Дом последней надежды

— Женился, чтобы как все… она глупая совсем… а он в город ходил. На окраины. Там дешево можно женщину купить, и если с умом, то никто искать не будет.

Вот как оно, значит…

Я сглотнула.

Повезло мне с соседями, нечего сказать. И кошка знала… она определенно знала, только молчала… почему? Неужели…

— Любит, — вздохнул мальчишка. — И сейчас этого понять не могу. Она думает, что те женщины сами виноваты были… чего еще ждать от юдзё?

Шипение.

И взмах руки, мол, отстань.

Кошка возмущена: никакого уважения к старшим. Только призраку безразлично.

— Меня теперь похоронят, а его казнят. Я останусь посмотреть. Что? Я ведь призрак… мне положено быть мстительным. Но тебе, если хочешь, помогу…

Пес зевнул.

А в ворота постучали.

— Я могу пойти с ним, — мальчишка склонил голову на бок и взгляд его сделался лукав. — Он не заметит. Хоть и силой отмечен, а все равно слепой… они все слепы, а потому видят чудовищ, там где их нет. А где есть, наоборот, не видят.

Сказал и рассыпался пеплом.

Я же поднялась, чтобы встретить нежеланного гостя.

— Вечера доброго, — он поклонился, играя в вежливость, и я ответила поклоном же.

Терраса.

Снега почти нет.

И до весны уже недолго. Она чувствуется уже в воздухе, этаким привкусом сливового цвета, хотя сами сливы еще спят глубоким сном.

Бумажные фонарики горят, разгоняя сумерки.

Столик.

Чайник и чашки.

Блюдо с рисовыми колобками, которые Араши бухнула на стол так, что становилось очевидно: гостям она не рада и с куда большим удовольствием блюдо это надела бы на голову колдуну. Он же сделал вид, что не заметил.

…он говорил.

…о вечере и сумерках, о красоте темноты, которую мало кто способен оценить. О зиме… и весне… и вообще обо всем…

— У твоего бога черное лицо, — сказала я, подливая цветочный чай в хрупкую чашку. — И три глаза…

— Его опалило пламенем чужого гнева, — колдун чашку принял и, поднеся к губам, вдохнул аромат. — Он страшен, но справедлив.

Я кивнула.

Боги в принципе справедливы. А думать иначе небезопасно.

— Чего ты хочешь от меня?

Улыбка.

— Моя матушка заплатила тебе за мою смерть?

Наклон головы.

Боги, он хорош по местным меркам. Гладкая кожа. Смугловатая, но оттенка благородного, в этой смуглоте нет ничего от пошлого крестьянского загара.

— Или ты рассчитываешь получить деньги? Этот дом?

Молчание.

И желтые одежды ему к лицу. Шапочка вот кажется смешной, особенно бант этот, но только мне. Иоко робеет перед этакой красотой.

— Я не понимаю, почему ты так упорно пытаешься избавиться от меня…

— Не я… — он позволил себе произнести два слова и мучительно скривился. — Что ты знаешь о своей матери?

…недавно я бы сказала, что, если не все, то очень и очень многое, но теперь давно уже сомневалась в собственном всеведении.

— Все зло от женщин, а я… я бы не отказался получить свободу.

Он вновь поморщился и смахнул кровь, которая потекла из носу.

— Не стоит беспокойства… иногда кровь — это всего-навсего кровь…

Глава 35

…лавка открылась на третий день месяца нигацу, когда северные ветра принесли дожди и мелкое крошево снега. А с ними прилетели заблудшие души.

Они наполняли город стенаниями.

Стонами.

Они пробирались к домам и селились в дымоходах, шептали по ночам имена, пробуждая забытые воспоминания. А вдруг да отыщется именно тот дом, в котором прошла земная их жизнь…

…и тот человек, который, вспомнив имя, назовет его вслух. А еще положит рябиновую ветвь и три рисовых зерна, даруя свободу…

Шел снег.

И город сузился до крохотного пятачка.

Над стоянкой тьерингов поднимались дымы, а чудовищные корабли их, вытащенные на берег, походили на старых китов. Шкура из заросла ракушечником и темными водорослями, и панцирь этот гляделся не столько уродливо, сколько грозно.

Дымили костры.

И трубы общинного дома.

Факелы, которые выставили вдоль плетеной ограды. Дым был горьким и в то же время дурманил…

— Женщина, ты лезешь не в свое дело, — тьеринг упер руки в бока. Он возвышался надо мной горой кожи и металла, вот только не пугал.

Почти.

Иоко во мне тряслась, требуя немедленно убраться, забиться в какую-нибудь щель и переждать. Опасно злить мужчин.

Особенно таких.

Ее муж был ненамного больше самой Иоко, но силы в его руках хватало, а если тьеринг ударит…

…то я разочаруюсь в этом мире.

И в богах.

И…

— Я знаю, что говорю, — отступать я не собиралась. — Дождитесь весны. Уже скоро. Все равно там делать пока нечего и…

За нами наблюдали.

Издали.

С интересом.

А я ведь только пришла спросить, нет ли у них товаров, которые тьеринги хотели бы выставить в нашем магазине. Место у нас имелось. Он сам заговорил про проклятый город, к которому отправится через три недели. А то зима, понимаешь ли, в море не выйти, а людей чем-то занять надо.

Бестолочь.

— Я с вами, — сказала я, смиренно потупив взор, как и полагалось женщине.

— Нет.

— Или за вами…

Смирение мне давалось легко, благо, опыт у Иоко был немалый.

— Запру…

— Это будет не по закону…

— Упрямая женщина.

— Бестолковый мужчина.

И взглядом меня буравить бесполезно. Ко взглядам я привыкла, а этот… хмурится, видишь ли… значит, как для него, так поездка вовсе опасности не представляет, а если мне ехать, то это уже не поездка, но путешествие за тридевять земель и вообще…

— Я вижу больше, чем другие люди, — взывать к голосу разума бесполезно, но я все равно попробую.

Не возьмет, так…

Проклятый город не сказать, чтобы далек… конечно, придется заплатить немало… или купить мула. Мул в хозяйстве всяко пригодится. А тихим шагом до побережья добраться… доберусь, куда я денусь.