Дом с привидениями

Анна Рита знала. Знала или догадывалась, что их убил он. Он приходил к родителям, и от этого оба умерли. Проходя на кухню первым этажом, она увидела открытую комнату Парфена и поняла, что старик лакей тоже мертв. И знала — догадывалась, — что мертва и Стеша. И все это сделал он. Он убил ее родителей. Он точно так же убил Стешу и старого Парфена — наверное, просто потому, что они оказались в этом доме. Он хотел убить и девочку, но почему-то не смог войти в ее комнату. Не мог или не захотел? Как бы то ни было, она осталась совершенно одна на белом свете и должна быть сильной. Ведь ей надо самой о себе позаботиться. Только как это сделать?

Все еще всхлипывающая Мавра Игнатьевна поставила перед нею кружку теплого молока и тарелку, где лежал кусок хлеба с маслом. Но у Анны Риты не было аппетита. Она только сделала один глоток молока, почувствовала на губах противную пенку, вспомнила, как мама, поджав губы, всякий раз ногтем, воровато оглянувшись, как девочка, подцепляла пенку и стряхивала на поднос… И тут слезы закапали сами собой. Безо всяких усилий, словно где-то внутри проткнули дырку.

Так она сидела и тихо плакала над своим медведем и остывающим молоком, когда вошел знакомый городовой. Кухарка, уже немного успокоившись, поинтересовалась у него:

— Ну что?

— Тела увезли. В мертвецкой их еще раз осмотрят и, может быть, установят причину смерти. Пока ничего нельзя сказать… У старика-то ясно — сердце не выдержало. А вот остальные… Все молодые, здоровые… Сделайте мне чаю, будьте любезны!

Он присел к столу рядом, посмотрел на девочку. Анна Рита тихо плакала и никак не могла остановиться.

— Какой ужас. — Мавра Игнатьевна поставила перед мужчиной большую чашку, положила на тарелку куски белой булки с маслом. — Что теперь будет?

— С девочкой? Надо разыскать ее родных. Анна Рита, — он сверился с блокнотом, — у тебя есть кто-нибудь, кроме мамы с папой?

Она подняла голову. Из-за слез лицо городового расплывалось перед глазами в мутное серо-розовое пятно:

— Не знаю.

— Не стесняйся меня, — сказал мужчина, — я — служитель закона, и ты должна разговаривать со мной откровенно.

— Не было у них никого, — встряла кухарка на правах старой городской сплетницы. — Здесь, то есть в Реченске. Приезжие они, издалека откуда-то. То есть где-то у господина Альберта были родственники и у госпожи Елены тоже. Но где они и что с ними? Не знаю. Не любили они об этом говорить. Жили уединенно, никого не принимали, хозяйство я у них вела — Стешка-то тут недавно, второй месяц всего, а со старика Парфена какой спрос был? А отчего же людям добра не сделать? Платили они хорошо, не скупясь. Видно было, что деньги водились и, — тут кухарка воровато оглянулась на девочку и чуть понизила голос, — видно же было, что могли бы жить и на широкую ногу, а ровно стеснялись.

— Вы можете приютить девочку на первое время? Пока мы разыщем ее родных?

Соседка отчего-то смутилась и пошла красными пятнами.

— Ой, не знаю, — замахала она руками. — Здоровья у меня уже нет. Да и времени тоже. И сынок у меня… хоть и здоровым вырос, а ума бог не дал. Мне же теперь весь город по делам-то оббегать придется, некогда за девочкой-то присматривать… Может быть, ее пока в приют? — добавила она с робкой надеждой. — В монастырь какой, а?

Скрипнула дверь.

— Не нужен приют. И монастырь тоже отменяется, — раздался незнакомый женский голос. — Девочка поедет со мной.

Все — даже Анна Рита — повернули головы. На пороге стояла пожилая дама в дорожном платье, с саквояжиком в одной руке и тросточкой в другой. Эффектная, хотя и старая шляпка решительно сдвинута набок так, что из-под нее выбиваются седеющие букольки. На лице гримаса скорби пополам с презрением, как будто умер некто, при жизни не достойный сочувствия и понимания. Она решительно прошла на кухню и постучала тросточкой по стулу, на котором сидел городовой:

— Уступите даме место!

