжа.
Тени сократились, приближался полдень, люди поднимались с мест. И двинулась долгая череда широких бедер, волосатых грудей, купальных халатов, большеухих детишек, клетчатых пледов, ведерок и совков, мячей, надувного резинового зверья, патефонов и шезлонгов…
Торопливо обмениваясь впечатлениями, процессия медленно направилась к трактирам. Жгучие лучи солнца раскаляют крыши веранд, под которыми сотни челюстей жуют обед.
Бухгалтер стоял у лотка с фруктами и подозрительно смотрел на пальцы продавщицы. Тетка наполнила кулек грушами, бросила на весы и собралась было вручить его покупателю.
— Не бросать, пани. Я хочу иметь правильный вес! — сделал замечание Михелуп.
У этой торговки всегда были хорошие фрукты и дешевле, чем у других. Но Михелуп никак не мог отучить ее незаметно, как бы между
прочим ударить по миске весов, чтобы хоть самую малость надуть покупателя.Сегодня торговка была непривычно замкнута, глаза ее покраснели.
— Я взвешиваю правильно, — возразила она.
— К тому же в последний раз половина яблок была червивая, — ворчал бухгалтер.
— Что поделаешь, я в них заглянуть не могу, — упорствовала торговка, — какие покупаю, такие и продаю…
Глубоко вздохнув, она отерла фартуком глаза.
— Что с вами, пани? — с участием спросил Михелуп.
Торговка разрыдалась и долго не могла ответить.
— Мой мальчик… — всхлипывая, произнесла она, — мой дорогой мальчик, бедняжка…
Ее сын на прошлой неделе умер, неожиданно заболел, поднялась высокая температура, он слег и больше не встал.
— У него было такое хорошее место… хозяева нахвалиться не могли… выучился на мастера по художественной обработке металла… прекрасные вещицы делал и невесту себе подыскал, хорошую, порядочную девушку… мамочка, говорил, оставь все и переселяйся к нам, тебе тоже пора отдохнуть… Вам еще чего-нибудь, пан? Возьмите ренклод. Он зрелый — хоть пей из него сок. Скажете мне спасибо…
— Пока что мне больше ничего не надо, — сказал бухгалтер. И с участием добавил: — Так, значит, умер ваш сын? Чрезвычайно вам сочувствую, пани. Как же это случилось?
Тетка снова заплакала.
— Позвала я доктора, тот велел ставить компрессы. Целую ночь около него просидела, мальчик весь горел, глаза так и светились, все хотел встать, звал маму, что, мол, мальчик, зовешь мамочку? Она вот, рядом… к утру успокоился и уснул…
— У каждого свои печали, — сочувственно поучал ее бухгалтер, — все мы гости на этом свете. Недаром говорится: старому сам Бог велел, молодому как Бог прикажет… Ну, ну, пани, хватит уж плакать, я этого не люблю…
— Купил себе мотоцикл, — сетовала торговка, — да так его любил… Чистит бывало и песни поет. По ночам не сплю, все вижу мальчика своего золотого, как он смотрит на мотоцикл, а глаза у него от радости так и сияют….
— Ну-ну… — проворчал бухгалтер, — вы, мамаша, успокойтесь… У меня от ваших слез тяжко на сердце. Что случилось, то случилось, назад не воротишь…
— Невесту свою возил на прогулки… и так они друг дружку любили… заплатил последний взнос и умер…
У Михелупа, и правда, было тяжело на сердце, горло сжималось от подступающих слез. Схватив пакет с фруктами, он пробормотал:
— Помогай вам бог, матушка, больше мне сказать нечего…
— Пан, а пан! — прокричала ему вслед торговка. — Не знаете ли кого, кто бы купил мотоцикл? Совсем новая машина.
Бухгалтер обернулся:
— Пока не знаю. Но кое-кого спрошу.
— Премного буду благодарна, — тараторила ему вслед торговка, — машина стоила восемнадцать тысяч, но я бы отдала и за три тысячных. Только бы с глаз долой…
— Я вам уже сказал, постараюсь кого-нибудь подыскать.
Он вошел во двор своего дома. Очкастый гимназист и Маня носились по бревнам, скакали и вопили.
— Сколько раз я вам говорил, — рассердился отец, — чтобы вы не бегали по бревнам! Можете пораниться, а я потом вызывай доктора.