Дом солдатской славы

После четвертой атаки фашистов у нас почти не осталось патронов. Мы собираем боеприпасы у раненых и погибших друзей и поровну распределяем между собой. Недалеко от нашей коробки, на площади, лежит убитый боец. Возле него валяется диск от ручного пулемета с патронами. Он притягивает к себе наши взгляды.

Рядовой Болдырев, который часто приходил к нам в гарнизон с приказаниями от ротного, пристально смотрит на заманчивый диск.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите попытаться?

— Куда ты суешься, и шагу не сделаешь — собьют, — предостерегающе заметил кто-то из солдат.

— А что ты будешь делать без патронов? Ждать милости от фашиста? — раздраженно ответил Болдырев и вопросительно посмотрел на меня. Я молчал, и солдат, видимо, догадался, что я не возражаю.

Передав товарищу свой автомат, Болдырев с ножом подошел к оконному проему. Спрыгнув на землю, он быстро пополз к убитому бойцу. Вокруг него вздыбились фонтанчики земли и снега, затрещали разрывные пули. В одно мгновение он отделил ножом подсумок от ремня погибшего воина, схватил диск, и в это время справа ударил фашистский пулемет. Мы видим, как Болдырев застыл рядом с трупом.

— Отвоевался, — с горечью произносит Воронов. — И надо же было рисковать, стояли бы до последнего, а там уж умирать, так всем вместе.

Прошла минута молчания. Вражеский пулемет умолк, перестали строчить и автоматчики. И вдруг Болдырев поднялся во весь рост и широкими прыжками, словно натренированный спортсмен, бросился назад, не выпуская из рук подсумок. Со всех сторон затрещали выстрелы, но фашисты опоздали, он уже был среди нас. Шинель и гимнастерка изрешечены пулями, а на теле ни единой царапины.

— Ну так и знай — войну переживешь и еще долг жить будешь, — осматривая пробитый шлем на голов Болдырева, сказал Иващенко.

Теперь внимание противника отвлечено тем, что происходит на площади. Там пробивается к нам на помощь подкрепление, посланное нашим командованием. Вздрагивает земля от ударов. Наступающих не видно за стеной сплошных разрывов. Мы с горечью понимаем, что нашим не прорваться сквозь такую огневую завесу. Значит, остается одна надежда — на собственные силы, на собственную выдержку.

Комбат сделал еще одну попытку облегчить наше положение. На площадь выбросили дымовые шашки. Но в этот день против нас был и ветер: он унес дым совершенно не туда, куда было нужно.

Мы оказались в огненном кольце и решили обороняться до конца. Вокруг лежат раненые и убитые. Всюду валяется занесенное кирпичной пылью оружие, а враг продолжает атаки.

День близился к концу. Последние лучи заходящего солнца еще слабо озаряли остовы торчащих развалин. Вражеская артиллерия и минометы продолжали покрывать разрывами площадь и обстреливать позиции наших подразделений.

В «молочном» нас осталось девять. Воронов наконец нашел удобную позицию для пулемета и теперь расстреливает врага почти в упор.

За грудой битого кирпича рядом с Гридиным лежит младший лейтенант Чернышенко. Он тяжело ранен, но у него еще есть силы держать оружие. Алеша задумчиво смотрит в сторону здания, откуда доносится галдеж фашистов.

О чем он думал? Может быть, ему в ту минуту вспомнилось родное село Солоновка Алтайского края. Там прошло его детство. Перед самой войной семья переехала в село Шипуново. Здесь Алексей стал комсомольцем, окончил девять классов. Мечты были учиться дальше, но началась война. Отец сразу в первые же дни ушел в армию, и Алеша взялся за хозяйство, а в феврале 1942 года он добровольцем ушел на фронт. Его послали в офицерское училище и оттуда прямо сюда, в Сталинград.

В соседнем доме усиливается возня фашистов. Кто-то из них, подбирая русские слова, громко кричит в нашу сторону.

— Русский зольдат бросай винтовка, сдавайся в плен, наш нихт стреляйт. Даем пять минут думай. Нихт сдавайся, тебе капут.

— Вы посмотрите, как обнаглел этот фриц. Прямо над окном стоит и орет, — возмутился Гридин.

— А ты, Терентий, заткни ему глотку, да смотри не промажь, — подсказал Воронов.

— Подожди, Гридин, — отозвался Аникин и поднес ко рту руку, сделанную рупором, крикнул:

— Если жить хотите, так сами сдавайтесь, не то в котле сгорите и дыму не останется.

Гитлеровец опять хотел что-то сказать, но на полуслове заикнулся. Гридин не промазал.

— Теперь держись, сейчас начнется, — укладывая впереди себя кирпичи, отозвался молчавший до этого Хант.

— Ну и пусть начинается. Будем держаться, пока сил хватит. А тебя как зовут? — поинтересовался Аникин.

— Идель Яковлевич. А что?

— Так просто. Лежим вот рядом, смерти в глаза смотрим и друг друга не знаем. А меня Алексеем Ивановичем, из Иванова я. Отец с матерью там остались, а ты, наверно, женат? — полюбопытствовал Аникин.

— Семейный. Жена с сыном в Одессе оставались, а где теперь — не знаю.

— Беспартийный?—допытывался тоненьким голоском Аникин.

— Комсомолец, — ответил Хант.

— Я тоже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году вступил. В партию подумываю, да никак не осмелюсь.

На этом их беседа оборвалась. Гитлеровцы поднялись в атаку. Среди нас взметнулись фонтаны огня и дыма. На все лады запели осколки, засвистели пули. В густом дыму нам не видно атакующих, и мы бьем наугад, вслепую. Изредка бросаем гранаты, их остается совсем мало. Перед Чернышенко вырастает здоровенная фигура фашиста.

— Врешь, сволочи, дешево не возьмешь, — вслух произносит Алексей и выпускает в него очередь. Гитлеровец падает, но из дыма появляются новые фигуры оккупантов. Их много. Мы видим, как вокруг Чернышенко рвутся вражеские гранаты. Его лицо заплывает кровью. Он зачем-то пытается встать, и в это время у его груд обрывается фосфористая нить автоматной очереди, он замертво падает. Ранены Свирин и Рамазанов.

У южной стены стойко отбиваются Иващенко, Хант и Болдырев. Они бросают в фашистов последние гранаты, изредка бьют одиночными из автоматов. Мы с Аникиным с трудом тоже сдерживаем напор оккупантов. Воронов снова меняет позицию. Ему удается перекатить пулемет в соседнюю комнату и оттуда внезапно обрушить, огонь по атакующим гитлеровцам. От неожиданности среди них возникает замешательство, но ненадолго. Они тут же усиливают натиск.

Бой продолжается, но силы не равны. Да и отстреливаться у нас уже нечем. В пулеметной ленте осталось всего патронов двадцать пять-тридцать — не больше. Воронов уже ранен, но продолжает нажимать гашетку пулемета. Вокруг него одна за другой рвутся гранаты. Я слышу, как он коротко вскрикивает. Оборачиваюсь и вижу, левая рука пулеметчика перебита, она повисла, как плеть. Он зубами срывает кольцо с последней гранаты и с большим усилием выбрасывает ее из окна в гущу фашистов. Захватчики на какое-то мгновение приходят в растерянность. Опомнившись, они снова набрасываются на пулеметчика. Илья Воронов, собирая последние силы, снова выпускает по гитлеровцам короткую очередь из пулемета, а в это время рядом с ним опять взрывы гранат, он теряет сознание, валится на землю.