Дом последней надежды

…ноги отнимутся, и она будет гнить в жалкой своей постели, всеми забытая, никому не нужная. Хочешь подобной судьбы?

Нет.

Дышать тяжело.

Я понимаю, что я — это я, а Иоко… она корчится на полу, воет, вцепившись в волосы. И никто не приходит на крик. Только девочка застыла в углу, уставилась желтыми нечеловеческими глазами.

— Вон! — гнев требует выхода.

И девочка бросается прочь, а в спину ее тощую летит сандалия. На пальцах Иоко остается грязь, и это последняя капля. Эта грязь расползается по коже, облепляет ее… впитывается.

Она сама целиком состоит из грязи.

Позор!

…склянка находится там, где и должна быть — под соломенным матрасом. Темное стекло. Плотное горлышко, залитое красным воском. Иоко пытается сковырнуть его, но воск твердый, и ногти ломаются… ногти такие хрупкие.

Она сама…

…ей жаль.

…ей так невыносимо жаль…

Горечь настоя обжигает рот. А голоса заходятся, уверяя, что все-то она сделала правильно, что… теперь не вернешься, но и к лучшему оно. Что было в этом мире, чтобы за него держаться?

Туман.

Боль отступает.

Матушка была даже милосердна, если…

…мысли путаются. С мыслями тяжело, но скоро их не станет. Тело легкое-легкое, что перо цапли… взмахни руками и взлетай. Но лучше останься здесь.

Уже недолго.

Иоко улыбается. Она почти счастлива… и даже женщина, которая выступает из стены, не пугает ее. Эта женщина укоризненно качает головой.

Она… красива?

Нет.

И не уродлива.

Страшна, однако этот страх иррационального свойства. Ее лицо бело и узко. Ее глаза желты, что луна в луже. Черные волосы свисают паклей. А когтистая рука холодна. Эта рука ложится на грудь, и когти пробивают ткань кимоно.

Они добираются до сердца. А губы прикасаются к губам. И последнее, что Иоко помнит, горькое дыхание мертвой незнакомки.

Глава 21

…очнулась я…

Я очнулась.

Счастье-то какое… присев, я зачерпнула горсть снега, которым отерла лицо. Вот ведь… память чужая… и рука болит. В том месте, где меня нищенка схватила. Я задрала рукав и почти не удивилась, обнаружив темное пятно.

Круглое.

С выпуклыми краями. Будь я дома, полетела бы к онкологу, а тут… приложила снега и постаралась отрешиться от зуда. Подумаешь, пятно… меня тут, можно сказать, до самоубийства довели. Нет, если бы кто рассказал, я бы решила, что девушка чересчур впечатлительна. Но я ведь помню.

Мы помним.

Голоса эти.

Глухое отчаяние. И убежденность, что, если умереть, всем станет лучше.

— Вам плохо? — этот голос заставил вздрогнуть.

Обернуться.

Поскользнуться, ведь первый снег коварен. Я бы упала, если бы не исиго, удержавший меня за руку.

— Аккуратней… что случилось.

— Неприятные воспоминания, — я провела языком по зубам. До сих пор ощущаю во рту сладковатый привкус отравы. — Случились…

— Бывает.

Он поклонился.

И я поклонилась, соблюдая хотя бы видимость приличий. А кошка, забравшись на кривую ветку дерева, провела когтями по коре. Выразительно так.

С гостя она не спускала взгляда.

Но и не шипела… хороший знак?

— Я пришел сказать, что с сегодняшнего дня назначен вашим наставником… правда, не ждите, что обучу многому. Женщинам сложнее…

…он принес веер.

И коробку сладостей, которую я отправила на кухню.

Выглядел колдун… уставшим? Определенно. Там, в его доме, в полумраке, я не заметила ни болезненного желтого оттенка его кожи, ни… запаха?

Я потянула носом.

Горький и… неприятный? Пугающий?

— Вы избавились от своей служанки? — невежливый вопрос, который ни одна из местных красавиц не осмелилась бы задать. Да и сомневаюсь, что кто-нибудь из них вообще решился бы заговорить с мужчиной.

— А кто тогда будет убираться в доме?

— Магия?

Он рассмеялся.

И перышек в волосах стало больше, появились синие и зеленые. Мальчик-птенчик…

— У вас превратное представление о силе… но… предлагаю начать.

…мы устроились на террасе.

На шкуре, которую принесла Шину, ибо сидеть на голых досках — неразумно. На гостя нашего она столь старательно не смотрела, что становилось понятно — уже успели обсудить.

— Господин…

— Ахарамо, — подсказал исиго.

— Ахарамо, — послушно повторила я, — останется у нас на обед. Надеюсь, что вы рады…

Глаз Шину дернулся. Надо полагать, от радости.

Когда она удалилась, колдун покачал головой.

— Мне нигде не будут рады, — заметил он. — Как и вам, когда узнают…

Я пожала плечами: какая разница? Моя светская жизнь и без того далека от идеала… мужеубийца, содержательница публичного дома? Побуду еще и колдуньей. Колдунов не только не любят, их еще и опасаются…

…пятно вновь зачесалось.

— Вы случайно не знаете, что это? — я протянула руку.

Красное.

И похоже на печать.

Исиго нахмурился и, наклонившись к самой коже, втянул запах.

— Откуда у вас?

Пришлось рассказать.

Не все, конечно… далеко не все… слишком много было всякого, чтобы… но мальчишка выслушал внимательно. Задумался, замерев с пальцами, упертыми в подбородок, и сидел так довольно долго.

Холод ему не мешал.

А вот мне, несмотря на толстую шкуру — что-то я такой в наших запасах не припомню — было неуютно. Мерзли ноги. И нос. И вообще…

— Это печать, — когда я почти решилась подергать колдуна за рукав — а то вдруг он в астрал ушел, про меня позабыв, он ожил. — Вам случилось встретиться с кем-то… из высших… и он напомнил о долге.

Она.

Женщина.

Не знаю как, но я была уверена, что у божества — будем называть своими именами — женская суть.

— О каком долге?

Исиго развел руками:

— Вам лучше знать… возможно, вы когда-то что-то обещали, взамен на помощь… или просто сами по себе… принесли клятву или сказали слово… в храме, на улице… не важно, они все слышат, но редко отвечают.

А вот до меня снизошли.

Или… я здесь не при чем? И дело в Иоко, которую подвели к краю, а потом и подтолкнули к пропасти. Ее душа не удержалась в теле, а моей, выходит, остались старые долги. И вот интересно, чего они хотят.

Мести?

Нет, местные боги не настолько кровожадны, во всяком случае, не испытываю я желания немедля плеснуть матушке яду в чашку. Значит, другое… что?

Мало знаний.

И…

— Прислушайтесь к себе, — сказал колдун. — Вы уже знаете, что им нужно.