Тот встал. Даже не встал — вскочил, словно его дернули за шиворот, и сделал движение, словно хотел поклониться.

— А вы, простите, кто? — опомнившись, одернул сам себя.

— Не ваше дело, — гордо отрезала пожилая дама, но потом сменила гнев на милость: — Мое имя — княгиня Дебрич. Я прихожусь девочке двоюродной тетей. Ее мать была моей родной племянницей.

Взгляды гостьи и мужчины встретились.

— Тетя? — переспросил городовой. — Но откуда вы взялись?

Он как зачарованный смотрел в глаза пожилой дамы. Лицо его окаменело, двигались только губы.

— Я приехала погостить, — объяснила та. — У меня есть письма моей племянницы, в которых она настойчиво просит меня приехать и немного пожить у них. Я откликнулась на просьбу — и вот я здесь. Но, судя по тому, что узнала, не мне надо гостить здесь, а моей внучатой племяннице — у меня.

Откуда-то в ее руке взялась пухлая пачка писем, перетянутых шелковой ленточкой. На конвертах был четко выведен адрес — письма действительно были отправлены отсюда. Гостья развязала ленточку, достала одно наугад и протянула городовому. Тот вздрогнул, словно пробуждаясь от сна, взял письмо, послушно пробежал глазами несколько строк. Потом распечатал второе, третье…

— Ну? Вы убедились? — усмехнулась княгиня Дебрич.

— По-моему, — не сдавался служитель закона, старательно отводя взгляд от гипнотизирующего взора собеседницы. В ее глазах было нечто странное. Он едва не утонул в них — спасли только письма. — По-моему, надо сначала спросить мнение девочки!

Пожилая дама подалась вперед, вперив взгляд своих ярко-голубых, чуть навыкате глаз в самое лицо Анны Риты:

— Ты поедешь со мной, девочка?

Та сидела, затаив дыхание, и не могла понять, что происходит, тоже зачарованная этим взглядом.

— Но простите, — не сдавался почуявший что-то городовой, — есть же закон…

— Закон гласит, что дети должны жить в семье или у родственников, — отрезала гостья. — Семьи у девочки нет, но есть родственница, которая готова позаботиться о сироте. Так и запишите! Тем более что мы уже знакомы. Ты ведь помнишь меня, моя милая?

Анна Рита как парализованная смотрела в лицо приезжей дамы. События в ее маленькой жизни развивались так быстро, что ей требовалось время на то, чтобы понять происходящее. Но едва прозвучало слово «милая», как ее словно ударили. Она вспомнила…

Уроки в третьем классе кончились всего несколько дней назад, но девочка уже успела соскучиться. В женской гимназии Реченска занималось примерно две дюжины девочек от восьми до четырнадцати лет, так что все ученицы были друг другу подружки. С некоторыми она болтала на переменках и потом играла и делала уроки после занятий в одном из свободных классов. Потом за девочками приезжали лакеи и няни, а Анна Рита оставалась в классе до последнего — папа много работал, и мама часто помогала отцу, хотя это и выглядело нелепо и предосудительно в глазах соседей. Елена Сильвяните была единственной женщиной в городе, которая работала, и забегать за дочкой в гимназию могла только вечером. Елена Сильвяните не доверяла свою дочь служанкам.

Но сейчас были каникулы. Занятия в гимназии прекратились, и девочка целыми днями была дома. Кухарка Мавра Игнатьевна и очередная новенькая горничная, как могли, развлекали ее, отправляли гулять и кормили обедами, но Анне Рите все равно было скучно.

Конечно, в комнате она не сидела — как-никак на дворе было лето. Большую часть дня девочка была во дворе перед домом или бродила с горничной по улочкам их маленького городка — в основном эти прогулки совмещались с походами на базар и в лавку. Но в тот день, разморенная жарой, та задремала на скамейке в тени кустов сирени, и Анна Рита потихоньку ушла. Задумавшись, она направилась не в ту сторону, куда они обычно ходили гулять, а в противоположную. И сама не заметила, как забрела на окраину города к раскинувшемуся под летним солнцем зеленому лугу. Весной они с мамой несколько раз ходили сюда за первоцветами.