Дом на улице Гоголя
Шрифт:
— Я русский, — напомнил Батурлин.
— Вы русский, а они советские, — посерьёзнев, ответил австралиец. — В нашей стране осело немало русских, так называемых эмигрантов первой волны. Это совсем не те люди, которые теперь живут в Союзе. Совсем не те.
Наташа с первых минут встречи в Загряжске показалась ему фальшивой. Она будто не знала, как себя держать с гостем, то была весела, преувеличенно услужлива, то казалась диковатой и застенчивой. Такая неловкость в поведении, скорее, пристала гимназистке, а не тридцатилетней женщине с историей. Иван Антонович вначале без устали выказывал гостю ничем не мотивированную приязнь, потом как будто устал от своей роли, стал сдержаннее в проявлении эмоций. Уж не является ли этот благообразный старик постановщиком спектакля, устроенного для заезжего француза? — приходило на ум Батурлину.
Но вчерашний разговор, хоть и не явился беседой единомышленников, определённо выказал хозяина дома искренним человеком. А сейчас этот изменившийся взгляд Натальи... Напрашивался вывод, что эти двое были такими же, как он, с такими же сложными чувствами, а стало быть, и с сомнениями на его счёт, что могло вносить неровность в общение с человеком, которого они должны были привечать как гостя, но которого не всегда понимали.
Иван Антонович сразу отметил, что вернулись Наташа с Батурлиным с прогулки совсем не теми, какими были, отправляясь на неё утром. Внучкины смущение и угловатость испарилась без следа, гость смотрел на неё с ласковой весёлостью, они без конца легко перешучивались. «Сначала обжёг холодом, а теперь вроде как оттаял, вот Наташина настороженность и пропала. Опытный, однако, ходок, граф этот», — тревожно размышлял дед. Он решил, что после ужина продолжит рассказ, но так, чтобы скорей довести его до места, которое наиболее интересует Батурлиных — до места, открывающего, когда и при каких обстоятельствах Ольга Оболенская стала его женой.
Говорить он стал, даже будто сердясь на то, что вынужден продолжать повествование, но скоро опять увлёкся.
Глава пятая
— Так, на чём я давеча остановился? Ах, да, на том, как нас ограбили. Ну, так вот, раздобыл я лошадёнку с телегой, но лишь для того, чтобы доставить весь наш табор до ближайшего жилья. Это был богатый хутор, но хозяев недавно ограбили — увели лошадей и весь скот. Осталась одна едва живая от старости лошадь, которую нам, конечно, не могли предоставить для дальнейшего путешествия. В ближайшей деревне, Кистенёвке, на отшибе которой и стоял хутор, я в первом же дворе увидел наших распряжённых лошадей, тут же стояла и подвода со знакомыми, ещё не до конца растороченными тюками. Было ясно, достань я лошадей, далеко отсюда нам всё равно не отъехать. Я решил, что пешком отправлюсь до Оренбурга, а оттуда, вооружённый до зубов, на пару с поручиком Колесниковым вернусь за своей семьёй. Ольга вызвалась идти со мной, я пытался её отговорить, но, слава богу, тщетно — если бы я только знал, какая участь ждала её, останься она с моими родными! По дороге меня, как это называлось тогда, раздели: отобрали сапоги и отцов макинтош. Благородные разбойники не покусились на Олину одежду, и на том спасибо. Моя гимназическая тужурка тоже их не прельстила из-за своих незначительных размеров, и в этом была удача: в её полах пряталось несколько золотых и серебряных монет, вшитых при расставании моей предусмотрительной матушкой. До Оренбурга мы дошли, дом Колесникова сыскали, да только на двери его висел огромный замок, а меня сильно лихорадило — походи-ка босиком по мёрзлой уже грязи.
Сосед Петиного сослуживца, невысокий, крепкий, лохматый и бородатый мужик лет пятидесяти, назвавшийся Кузьмичом, убедившись после долгих расспросов, что мы и есть те, кого ждал Колесников, принёс нам ключ. Кузьмич сказал, что хозяин дома обещал вернуться ещё третьего дня, а вот, поди ж ты, нет его, повернулся и ушёл. Я несколько дней провалялся в болезни, а едва жар спал, направился к соседу выпрашивать подводу, чтобы ехать за своими — Пётр Колесников всё не возвращался. «Куда тебе такому ехать, барин? Лежи уж, — добродушно проворчал Кузьмич, вовсе не такой суровый, как мне показалось в день нашей первой встречи. — Я с барышней твоей съезжу. Она дорогу укажет ли?».
Оля с Кузьмичом уехали, и я прождал их более недели вместо предполагаемых дней четырёх-пяти. За это время я столько всего передумал, столько страхов напустил! Этот Кузьмич мне уж
и разбойником с большой дороги представлялся, и чуть ли не людоедом, хотя знал от Оли, что сосед много помогал, пока я болел. Исчезновение Колесникова тоже наводило на тревожные раздумья. Куда он делся? Отчего живёт здесь один, отчего Кузьмич один? Где их семьи? Почему-то сильнее всего меня волновало, что дом Петиного сослуживца, офицера русской армии — чуть ли не крестьянская изба на окраине захолустного Оренбурга. Как такое может быть? Только много позже я понял, что в этом факте не было ничего удивительного.— Поясните, Иван Антонович, — подал голос Батурлин.
— А чего тут пояснять? — неожиданно высоким голосом, чуть ли не фальцетом, отозвался дед. — Пётр в Пажеских корпусах, как ваш батюшка, не обучался, он окончил обычное военное училище, доступное для всех сословий. Из разночинцев мы, граф. Да-с.
Иван Антонович впервые обратился к Батурлину не по имени-отчеству, в его «графе» прослушивался плохо скрываемый сарказм.
«Вчера я был резковат, обидел старика», — подумал Батурлин.
«С чего это деда так плющит?», — подумала Наташа и умоляюще посмотрела на Батурлина.
Владимир Николаевич, сделав вид, что не замечает сегодняшней ершистости хозяина, сказал:
— Теперь всё понятно, Колесников был выходцем из самой простой среды. Так что, Иван Антонович, дождались вы возвращения Кузьмича?
— Дождался. Ворота заскрипели, я выбежал на крыльцо, увидел кузьмичёвского конька, запряжённого телегой, на которой сидела Оля с Маняшей на руках. Кузьмич, не глядя на меня, развернул коня и вышел со двора. Оля, не поднимая глаз, прошла в дом, села на лавку. Я сел напротив, я всё ещё на что-то надеялся. Оля опустила девочку на пол, та поползла, потом ухватившись за лавку, встала на ножки, сделала шаг, потом другой.
— Пошла, — тихо сказала Оля.
Иван Антонович вдруг содрогнулся всем телом и тяжело заплакал.
«Допрыгались, довели старика, это с его-то тремя инфарктами!», — испугалась Наташа. Она кинулась к деду, приговаривая «миленький, родненький, успокойся», налила капель из пузырька.
— Нет, об этом я не могу, — ослабевшим голосом сказал Иван Антонович.
— Хватит воспоминаний, дед! Довспоминался уже. Давай вот лучше нитроглицеринчику примем, — суетилась Наташа.
— Полагаешь, если не вспоминать, так оно внутри болеть не будет? Нет, дочка, таблетку давай, а уж я договорю, коли взялся.
Слухи о кончине русского человека явно преувеличены, растроганно думал Батурлин, глядя на этих двоих.
А Иван Антонович, несмотря на внучкино сопротивление, продолжил:
— Маняша пошла, а я с того дня обезножел. Хорошо ещё, что Колесников оказался хозяином запасливым. Кузьмич не оставлял нас своей заботой, даже молоко для Маняши где-то доставал, Оля научилась выпекать хлеб в русской печи — так и перезимовали мы, считайте, безбедно. А весной я уже ходить начал.
Стали мы с Олей думать, что делать дальше. В Оренбурге было уже неспокойно, везде кругом было уже неспокойно, и вообще к тому времени стало ясно, что малой кровью России не отделаться, что большая смута наступила. Кузьмич, хоть и полюбил нас душевно, считал, что нам нужно двигаться туда, куда мы намеревались попасть изначально: на отцову ботаническую станцию.
— Увози, барин, малую девчонку, да княгинюшку свою куда от людей подальше. И батюшка твой того хотели. Мне уж помирать скоро, а вам ещё жить да жить, — сказал он и вызвался проводить нас до Бийска.
В отношении Кузьмича к нам с Олей было что-то от отцовских чувств, барином он, понятное дело, навеличивал меня вполне шутливо.
— Вроде того, как вы сегодня меня графом угостили, — не удержался Батурлин, сопровождая свою маленькую колкость добродушной улыбкой.
«Не поговорить ли мне я с ним прямо? А, пожалуй что, и поговорить», — размышлял Иван Антонович, с вернувшейся симпатией глядя на гостя.
Батурлину удалось то, что не получилось у внучки: он увёл разговор в сторону от тягостных воспоминаний, Наташа отметила его усилия и поблагодарила взглядом. Оставшийся вечер прошёл легко: Батурлин рассказывал то ли байки, то ли впрямь происходившие с ним забавные истории, приведённый Наташей смешной случай из школьной поры тоже пришёлся кстати.
На следующее утро Иван Антонович вызвал гостя на разговор, в котором просил не заводить с Наташей романа. Дед волновался, но довёл разговор до конца, слово с Батурлина стребовал.